И вино, и сталь

Господин Джембер ласков с ним. Нет – Мио, конечно, не дурачок. И все беды у него, в общем, от этого. От того, что не дурачок. Быть бы ему дурачком – жить, может, стало бы проще. Но господин Джембер ласков с ним. Он смотрит, как Мио ловко вращает свою стеклодувную трубку, и улыбается. Отражения от огня и стекла двоятся у него в маленьком золоченом пенсне. Он пожимает Мио руку – своей, мягкой, горячей и черной – и говорит, что рад знакомству. Ваша работа? Прелестно. Вот как? Неужто? В высшей степени занимательно. Пенсне на пружинке оставляет у него на носу две темные впадинки, кружевной манжет, до белого стука накрахмаленный, путешествует за ладонью, господин Джембер улыбается, показывая зубы, господин Джембер покупает пять ящиков бусин, сияющих синих бусин. Вначале они горячие, красные; но голубеют, светлеют, синеют... Волшебно, Мио. Слышал, вы работаете над... Если честно, я не очень понял. Расскажите, прошу. Расскажите подробней. С Мио давно не были ласковы. Когда-то, наверно, его трепала по волосам мать; когда-то, быть может, его звали сокровищем, смеялись его большим золотым глазам. Кто-то когда-то качал его колыбель. Нет. Мио не дурачок. Он видит, даже краем глаза, там, где мутно кончается линза очков, как господин Джембер перестает улыбаться когда никто на него не смотрит, как нетерпеливо он барабанит пальцами по колену, как раздражительно дергается уголок его рта когда он оборачивается – там, у господина Джембера за спиной, вечно стоит охранник без меча. Вверху он ходит за господином Джембером, уложив клинок на плечо – только здесь острие цепляло бы потолок. Такие мечи, знает Мио, стоят как маленькая деревушка; с людьми, скотом и домами. Охранник стоит, склонив голову, как будто дремлет. Сам господин Джембер носит на поясе шпагу, и кончик ножен скребет по полу когда он садится на низкий стул в мастерской. Глаза у господина Джембера черные. И, когда он целует Мио за торчащим ухом, то ласков. Ласковы его руки, которые – раз, два, три – вынимают из петелек пуговицы жилетки. Ласково травами пахнут простыни у него в комнате. Может быть, он обманет Мио. Может, он заберет с собой все его записи – чертежи самым тонким карандашом. Может, он смотрит, как Мио собирает и разбирает свои безделушки, и все понимает. Понимает получше самого Мио. Пока Мио работает, на него неподвижным взглядом смотрит человек без меча. А в комнате господина Джембера волосы его пахнут сладким маслом – масло кокосового ореха, вот что он говорит – и Мио вертит в руках маленькую баночку с зеленой эмалью на крышке, которую господин Джембер кинул ему, а Мио поймал. Возьмите-возьмите. Это за вашу работу. Приятное дополнение. Когда Мио утыкается лицом в его грудь, то похоже, как если сунуться близко к печке. Господин Джембер складывает очки Мио на крышку сундука у кровати. Мио... Интересно. Когда господин Джембер входит в него, то пальцы его ласковы, и Мио улыбается. Он собирает в кулак волосы господина Джембера. Руки его потом будут пахнуть маслом. Мио не дурачок, но господин Джембер ласков с ним – кто и когда еще был с ним ласков? Мио не помнит. Он подается навстречу рукам господина Джембера – они у него мягкие и горячие, почти без мозолей, совсем без шрамов, с темными складками на ладонях. Мио представляет, какая она на вкус – белая мякоть кокосового ореха. Он представляет, как кто-то отрезает и подает ему кусок на кончике ножа; как кто-то складывает маслянистый ломтик ему на язык. Он – он смотрел бы смешливыми черными глазами, как Мио ест.