И вино, и сталь

      Так Анорен танцевать не умел.       Его учили, конечно – и много, долгие годы; книги, которые надо было ему балансировать на макушке, и ошейники и корсеты чтобы держаться прямо; как подать руку и как шагнуть, как кивнуть и как посмотреть. Как быть очаровательным. Как освещать собою, сдержанной и невинной улыбкой, холодные залы с высокими потолками. Как сделать так, чтобы его шаги звучали негромко, но гулко – поступь высокородного, поступь наследника.       Как принимать поцелуи на сияющие перстни, и как кланяться, не опуская голову. Как смеяться – но лучше не стоит смеяться. Как плакать – но лучше не плакать вовсе.       И как танцевать без танцев.       Ронёжек перед ним пляшет странно. Он двигается то медленно, то резко, и все – как ему захочется, куда поведет его тело, полное и живое. Он говорит по-эльфийски слова, с резким подземным говором, и молитва звенит между сосен, дым костра поднимается к лунному свету. Трескучий хворост играет на барабанах.       Тело у Анорена не двигается вот так, само собой – и ему непросто. Он повторяет за Ронёжеком слова молитвы, их голоса сливаются вместе, лунный эльфийский хор, юный и дикий, и можно петь и кричать – но танцевать не выходит. Тело его не идет само собою кругом костра.       Круглый, большой лунный глаз смотрит за Анореном из выси. В дыме он будто танцует, танцует тоже.       И Ронёжек смотрит за ним. Глаза его светятся розовым, красным, гранат и рубин в отблесках от костра, он смотрит как Анорен ступает по веткам и листьям, как поднимает вверх руки.       И он улыбается. Он понимает, не ослепленный собственной радостью – тянется к Анорену чтобы кружиться без сложных шагов, без рваного треска хвороста, чтобы был только смех, лунный свет и дым.       Смейся, богиня – она и смеется. Леди танца – она танцует.       В зрачке у Ронёжека тоже пляшет чистый и лунный серебренник.       И когда они, хохоча, падают вместе на землю, то земля пахнет пылью и мокрым деревом, прелой листвой и ночью. Ночью, мокрой от свежей росы, не холодно. Анорен, запыхавшийся от веселья, жадно глотает ртом воздух.       И она тепла – ее темные руки, светлые руки лучей гладят его пустую от счастья голову.