И вино, и сталь

      Баня была полной пара и лунного света – свет заливался в мелкие окна, внутри рассыпался серебряной пылью. Пар шел от камней и от пола, от низких, темных от времени лавок.       Ронёжек вспомнил Темную Деву – как поют ее, как рисуют; гибкое тело, одетое только в реки волос, струи белого света, и реки волос ее и есть свет, звездный и лунный, льдистый и теплый, и свет этот есть тепло, и добро, и радость.       Он сидел, скрестив ноги перед собой, на деревянном полу. Воздух был весь тяжелый от жара и влаги, и пот и вода собирались на теле и на лице у него мелкими каплями. Ронёжек облизал бездумно губу – она была соленой.       В руках у него были белые волны. Темпестас клонил голову к себе на грудь – ему хотелось спать от тепла, но Ронёжек по временам окликал его, и тритон пробуждался от дремы. Сначала Ронёжек расплел косу, и волосы рассыпались по спине и плечам Темпестаса, упали на пол и у стоп Ронёжека. Они были хрусткие и сухие от соли. Ронёжек вымыл их, полив из ковша; Темпестас фыркал и шевелил жабрами. Потом Ронёжек расчесал их пальцами; разобрал прядки, распутал тугие узлы.       Темпестас вздрогнул и снова поднял голову. Ладонь Ронёжека горячо лежала у него на спине; огладила и исчезла. Как будто не было – вместо нее остался один душистый жар пара.       В бане пахло травой и листьями, летней росистой ночью; и берегом моря, каменной пылью, морской водой и морским же ветром, водорослью и солью. Ронёжек собрал его волосы и умаслил – они стали в его руках мягкие, легкие, и пальцы легко проходили сквозь них до самых концов.       Темпестас нашел ладонью его колено. Промеж пальцев у него были тонкие перепонки, голубые, прозрачные, так что внутри было видно витье сосудов. А через них, по ту сторону, было видно темную кожу Ронёжека.       От масла пахло сеном и медом.       Ронёжек разделил ловко волосы на три части и начал плести, и, пока плел, Темпестас сидел неподвижный. На плечах у него светились веснушки. Уши светились тоже.       Когда Ронёжек закончил, то увязал косу непонятно откуда взявшейся лентой. Кажется, что она лежала на лавке, у него под рукой, все время – а он забыл или не знал. Лента была зеленой, и был это цвет королей.       И был это цвет бурной морской воды.       И был это цвет старого мха и молодой листвы.       Темпестас огладил ленту с нежной улыбкой – с грустной улыбкой, как будто о чем-то вспомнил. Коса легла к нему на плечо.       После он обернулся к Ронёжеку.       Рука его огладила Ронёжеку грудь и живот; дорожку белых волос, спускавшихся к паху, и колени и полные бедра. Ронёжек развел их шире. Перепонки меж пальцев Темпестаса были нежные, скользкие. Тонкие. Теплые.       Они обняли друг друга. Ронёжек прижался крепче.       Но, когда Темпестас взял его член в свою руку, влажную от масла и воды – то Ронёжек проснулся.       Солнечный свет заливался в окно спальни. Ронёжек сидел поверх покрывал, скрестив перед собой ноги. Большой дом был полон утреннего гомона, скрипа половиц и гула разговоров; не пахло ни солью, ни медом. Было одно дерево дома и чистый запах не пользованных простыней.