Но она ошиблась.
На следующее же утро он возник на пороге её съёмной квартирки на Via d'Ascanio, со сверкающими в темноте белками глаз — на улице ещё не рассвело — не было даже шести утра…
Буквально от самой двери сгрёб её в охапку — ещё тёплую, сонную — и поволок в спальню.
Она почти уже привыкла к размеру его члена и даже начала получать определённое удовольствие, когда сумела подстроиться под ритм его движений… Но тут он вдруг неожиданно остановился, перевернул её на живот и жёстко вошёл сзади.
Вскрикнув, она попыталась было остановить его, упирая ладонь ему в пресс, но он схватил её за запястье, больно вдавил руку в скомканное одеяло и продолжил так же глубоко входить в неё, будто бы и не слыша вовсе её умоляющих восклицаний…
Её жалобные вскрики перемешивались с его хриплыми стонами, и ей казалось, что чем больше она просит его остановиться, тем сильнее он распаляется…
Когда он, наконец, кончил, совершенно измучив её этой безжалостной пыткой, она, уже не сдерживая слёз, горько разрыдалась в подушку.
Вход в вагину нещадно горел, пульсировал и саднил. Ей не было так больно даже тогда, когда её лишали девственности. По крайней мере, там она не чувствовала себя такой беззащитной и могла хотя бы управлять процессом — парень был безнадёжно в неё влюблён и беспрекословно исполнял каждый её малейший каприз…
Здесь же она словно не имела ни права слова, ни права распоряжаться своим телом так, как ей этого хотелось. Геральд просто взял то, что она сама ему предложила — и взял так грубо и бесцеремонно, будто его абсолютно не волновало, что с ней происходит…
Всхлипы душили её, отчаяние разрывало сердце — уже было настолько очевидно, что она для него всего лишь игрушка для удовлетворения давно сдерживаемого садистического влечения, что Вики даже и не представляла себе, как ей выбраться из пропасти этого бесконечного горя.
Она жалела, что открылась ему, что сама полезла к нему с поцелуями, жалела, что вообще приехала в Милан…
Всё было уничтожено этим бездушным, жестоким, калечащим её тело и душу сексом.
Она затихла, вздрагивая от последних рваных выдохов, сотрясающих её грудную клетку, и уставилась широко распахнутыми глазами в стену. Светло-зелёные обои с флорентийскими орнаментами равнодушно встретили её взгляд.
Когда она уедет отсюда, она всей душой возненавидит зелёный цвет.
Возможно, она возненавидит и Геральда… Но сейчас у неё не было сил на ненависть к нему. Лишь невыносимая боль, как жгучая кислота, разливающаяся по всему телу…
…
И тут вдруг её спины между лопатками тихонько коснулись его пальцы.
Она с силой вцепилась кулачками в пододеяльник, чтобы не показать ему, как ей плохо и больно, и стиснула зубы.
Пальцы медленно двинулись вниз по позвоночнику… Потом вновь поднялись вверх… Начали мягко гладить плечи… затылок… Провели по волосам…
А потом он придвинулся ближе, обнял её и сжал в объятиях.
Не веря уже ничему, она едва дышала, пытаясь не раскрыться ему снова, но он начал целовать её — в щёку, в шею… Нашёл своими губами её губы… Гладил лицо, снова и снова шептал: «Прости, прости…»
И она сдалась.
Слёзы вновь потекли обжигающими струями по щекам.
— Прости меня, моя маленькая… Девочка моя… — тихо нашёптывал он ей на ухо, и всё гладил, гладил, целовал, обнимал…
Сполз ниже, покрывая бесчисленными поцелуями её живот, бёдра, лобок… Его руки ласкали, успокаивали, залечивали нанесённые им же душевные раны…
Потом его рот начал всё настойчивее и влажнее захватывать губки, язык время от времени проскальзывал по клитору… Она вскрикивала каждый раз от этих невероятных ощущений, впервые получая от мужчины подобные ласки…
И даже боль успокоилась — а вместо неё пришла всепоглощающая, сосущая тяга, нарастающая с каждым его жадным поцелуем взасос, которым он раскрывал её перед собой всё больше и больше…
На неё неожиданно начали накатывать волны наслаждения… А он всё настойчивей и настойчивей втягивал в рот её клитор, щекотал его языком, его руки всё сильней сжимали её бёдра, голова всё плотнее вжималась между её ног…
В какой-то момент она выгнулась на кровати всем телом, судорожно напрягая мыщцы, и издала громкий, ошеломлённый, задыхающийся стон… И задрожала в его объятиях, всем своим существом погрузившись в горячую, уносящую её куда-то вглубь самой себя… нежную, тесную, всеохватную пучину оргазма.
***
Когда она проснулась — его уже не было рядом.
В окно, переливаясь, танцуя и играя жёлтыми бликами, врывался яркий солнечный свет. И даже зелёные обои с орнаментом под его радостными ладошками уже казались гораздо более приветливыми.
Вики не знала — то ли ей улыбаться, то ли хмуриться, вспоминая всё то, что произошло между ними… Потом медленно села на постели, убирая со лба растрёпанные волосы, и осторожно провела кончиками пальцев по своим распухшим, зацелованным губам.
Приняла душ, расслабленно поворачиваясь под горячими струйками, бьющими по плечам, снова представляя, как ладони Геральда касаются её спины, поясницы, ягодиц… И вдруг, неожиданно для самой себя, рассмеялась, осознав, что всё же получила от него то, что хотела. Как бы он этому ни противился.
Хрустя утренним тостом с сыром, она несколько раз набрала его номер, но на том конце её встретили лишь длинные гудки. Похоже, падре Фальконе опять был весь в делах — его проповеди пользовались огромной популярностью у туристов, и его редко можно было застать свободным в первой половине дня.
Впрочем, причин для уныния не было никаких, и она, тщательно уложив волосы и одев одну из самых своих соблазнительных маечек, какие имелись на сегодняшний день — звёзды и прорехи, прорехи и звёзды — чуть ли не вприпрыжку двинулась по направлению к метро.
***
— Синьор Фальконе сегодня… эммм… in vacanza… — с трудом подбирая слова, сообщил ей дежурный служитель церкви.
Вики, понуро кивнув, отправилась восвояси, решив, что посвятит этот день чтению и валянию на диване — после обеда в городе установилась такая невыносимая жара и духота, что пришлось полностью зашторить все окна, врубить сплит-систему на полную и каждые полчаса бегать в холодильник за лимонадом.
Постепенно техника победила, и ближе к вечеру она даже немного озябла и осмелилась выбраться на балкон, чтобы тайком выкурить сигарету, пока соседи не пришли с работы. Иначе возмущённых воплей с верхнего этажа было бы не избежать.
Он по-прежнему не брал трубку. И она начала волноваться, отправляя ему смс-ку за смс-кой, на которые он тоже не отвечал.
Ночь прошла в обнимку с подушкой и бессонницей…
***
— Ecce Agnus Dei, ecce qui tollit peccata mundi… Beati qui ad cenam Agni vocati sunt… — торжественно возвещал перед толпой туристов священник с чужим морщинистым лицом, и сердце Вики обескураженно рухнуло куда-то вниз…
Покрутившись немного в общем зале, она обошла здание церкви и попыталась зайти с чёрного хода. Дверь была заперта.
Не понимая, что ей делать дальше, она, шаркая босоножками, потерянно прошагала к знакомой коричневой скамейке и уселась на неё, тупо уставившись перед собой. Над левым плечом нависал крупный розовый бутон, и она слегка вздрогнула, когда прямо внутрь него, басовито жужжа и немного покрутившись, влез толстый полосатый шмель.
Как бы ни было тоскливо на душе, любопытство пересилило, и она наклонилась, чтобы посмотреть, как он там хозяйничает…
И тут задняя дверь открылась.
— Signorina Victoria! — окликнул её служитель, и она, поспешно вскочив, подбежала к нему.
Тот молча вручил ей большой бумажный конверт и, кивнув и улыбнувшись, скрылся в двери.
Вики не была девушкой выдающегося ума… Впрочем, и глупой её тоже нельзя было назвать. Но при первом же взгляде на этот плотно заклеенный, не подписанный ни единым словом конверт, ей вдруг почему-то сразу всё стало ясно.
И те слова, которые она прочла после того, как разорвала его внезапно задрожавшими пальцами, лишь ненамного добавили ей тяжести на сердце, уже и так поселившейся в нём с того самого момента, когда она поняла, что Геральд не явился на службу.
