Быть или не быть, жить или не жить...

Часть двадцатая. Быть настоящей медсестрой. Продолжение. Он вывалил на свет и приволок Подколотый, подшитый матерьял Никто поделать ничего не смог, Нет, смог один… В. Высоцкий. «Тот, который не стрелял». Из песни. Вместо эпиграфа… Пиликнула и пришла СМС - ка от мужа: - Работаем. Терпи и жди. Пока прийти не могу. Продукты принести тоже. Меня ребята к тебе не пускают. Боятся всю операцию сорвать. СМС сотри. - Перед прочтением или после прочтения? - Хмыкнула женщина, получившая СМС - ку. Телефон пиликнул и сдох. Зарядка закончилась. - Теперь пока не разрешат с этого прокрустова, то есть послеоперационного, ложа, то есть, топчана, вставать, телефон зарядиться не сможет. И, значит, никто не сможет рассекретить шифровку, что была передана открытым текстом, и вмешаться в оперативный процесс. И по ее, по - бабскому, недосмотру сорвать операцию. В окно послеоперационной палаты - бокса заглядывали темные, а посреди солнечного дня, в солнечных лучах, и немного зеленые, матерые, ели. Женщина смотрела на них недолго, потому что болел живот. И сильно хотелось жрать. Настолько сильно хотелось жрать к исходу вторых суток после оперативных родов "Кесарева сечения", что ни о чем больше и думать не хотелось. И не моглось. Оказывается, есть голод, когда можно сожрать, что угодно. И он наступает не сам по себе, а как ответ организма на все лекарства, что лились и вливались внутрь организма. Еще не успевала заканчиваться одна система капельницы на две бутылки лекарства, как медсестра убирала пустую бутылку и переключала капельницу на полную бутыль неизвестного для женщины лекарства вновь. Но сквозь мучения голода и полный запрет приподниматься, даже чтобы выйти в туалет, женщина уже могла посмотреть в окно, увидеть там ели, а вдали голые зимние деревья. И начинала надеяться, что когда - нибудь сумеет посмотреть так, чтобы обрадоваться деревьям. И будет она тогда живой. А не так, как сейчас, полумертвой. Вошла санитарка и принесла банку с серовато - зеленой жидкостью. Сказала: - Вот. Передача. - А кто передал. И что это? - Удивилась женщина. - Мужчина какой - то высокий и в куртке кожаной. - Ответила санитарка. - Сказал, что сам варил куриный бульон. Когда муж по "Скорой" провожал женщину рожать в больницу, то сунул ей в карман все деньги, что были у них в доме, наменянные мелкими купюрами. Мужчина велел: - В больнице деньги всегда нужны. Ты суй по мелкой купюре всякой санитарке или медсестре за каждое для тебя полезное действие. Тогда, может, и выживешь. Сейчас женщина нащупала халат, что был сложен рядом с лежанкой, а в халате карман. И вытащила из кармана полтинник. Она отдала полтинник санитарке. Она сказала ей спасибо. Санитарка подумала и выставила еще одну полулитровую банку. Эта банка была с желтенькой жидкостью. В жидкости, похожей на бульон, плавали два куска, которые были похожи на куски куриного, вареного, мяса. Санитарка сказала: - Вот. Я не хотела принимать. Но больно уж мужчина просил. Тебе нельзя мясо есть. Запрещено после операции в животе. Ты эту банку с мясом спрячь. А то и мне нагоняй будет! - Спасибо, - сказала женщина. Ужасно болело все тело. Ни повернуться нельзя было на этом лежаке, ни лечь удобно. Везде были одни только боли. И очень хотелось в туалет. - А может, Вы меня в туалет проводите? - Спросила женщина. И вытащила еще один полтинник. Полтинник исчез в кармане у санитарки. Санитарка обиделась: - Я на передачах стою. Меня принести попросили, потому что ты неходячая. И в туалет тебе вставать нельзя. Швы разойтись могут. У тебя под койкой судно стоит. Санитарка подумала, вытащила из - под койки плоский предмет. Поставила его на полочку рядом с лежаком. И ушла из палаты, оскорбленная. - Решать проблемы по мере их поступления! - Решала женщина. Открыла банку с желтеньким бульоном, отпила немного жидкости. Организм властно потребовал: - Жрать! - Отвечая ему, женщина решила: - А, будь что будет! - Вытащила пальцами кусочек мяса. И слопала. Потом подождала наступления всех ужасов от нарушения послеоперационного режима. Потом поняла,что жить стало не лучше, но жить стало немного веселее. И спрятала банку из - под мяса в приподнятой головной части топчана, чтобы никто никогда её больше не нашел. Врач - анестезиолог пришел с проверкой вскоре. Он уже некоторое время больше не мог полюбить женщину. И первый раз переставал любить, когда большим и белым глистом женщина устраивалась на операционном топчане в оперблоке. За эту операцию вымогались деньги. За операцию должно было быть уплачено. И эти деньги, минуя больничную кассу должны были прийти в карман врачу -анестезиологу. Поэтому он свою пациентку нежно любил. До той минуты, пока не начал отыскивать удобное место на женском позвоночнике, чтобы вколоть туда иглу с обезболиванием. И пальцы анестезиолога были такие неуверенные, что некстати вспомнилось женщине детство. И отец вспомнился, уверенный и молодой сельский ветврач. Он так лихо всаживал полую иглу - троакар в живот корове, когда ее надувало, начиная с живота, оттого что скотина объелась. Газы не могли найти выход. И скотину постепенно раздувало так, как будто бы она была резиновой и надувной игрушкой. Отец так уверенно отыскивал место и прокалывал кожу в районе живота полой иглой, что газы начинали выходить с тихим свистом. Скотина на глазах худела. Корове хорошело. Она начинала взмахивать хвостом, отбиваться от мух. И через полчаса лечебной процедуры возвращалась в стадо. - А Вы в позвоночнике правильную точку найдете? -Спросила у анестезиолога женщина. Она понимала, что укол в позвоночник - дело опасное. И если залить обезболивающий раствор в вену, то ничего, кроме гроба ей уже не понадобится. Но пальцы анестезиолога на позвоночнике вздрогнули. И женщина поняла, насколько врач неуверен в себе. Тогда - то он и разлюбил ее в первый раз. Но ведь был же еще и второй раз, и третий… Теперь анестезиолог не любил женщину в четвертый и в последний раз. - Что это такое? - Спросил он, указывая кивком головы на судно, что стояло рядом с лежаком на полочке и было наполнено буроватой жидкостью. Женщина пожала плечами. От этого движения опять стало больно: - Я же не могу в туалет ходить. - Анестезиолог, с облегчением, сказал: - Я перевожу Вас в общую палату. - Добавил, обращаясь к медсестре. - Позовите санитарку. Пусть вынесет в туалет Это. Санитарка пришла позже. Женщина привычным движением засунула руку в карман халата. Оттуда вытащилась сотня не последних, но, кажется, предпоследних денег. Сотня уместилась в кармане санитаркиного халата. А санитарка, гневно пофыркивая, унесла судно выливать кровянистую мочу в туалет. А по ночам женщины в роддоме кричат. Кричат протяжно, мелодично и печально. Кричат, потому что от болей, нарастающих и нарастающих в родовы́х схватках, они не умеют больше вытерпеть, не могут сдержаться и промолчать. Кричат мелодично и мучаются, не надеясь больше ни на какую помощь. И нет силы слушать эту дикую и продолжительную мелодику. Одна часть сознания говорит, что надо заткнуть уши и немедленно из этого места бежать. Нельзя оставаться здесь, где так безнаказанно мучают живых женщин. А другая часть сознания радуется, что эти невыносимые страдания и боли обошли тебя или, только лишь пока еще, обошли тебя стороной. А рожают женщины, почему - то, обязательно, ночью. И эти крики разносятся в молчаливом вечернем городе так далеко, а проникают в сердце так глубоко! Но женщина пришла в столовую, чтобы зарядить свой телефон. Действующая розетка для подзарядки была только там. В столовой было темно. Только немного освещалась столовая светом далеких уличных фонарей и лунным светом. Ложилось на снег сияние из окон трехэтажного оперблока, где находился, основной роддом. Женщина шла заряжать телефон, подключить его к питанию, прочесть последние СМСки мужа, получить ЦУ (ценные указания), стереть шифрованные открытым текстом записи, чтобы не рассекретить всю операцию по заго́нной охоте на человека. Единственной охоте, что оставалась доступна свободным людям от времен каменного века и от разноплеменной вражды древних людей, когда выходили они друг на друга с дубинками. А теперь остался единственный вид охоты. И вместо дубинки используются УК РФ и УПК РФ. Но томики Уголовного Кодекса Российской Федерации и Уголовно - Процессуального Кодекса Российской Федерации, выглядят в руках оперативников, пожалуй, поувесистее, чем древние каменные дубинки и па́лицы... Женщина шла заряжать телефон, но наткнулась на кашу. Абсолютно бесхозная каша стояла на столе для сбора отходов. И была, кажется, никем не тронута. С каким наслажденьем женщина ее лопала, прямо из тарелки, стоя рядом со столом, не заморачивая себя поиском ложки или вилки. Вдруг щелкнул выключатель и столовую для рожениц залил яркий электрический свет. Вошла работница кухни, и поздно было прятаться. Поймали не месте преступления. - Мало того, что кашу своровала. - Решала женщина. - Мало того, что в столовую для хищения тайно пробралась. Так еще и следы своего преступления скрыть не сумела. Была поймана с поличным, с тарелкой каши в руках, с комком каши во рту. Сейчас начнется скандал. Ты уже родила. За кражу больничной каши тебя выгонят с позором и треском из больничного послеродового отделения. Своей невыдержанностью, своим голодом ты сейчас сорвешь всю работу. Провалишь операцию. Не смогут теперь оперативники Управления словить врача -анестезиолога на взятке и вымогательстве взятки с мужа, оттого что анестезиолог, по предварительной догово́ренности с мужчиной, провел операцию «Кесарева сечения» на тебе и обезболивал твои оперативные роды всеми возможными наркотиками. Радистка Кэт из «Семнадцати мгновений весны», хотя бы, без сознания в роддом попала, поэтому и прокололась там, рассекретилась, орамши, «Мамочка» на русском языке. А ты завалила всю операцию, оттого что не смогла до утра дотерпеть свой голод без тарелки чужой недоеденной каши! Так жутко, как сейчас, когда женщина смотрела, растерянная, на работницу кухни, ей не было даже тогда, когда в давнем детстве в их сельский магазинчик не привезли вдруг халву, большим и гладким кубом, одним куском. Стеклянная витрина магазина была с трещинами и дырой. Стояла в очереди за покупками рядом с отцом. И что уж тогда она захотела. Погладить большой кубик халвы, прикоснуться к нему пальчиком и понять, настолько ли он гладкий, или только кажется таким сквозь мутное стекло? И до сих пор не понимала женщина, что же она тогда натворила, в том давнем деревенском детстве? Почему отец покраснел тогда? Ее детскую руку из дырки в витрине вытащил. Потом, отстоявши очередь, купил большой кусок этой гладкой, а, в общем - то, совсем невкусной халвы. И никогда она больше, напуганная тем случаем, свои руки никуда больше не тянула. Вот первый раз за всю жизнь, своровала тарелку каши... Женщина поняла, что сейчас, как в тех стихах Маяковского о Советском Паспорте, она будет исхлёстана и ра́спята, только не за паспорт, а за кашу. Она уронила на стол кашу недоеденную. Залезла в карман. Достала последнюю сотню рублей. Она протянула деньги кухонной работнице и сказала: - Я была голодная очень. Меня из оперблока уже после ужина к вам в отделение перевели. Возьмите пожалуйста. Вы мне очень поможете. - Только не кричи! - Молилась женщина мысленно. - Не надо устраиватьскандала из - за каши. Я выплюнуть всю эту кашу, почти что, могу. Только не надо срывать оперативное расследование. Нельзя оставлять ребятишек из Управления без «палки» под Новый Год. Так много всеми вечерами собирались на совещания умных мужчин. Они так хотели «срубить палку». За раскрытие преступления оперативным работникам Управления ставили палочку, как в первом классе или в колхозе за отработанный день, за трудодни. Им всегда выдавали премию за успешное и раскрытое преступление. Работница кухни смотрела на женщину и что - то думала. - Ладно. - Сказала она. Денежка исчезала в кармане халата работницы. Шаги удалялись. Свет погас. Дверь отворилась и захлопнулась. В столовой снова стало темно и тихо. Женщина постояла немного у раздаточного стола. Ее голод вдруг сразу прошел. Потом на негнущихся ногах подошла и посмотрела в окно. Снег перед окнами роддома и оперблока был истоптан так, как будто бы весь день по этому снегу гуляли стадами мамонты. Но если хорошо присмотреться, то даже в неверном свете уличных фонарей, было видно, что снег вытоптан не просто, а со смыслом. Натоптанные следы складывались гигантскими буквами: - Алиса, я тебя люблю! Спасибо за сына. Родная, спасибо за дочь! - Мужчины переживали за своих жен. Лишенные доступа в палаты и опербоксы родильного отделения, они старались подавать весточку о своей любви любым возможным способом! - Но мой муж, - знала женщина. - Лучший! Я не могу его себе представить одним из этого стада топчущихся во дворе роддома мамонтов или папонтов, что бредут и бредут по кругу, оставляя на снегу слова бессвязной и беспомощной любви. Перед тем, как я уходила в роддом, муж подозвал меня и сказал: - Хочешь, мы займем денег. Я заплачу всю сумму анестезиологу. А ребятишкам, "пацанам" из Управления, скажу, что все дело сорвалось. Женщина помнила, как подумала и сказала: - Нет! - Снова подумала. И постаралась объяснить. - С женщинами в любой гинекологии давно уже обходятся так, что начинаешь завидовать каждой картошке, что выходит из автоматической картофелечистки. Картофелечистка лупит картофелины нежнее, чем на гинекологическом кресле вставляют влагалищное зеркало беременным женщинам. Я знаю, что могу не вернуться из роддома. Этот конвейер неумелого родовспоможения может сломаться в любой момент. И кто попадется, кого затянет внутрь поломки, и кто погибнет, заранее предсказать невозможно. Мне бы хотелось знать, что если я в родах глупо от аллергии или чего - нибудь еще погибну, то за меня, ради всех женщин, что уже пострадали в родах, хоть капельку, отомстят. Хотя бы Уголовным Кодексом! Женщина заряжала телефон, стояла и смотрела, как снег, за несколько дней перед Новым Годом, ложится и блестится, жирной и сверкающей пуховой накидкой. Рядом стояла другая женщина. Она спросила: - А кто приходил? - Работница кухни. - Зачем? - Проверяла. Кто здесь есть. - И что? - Я чужую кашу лопала, что на раздаточном столе стояла забытая, - сказалаженщина. - Я ей сотню сунула. Она ругаться не стала и сразу ушла. Две женщины стояли рядом, смотрели в окно и слушали жуткую музыку чужих страданий. И заряжали поздним вечером свои сотовые телефоны, чтобы иметь возможность родным с утра позвонить. Молодая женщина, что стояла рядом была моложе и полнее. В естественных родах теперь мучились только некоторые женщины. Все те, кто были поумнее, любыми правдами и неправдами добывали у гинеколога справки, что роды естественным путем были им противопоказаны, и шли на операцию «Кесарева сечения». Молодые умные женщины гордились, что засыпали на лежаке у анестезиолога, потом просыпались с небольшим разрезиком в животе, не мучились от боли, а ребенок уже был рожден. Но молодая женщина, что стояла у окна рядом с нашей героиней, была полнее, чем нужно. Стенки живота у нее были слабые и дряблые. После операции, где родился ребенок, что - то в ее организме пошло не так. Теперь ее живот «полз». Места разреза не заживали. Швы расползались. А новые не ложились правильно и тоже не зарастали. Воспалительный процесс не уходил. И что будет с ней дальше, с этой "невезучей" молодой женщиной, никто из врачей сказать не мог. Две женщины стояли рядом, две соседки по одному несчастью, по оперативным родам. И не могли ничем успокоить друг друга, потому что успокаивать друг друга им было нечем. Они обе качались на одинаковой паутинке: Выживем, не выживем. И не могли пока отвечать даже за себя: Живы они, или только лишь думают, что живы. Или надеются, что живы, а ниточка жизни обрезана Богинями Судьбы. И их Книге Судеб в живых уже больше нет. Женщина зарядила телефон. Стерла СМСку мужа. И обнаружила еще одну СМСку от мужа: - Ребятишки торопятся с преступлением. Хотят закончить его к Новому Году. Я дожимаю анестезиолога. Мы ждем, пока ребенка заберут из роддома в детскую больницу. Ради твоей безопасности будь готова из больницы срочно уйти. Сообщение сотри.