Быть или не быть, жить или не жить...

Часть тридцать вторая. Дом, милый ананас… Продолжение. Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном Где твои семнадцать бед? На Большом Каретном… В. Высоцкий. «На Большом Каретном». Из песни. Вместо эпиграфа… Мужчина начинал рассказывать и грани реальности послушно смещались. Обыкновенная жизнь становилась блестящей, интересной и и́скристой, потому что рассказывал мастер своего рассказа, который никогда не оставлял без внимания душевные порывы слушателя. И в нужных места расставлял ударения так, что хотелось слушать и слушать. А потом переслушивать тот же рассказ вновь. - Меня Александр Николаич туда закинул, - Говорил муж, начиная свой рассказ. - Сказал сходи, посмотри. У нас нет почти никакой информации, о том, как сектанты - иеговисты живут. Я и пошел. И оказался у них в газовой котельной. - Не пытки, нет, - усмехнулся мужчина, привычным взглядом рассказчика, отмечая, как побледнело лицо женщины - слушательницы, которую захватило уже начало рассказа. Почитательницы, умеющей слушать и сопереживать. - Мне легче всего было устроиться тогда к сектантам. - Продолжал свой рассказ муж. - Меня жена выставила из дома. И я пошел по улицам гулять. Вот прямо в чем был одет, в том и пошел... Женщина кивала, потому что эту историю о том, как выставляет мужика из дома его собственная жена, она слыхала периодически. Рассказывали ее, совсем такую же историю, некоторые таксисты, которые шли из деревни порожняком, оттого что привозили пассажиров из города в деревню. И если вдруг, к замерзающей на ледяном ветру женщине, безнадежно ожидающей на остановке свой автобус, который навсегда затерялся в глубинах области. И хорошо, если к обеду хоть какой - нибудь транспорт подойдет, подкатывалась легковая машина, то нужно было внимательно следить, с первого взгляда отмечая безопасно ли доехать именно в этом автомобиле пару десятков километров до города или нет. Нужно было, чтобы в машине был только один водитель. Тогда повышались шансы на возможность успешно добраться до города сегодня. А не через два с половиной месяца, как случилось с девчонкой - односельчанкой, которая поступила учиться в педагогический колледж рядом расположенный в небольшом городке - райцентре, который полностью укрывался в лесу. Девушка села в легковую машину светлого цвета, вместе с двумя или тремя мужчинами. И больше ее никто и никогда живой не увидел. Искали два с лишним месяца по всем лесам, что густо укрывали дорогу от районного центра с колледжем до их села. И нашли потом растерзанное то ли тело, а то ли косточки. И прекратили поиски, объявили, что нашлась Света Ырночкина. А те ли косточки это были или случайно еще один посторонний «подснежник» свежей находкой очередного трупа во время поисков всплыл, в перепуганном селе никому не объясняли. Никого из села на сход всех граждан не собирали. И об итогах поисков тоже не объявляли. Но с этого времени, как понимала женщина, безопасность на дорогах становилась личным делом самого пассажира. И нужно было держать ухо востро́, чтобы не стать пострадавшим, пропавшим или потерпевшим от дорожного насилия. Но большею частью водители подбирали попутчиц с более хозяйственной целью, чтобы не так скучно было им ехать одним, пробиваясь своей машиной по заснеженной, переметенной снежной позёмкой дороге. Позёмка всегда была рядом. Дорога от города шла через полностью открытые места. Скользила белыми шлейфами снежная за́верть, изгибалась заманчиво. И звала белой метелью прогуляться в дальнее, незабываемое путешествие. А на деле могла пообещать только ближайший кювет. А а нём - большой сугроб... Водители резко делились на тех, кто обожал сам рассказывать истории. И на тех, кто хотел бы послушать их. Не очень давно женщине стало встречаться все больше мужских историй о том, что жена или бывшая жена, не только бросила своего мужа или ушла от него, но обязательно еще и выгнала из квартиры или другого жилья. Мужчины рассказывали об этом, как о деле обыденном. Оставшись жить на улице выбирались из своей ситуации, кто как мог. Бывший бизнесмен продавал за бесценок свое дело и уходил работать таксистом, чтобы заново накопить на жилье. Водитель большегрузной автомашины некоторое время ночевал в кабине своей автомашины - «красавицы». Муж стал искать подработку с дежурством в ночные смены. А потому что всеми ночами дежурить нельзя. Так же, как и нельзя, чтобы на работе узнали, что их примерный сторож - человек временно бездомный. Как только узнают, найдут повод для увольнения и уволят, быстро. А повод найдут моментальный и окончательный. - Тогда - то меня Александр Николаич, - вспоминал муж. - И кинул в РУБОП, Это сейчас он уже в Службе Безопасности вырос. Стал большой человек и полный генерал. А когда он со мною говорил, был еще только простым полковником. - Поди, говорит мне, - рассказывал муж, - понаблюдай за ними. У нас нет никакой информации о том, чем в РУБОПе оперативники занимаются. - И пошел я, - говорил муж, примерно с тем же тоном и такой же интонацией, как будто бы очнулся от многолетнего могильного сна сам Алексей Максимыч Горький. И своими устами произнес заключительную фразу из своей книги «Детство»: - И пошел я в люди… - Меня Александр Николаич к полковнику Анратову в РУБОП первоначально кинул. - Продолжал мужчина. - И чем вы с ним занимались? - Спрашивала женщина, не утерпев. История о выживании, буквально на её глазах складывалась. - Полковник Анратов пил тогда уже сильно. - Продолжал свой рассказ муж. - По всему Управлению, подвыпивши, бегал. Шпиёнов внутри Управления искал, пистолетом размахивая. У него такой черный пистолет был, большой и в кобуре подмышечной. Он так ловко и быстро его выхватывать успевал. Сидишь, разговариваешь, и вдруг, раз, и смотришь уже в темное дуло моментально выхваченного и на тебя наведенного, по пьяни, пистолета. - Страшно было? - Спрашивала женщина. Мужчина пожимал плечами и никогда не отвечал на вопрос. - Потом меня ребятишки из Управления сами нашли: Майор Ихлин, Алексей Большой и Алексей - маленький. Я раз стою около "Аквариума". - Был в городе магазин такой. - Вспоминала женщина. - Его, этот магазин, занятно построили, так что витрины магазина расположились на уровне мостовой. И люди плавали внизу, причудливо изгибаясь и разворачиваясь на скользких магазинных полах, как сонные рыбы в аквариуме. - Стою я раз около «Аквариума», - продолжал свой рассказ муж. - В кармане мелочь пересчитываю. И думаю, хватит ли мне на пряник "Тульский" сейчас пожевать. И останется ли у меня еще на вечер денежной мелочи, чтобы выкупить на ужин булочку с маком. Тут упирается мне в спину дуло пистолета. И слышу я незнакомый (знакомый?) голос: - Пароль! - Тогда отвечаю: - Мертвые не потеют! - Поворачиваюсь и вижу. Стоят трое. Смеются. И пальцем мне в спину упираются так, точно приставили к спине дуло пистолета. Я этих ребят в приемной у Анратова видел. И спрашивают меня: - Ты куда пропал? Поехали с нами в Управление. А там, когда в Управление меня привезли, увидел я, как отсиживается в их кабинете «заказной» бизнесмен, которого на убийство подписали. А ребятишки за неделю это дело раскрутили. Заказчика и исполнителей сначала арестовали, потом вычислили и нашли. А «заказного» бизнесмена спасли, получается. Я понял, что эти ребята - наши люди. И стал с ними работать. Так и дела пошли потихонечку. - А секта? А иеговисты? - Спросила женщина. - Я в секту потом пришел. - Отвечал мужчина. - Сходил в собес районный, взял направление на питание. Мне два направления тогда выписали из двух разных кабинетов. Я их оба и взял. И сначала приходил на обед в Дом Ветеранов. Но там плохой обед давали. Не суп, а одна вода. Но хлеба к супу мне подавали два кусочка. А потом собирался и ехал на трамвае, пока ветеранский суп понемногу в животе утрясался. И попадал к иеговистам. И я сначала так сектантам понравился, что они хотели меня отправить на курсы, чтобы я стал миссионером и проповедником международного уровня. А потом как - то сразу все порушилось. В Доме Ветеранов психолог стала приставать, чтобы я не сразу после обеда сматывался, а на мероприятиях у неё сидел. И если бы сам не участвовал, то смотрел, как другие пенсионеры поют да пляшут. Ну, ты и сама знаешь, как это всё бывает! Женщина кивнула головой. Она знала. Пошла раз в собес и получила направление на разграбление склада с сэконд - хендом. Сходила и посмотрела. Вокруг толпились и возбуждались разные люди. В склад запускали по пять человек. И люди набирали одежду кучами, шалея от возможности бесплатно поношенные вещи получить. Откуда набрала социальная защита целый железнодорожный вагон ношенного шмотья, оставалось неизвестным. Клиентов соцзащиты наделяли благами, а не информацией. Как видно, выброс благотворительности в массы случайно и хаотично произошел! Носить вещи из сэконда женщина не умела. Поношенные шмотки обладали собственной памятью. Они упрямо помнили прошлого владельца. И тень души прошлого хозяина всегда присутствовала среди ношеных, сэконд - хендовских вещей. Не так ложились складки, не там образовывались зало́мы на ткани. И нужно было бы иметь более сильный характер, чем тот, что был у женщины, чтобы подчинить самостоятельную и поношенную вещь или, хотя бы, приспособить ее к себе. Но буйство вокруг - захватывало. Женщина и не заметила, как стала счастливой обладательницей двух свитеров из белой хлопковой пряжи. А принесла их домой и поняла, что надо свитера на нитки распускать. И что - либо новое из них вязать. Только тогда можно будет носить или приспособить вещь к себе. Примерно, такая же история получалась и с благотворительным обществом «Красного Креста». Туда надо было ходить и о своей голодной жизни постоянно рассказывать. С пятого рассказа подряд руководительница начинала проникаться. С десятого пересказа о своей невыносимой жизни - помогать. Допущенная в «святая святых», комнату, где небрежно раскиданными лежали скомканные, старые, вещи, женщина разочарованно вздохнула. Вот никогда не умела рыться в поношеных тряпках и разыскивать для себя «сокровища». - Они, хоть обработанные, эти вещи? - Спросила женщина у сотрудницы, понимая, что в любом сэконд - хэнде перед продажей всегда проводят гигиеническую обработку вещей. - Конечно нет, - оскорбилась сотрудница «Красного Креста», - Нам их люди со всего города приносят! Стояла в очереди с тюремно - заключенными. Наколки, усталость, морщины. Почти у всех «бывших в заключении» была обреченность на лицах написана и неприспособленность к своей новой и «свободной» жизни. Понурая это была очередь. Далекая от тюремной романтики. И не спасали положение руки, иссиня черные от наколок: Купола, кресты, могилы, которыми были так ма́стерски наколоты все участники печальной очереди за продпайком… Бывшие зэки получали проднаборы: Один паек в одни руки. Женщина тоже достоялась в очереди и получила паёк: Две банки сгущенки и пакет крупы. Ее последний рассказ о страшном голоде на Станкозаводе так разжалобил новую начальницу «Красного Креста», что допустила она женщину в элитную очередь из бывших заключенных - туберкулезников. Женщина обрадовалась продуктам и отправила в деревню банку сгущенки и пакет крупы. Одну банку, чтобы не сдохнуть с голоду оставила жрать себе. И съела мигом. И удивлялась только: Сгущенка с сахаром должна быть тягучая. А сгущенка с сахаром, что была получена из «Красного Креста» слоилась хлопьями, оттого, что как потом посмотрела женщина на дату изготовления, была просрочена на два года. А та, которую она отправила ребенку, была просрочена, получается, на один год. И бабушка потом деревенская возмущалась сильно: - Ты отравить своего ребенка хочешь? Что за сгущенку ты нам прислала. Она испорчена, свернулась хлопьями и слоится оттого, что просрочена больше, чем на год! - Дареному коню под хвост не заглядывают! - Понимала женщина. А у нее самой так хорошо переварилась просроченная и негодная в пищу сугущенка. Видать, такая же голодная была, как и Варлам Шаламов, который подробно описывал в своих «Колымских рассказах», как получили однажды заключенные американский белый хлеб целой па́йкой. И съели его. А потом долгое время не могли сходить пос&рать, оттого, что белый хлеб в оголодавшей зековской утробе всегда без остатка переваривался, по сравнению с родным «отечественным» хлебом, более чем наполовину изготовленным из разных суррогатов и заменителей, а вовсе не из муки. …Хромала на одну ногу, руками нелепо взмахивала, старалась добежать, но покалеченная нога мешала. Тогда помогала себе и взмахивала руками. Она старалсь. Она кричала: - Он бил меня, бил меня, бил? - Да, кто же, удивлялась женщина. - И понимала, что к ней стремится прорваться ее собственная младшая сестра. - Он бил меня, бил меня, бил! Участковый! - Кричала сестра и стремилась прорваться, добежать до женщины, до своей старшей сестры, под ее теплым крылом защититься и спрятаться. Но добежала до линии санитарок в белых халатах. И не была ими дальше пропущена. Взмахнула руками в последний раз и стала так похожа на галчонка с подбитым крылом, что больше никогда не сможет летать. А только прыгает по земле неловко. Он уже мертв, только еще не знает в каком же месте и через сколько времени подранок - галчонок встретит кота или собаку, как свою собственную неминучую смерть! И, странным образом, женщина оказалась вдруг и находилась теперь в здании областной психиатрической больницы. Но только не в мужском, а в женском отделении. Стояла и смотрела на свою младшую сестру. И ничего сделать не могла, ничем не могла ей помочь. Женщина тряхнула головой от ужаса! И проснулась! Она так устала и замучилась, что начинала, как лошадь, спать на ходу. Женщина посмотрела на дорогу. Удивилась, что не упала и не расшиблась в момент своей дрёмы. Потом решила, что странный сон только махнул по глазам секундным затмением и растаял. - От голода и усталости чего только не привидится, - решала женщина. Но мысли об увиденном не отпускали. Уж очень реалистичной и красочной была картинка, так мало похожая на обычные сны. - Но если знаешь, что приближаешься к родному селению, если веришь, что твой приход принесет пользу сородичам, то разве ноги будут чувствовать усталость? Женщина шла и шла. Родное стойбище становилось все ближе и ближе...