Оставим сумасшедшего в его сумасшествии.
The Penguins of Madagascar.
В машине еще пахнет новизной. Дорогой кожаный салон заставляет Кодзи неуютно ерзать, она бы хотела потрогать мягкое сидение впереди, но сдерживается, не снимает перчаток, не снимает светлую шляпу-котелок, чтобы не нарушить образ. — Ты хотела бы что-то узнать до того, как мы приедем? — вежливо интересуется Старатель по правую руку от Изуми. — Почему вы сами не водите автомобили? Энджи немного приподнимает бровь, выражая крайнюю степень удивления. Он прочищает горло, сверля психотерапевта тяжелым взглядом. А потом коротко выдает, что не нравится. — Я предпочитаю передвигаться сам. Девчонка на это пожимает плечами и утыкается взглядом в окно. Они едут долго по ее меркам: серые высотки сменяются сначала приземистыми домиками, а затем пожелтевшим лесом. Где-то в его глубине, обнесенное высоким забором, на холме возвышается простое светлое здание-коробка на четыре этажа. По легендам, под ним целая сеть туннелей и ходов, но Кодзи не расспрашивает. Тюрьма, или как говорят в газетах, лечебница для нестабильных граждан с опасными причудами, засекреченное и тайное место, о котором знает не каждый герой. Кодзи вдыхает сначала запах леса, затем в нос бьет знакомый аромат химикатов и масла. Пару секунд на рассматривания темных окон со специфичными решетками — все, что позволяет Тодороки. Он гонит внутрь, как и пронизывающий ветер, и, не став перечить двум весомым аргументам, Изуми оказывается в просторном холле, где их встречает директор тюрьмы и почти весь медперсонал. — Господин Тодороки, — низко кланяется мужчина, — рад вас снова приветствовать. Энджи молчит, слегка кивает головой и указывает рукой на застывшую Изуми. — Кодзи Изуми, будет лечить Тойю. — Уверен, — улыбается врач в белом халате, совсем обычный нормальный человек на первый взгляд, — результат будет достигнут. Разными способами. — Не уверен, что готов применить ваш, — отрезает Старатель и доктор, спохватившись, показывает им дорогу куда-то вглубь своих владений. — Что за лечение он предлагает? — тихо спрашивает Изуми, разглядывая худую спину в мятом халате. — Электрошоковая терапия, — вместо героя отвечает доктор, заставляя Кодзи неловко открыть рот. — Господин Тодороки уверен, что до Тойи возможно достучаться. — Он мой сын, — упрямо повторяет Энджи, — и я не хочу больше причинять ему боль. — Порой, помогают только радикальные методы, — задумчиво тянет доктор, имени которого Изуми так и не услышала. Они спускаются на этаж ниже и замирают перед обычной железной дверью. Доктор входит первым, усаживается за настоящий пульт управления с разными мигающими кнопками и рычажками. — Это наблюдательная, — хмыкает мужчина, видя удивление, застывшее на женском лице. Огромное окно на всю стену, которое показывает смежную комнату, немного вводит Кодзи в ступор. Она оборачивается на Тодороки, но тот явно здесь не впервые. Удобно располагается в углу на мягком кресле, пиля взглядом пока еще пустующие стулья. — Внутри камеры полностью безопасно. На вас всегда направлены камеры по углам, встроен тревожный сигнал на усыпляющий газ, стол сделан из самого прочного металла, у нашего пациента стоят ограничители, увеличенные на максимум. Стены также излучают небольшую силу, которая уменьшит вашу собственную причуду. Это из-за мер против побега, — скороговоркой выдает доктор. Он еще немного хвастается достижениями в мире противодействия причудам, говорит, что изобрели препарат, со временем полностью стирающий квирк, делающий тебя обычным. Кодзи пропускает часть информации мимо ушей, делая шаг ближе к предполагаемому пункту переговоров. Там только стол и два стула. Голые стены, но такие белые, что в глазах рябит. Даже по ту сторону комнаты Изуми не по себе, но ее быстро переключает. Тяжелая дверь отворяется, четыре стража вкатывают перевязанного широкими ремнями вдоль тела человека с полностью закрытым специальными очками и маской лицом. Отвязывают за пять секунд, усаживают на стул на шестую и снова связывают. Изуми удивленно замечает толстые цепи, идущие от пола, будто забетонированные внутрь самого здания, они опоясывают грудь заключенного, щиколотки и бедра, смыкаясь на запястьях, спрятанных под специфичной одеждой. Рук не видно, ни одного оголенного участка, все сплошная серая ткань. Страж пару секунд мешкает, прежде чем снять с заключенного сначала очки, больше похожие на лыжные, а затем маску, открывающую на обозрение лицо. Изуми отводит взор прежде, чем успевает разглядеть его. Насмотрелась за вчерашний вечер. Взглядом находит Тодороки и поджимает губы. Доктор, кстати говоря, все еще описывает принцип действия нейтрализующих браслетов, которые надеваются и на ноги, и на руки, и ошейником на горло. — Я могу идти? — вопрос скорее к Энджи, тот тоже встает, берет из рук психиатра пухлую папку и вручает Кодзи. — Как просила. — Спасибо. — Я решительно протестую, господин Тодороки, — встревает врач в безмолвную гляделку. — Психотерапевт не способен полностью понять и определить проблему вашего сына. — Диагноз тут уже поставлен, — вчитывается в забористый почерк Кодзи. — Психопатия, о, как интересно, садизм, рецидивизм, шизофреническое отклонение… — Я не единственный, кто работал с Тойей, но почти все доктора отказались от него. Кроме меня. — Вы его на сильных транквилизаторах держите, — тут же утыкается Изуми дальше, быстро пролистывая страницу за страницей. — Он там овощ овощем, значит. — Госпожа Кодзи, в силу своей молодости и, возможно, неправильного восприятия злодейства… Доктор замолкает. Энджи рядом тяжело стучит по столу пальцами, взгляд его направлен на Изуми. — Идем, — скорее командует Тодороки, но Кодзи и не против. Они идут в тишине и замирают перед тяжелыми дверьми. Кодзи рассматривает тяжелую ручку, которую, кажется, сама не отодвинет. За нее это делает Старатель, напоследок кидая, чтобы не боялась. — Я рядом и вытащу тебя в случае необходимости. Изуми усмехается. Снимает шляпу и передает ее в руки Старателя, поправляет перчатки и только после снова смотрит в чужие голубые глаза. — Я справлюсь. Дверь тихо щелкает и Изуми выходит в белый свет. По ту сторону он кажется менее ослепляющим, с непривычки белые точки бегают перед глазами и хватает пару секунд, чтобы привыкнуть. И услышать звук запирающейся двери. Назад дороги нет. Вдох. Ничем абсолютно не пахнет. Выдох. Взгляд фокусируется на пациенте. В этой комнате белая одежда и белые волосы сливаются в фон. Изуми видит пока только ссутуленные плечи, неспешно подходит ближе и ближе, чувствуя, как сердце начинает биться чуть чаще. Она обходит стол, смотрит себе под ноги. Белый пол, об который при падении можно разбить голову. Запачкать его слишком просто, Изуми уверена, что уже оставила следы своими ботинками. Думать о чем угодно. Думать о… Кодзи сдается и поднимает взгляд. Что она хотела увидеть, не понимает, но на нее точно не смотрят. Ноль реакции. Пациент упирается взглядом в такой же ослепительно-белые стол. Изуми же разглядывает жадно. Фотографий мало, вживую все выглядит… хуже. Скобы оплавились после боя с Шото, ожоги у глаз, на всей нижней части челюсти пусть и выглядят как и до проигрыша, но будто свежее. Но больше пугает отсутствие. Человека под кожей и костями выжгли. Неужели никто не заметил? Психотерапевт садится напротив. Придвигает стул ближе к столу, тоже смотрит на него. Желает увидеть хоть одну царапинку, но он глянцевый, не отражающей ничего, кроме света на потолке. Ладони под перчатками стремительно потеют. Она не боится, волнуется. Он узнает? Сможет понять, кто перед ним? Столько лет прошло, поняла бы Изуми, если они бы пересеклись на улице? Вряд ли. Она быстро приходит к выводам и отодвигает личное в сторону. За ней наблюдают. За ними. Когда она снова решается посмотреть в лицо пациенту, на секунду ее прошибает. Поняла бы сразу. Слишком характерным цветом глаз обладают представители семьи Тодороки. И сейчас взгляд направлен точно на нее. — Добрый день, — тихо выдыхает Изуми, удивляясь, что голос звучит ровно и обыденно. Будто к ней пришел очередной Тамуро в пятницу и готов пожаловаться на вонь от строительных работ. — День, — выдыхают ей в ответ. Голос чужой, хриплый, надрывный. Пробирающий до мурашек, будто ей сейчас смерти пожелали. Кодзи усмехается, стряхивает с себя наваждение и упрямо не отводит взор. — Сейчас около тринадцати тридцати, — соглашается Изуми, облокачиваясь на жесткую спинку. — На улице холодно и дует осенний ветер. Немая пауза подзатягивается. Изуми готовится к тому, что человек напротив вот-вот назовет ее имя, но ни капли узнавания в чужом взгляде не находит. Вообще ничего. Пустота голубая, как летнее небо. — Как я могу к вам обращаться? — вежливо интересуется, но улыбок на себя не натягивает. — Даби, — коротко прилетает ответ. Даби, кажется, отключается от диалога, пустым взглядом пялясь в стол. — В вашей камере нет окон? — снова задает вопрос Изуми, закидывая ногу на ногу. Ей предполагаемо не отвечают. Психотерапевт усмехается, чуть склоняя голову набок. — Вы можете называть меня А, — добродушно сообщает Кодзи. Пустой взгляд снова приковывается к ней. Ни интереса, ни вопросов, только бесконечно голубой. — А — первая буква в алфавите, — кивает самой себе Изуми, задумка приходится ей по душе. — Полагаю, я буду первой. Ему плевать, видно. Взгляд шарит по стене позади, единственное яркое пятно. Непроницаемая, темная клякса с отражением себя самого. — Скажите мне, Даби, — называть его так кажется нормальным, естественным, — что бы вы хотели сейчас съесть? Уходит пару секунд, прежде чем до него доходит. Кодзи готова поспорить, что видит, как звуки летают сначала по комнате прозрачной дымкой, а затем оседают мужчине в уши, медленно и плавно. — Время обеда, я так полагаю, — продолжает тихим баюкающим голосом Изуми, — было бы неплохо поесть. — Рамен, — просто выдает Даби, чуть наклоняя голову. Будто призыв к диалогу. Изуми садится прямо, складывает руки на столе, внимательно следит. — Есть еще предпочтения? — Нет, — коротко изрекают в ответ. — Хотите есть в одиночестве или компании? Невольно пальцы начинают отстукивать заедающий ритм. Изуми ждет ответа покорно, пока Даби едва шевелит языком. Действие транквилизаторов слишком отчетливо проступает даже в тяжелом дыхании. — В компании, — все-таки выдает он ответ, отчего Изуми коротко кивает. — Сейчас или позже? — Позже. Даби снова утыкается взглядом в стол. Изуми замечает странность: волосы белые, а ресницы черные, как раньше, хотя давно должны были сгореть. — Я люблю сырный, а вы? — все еще отстукивает ритм психотерапевт, не сбиваясь. Ей снова не отвечают. Она кивает, перестает стучать, ждет положенную минуту, прежде чем снова отклониться. — Тогда, устроим совместный ужин? — предлагает Изуми, и улыбка сама чуть дрожит на губах. — Без свечей и салфеток, думаю, столько белого света я не переживу. Чужой взгляд снова шастает по лицу. Изуми выдерживает его, видимо, Даби что-то ищет в чужих чертах, а когда находит, разочаровывается. — Нет, — легко и скрипуче срывается с его языка. — Предпочитаете семейные вечера? Тонкий лед. Отличный, синий, блестящий и трескающийся. — Забавно, — оценивает он шутку и едва заметно кивает головой. — Барбекю. — Из отца и братьев? Он чуть прикрывает глаза, соглашаясь. Кодзи невесело усмехается, впечатываясь взглядом в толстый черный ошейник. Смотрится ужасно, словно раб на привязи. Но жалости нет, не к Даби. Только к сложившейся ситуации. — Он так меня боится, — выдает целое ровное предложение заключенный, заставляя Изуми замереть, — что подослал ко мне девчонку. Серьезно, отец? Прошлые хотя бы не пытались подружиться. — Я и не пытаюсь, Даби, — отвечает ровно Кодзи, теребя краешек съехавшей перчатки. — Вы не сможете быть моим другом. — Вам же лучше, доктор А, — кажется, что он усмехается, но Изуми пропускает этот момент. Поднимается плавно, глядит сверху вниз, но заключенный головы не поворачивает. — До скорой встречи, Даби, — улыбается Кодзи, делая шаг на выход. — Я сожгу ее, отец, — чуть громче, глядя прямо в стену, обещает Даби. — Приведешь еще раз, и я сожгу твою докторшу дотла. Столько злости, хотя язык еле шевелится. Под транквилизаторами эти угрозы звучат даже смешно. Кодзи усмехается, слышит, как дверь щелкает. Качает обреченно головой, словно перед ней несмышленый ребенок пролил сок на дорогой диван. — Возьму с собой огнетушитель, — обещает на прощание посмеивающаяся Изуми, оборачиваясь в дверях. Никак не ожидает того, что встретится взглядом со взглядом Даби. Улыбка сходит после того, как перед ней закрывают дверь, отрезая от пациента. На секунду проскакивает шальная мысль о том, что он все-таки ее узнал. Что-то странное мелькает в чужом взгляде, будто там, под обугленными костями и пеплом из чужой жизни еще что-то скребется. Старателя она находит в том же кресле. Доктор вещает о непрофессионализме и опасности, но затыкается, когда Кодзи входит в импровизированную смотровую. Удивление накрывает, когда по ту сторону окна разыгрывается живая сцена. Даби ставят на ноги, пытаются натянуть маску на лицо, но он лбом прошибает лоб стража и, пусть он почти не может двигаться, но вкус чужой крови и страха почувствовать может. — Сукин сын, — взрывается ором страж и в одну секунду всаживает транквилизатор в шею заключенного. — Хорошее шоу напоследок, — кивает с усмешкой Кодзи. — Другого сложно представить от сына Старателя. — Не смешно, — осаждает Энджи, поднимаясь на ноги. — По мне, так все прошло успешно. — Запрещено проносить еду заключенным, — вставляет доктор, складывая руки на груди. — Они питаются сбалансировано… — Господин Тодороки, я прошу вас указать, что вы категорически против применения транквилизаторов и подавляющих препаратов к своему сыну. Доктор рядом, хмуря черные брови, пыхтит. — Если мы не будем поддерживать их в спокойном состоянии… — Это возможно, — обрывает Кодзи, глядя исключительно на Старателя. — Хотя бы снизить их применение. Я не могу общаться с овощем, который даже лиц различить не может. — Он вполне себе бодрый, — тихо фыркает доктор. — Он говорит с трудом. Копил силы на последнее слово. — Но… — Хорошо, — кивает раз Тодороки, а затем прямо смотрит на доктора. — Я склонен ей доверять, доктор Лиде, и прошу вас оказать поддержку моей знакомой. Доктор Лиде пару секунд раздумывает, но затем кивает. Коротко и емко, обещая помочь. — Я действительно проголодалась, господин Тодороки, — улыбается вежливо Изуми, натягивая шляпу обратно. — Заедем в раменную?