А те, кому не нравится, что это факты — принимают их за истину. Так мы и входим в заблуждение. Bleach.
Жар сливается воедино с несколькими цветами: белый, красный, синий. Вспышками проходит по телу, крутит руки и ноги, выплевывает из себя обуглившиеся кости. Сквозь марево, Изуми видит себя. Еще подростка с забавно заплетенными косами, она стоит у порога своего дома, держит в руках портфель и слушает, как мальчишка рядом, уперев руки в бока, пересказывает какую-то историю о супергероях. Кажется, он фанат Всемогущего. Кажется, он тоже хочет быть героем. — А еще он просто подлетел к окну и, бах, — мальчишка выставляет руку вперед, пародируя позу героя, — сносит все и вытаскивает сразу пятерых, представляешь? — Да, здорово, — улыбается Кодзи, кивая болванчиком. Мальчишка что-то замечает на ее лице. Тушуется, Изуми видит, как он чешет затылок, а затем, вдыхая поглубже кислорода в легкие, выговаривает скороговоркой: пойдешь со мной завтра в кино на премьеру «Героев: Восход» в семь вечера, я отпрошу тебя у мамы, если надо, сеанс идет два часа, и пока тепло вечером, я тебя провожу… — Мамору, — тормозит его удивленная и смущенная Изуми. Он замолкает. Глупо хлопает глазами, усмехается уголками губ, кивает, будто сморозил великую чушь. Изуми так не думает. Знает она прекрасно, что нравится Мамору, он касался ее пару раз невзначай, но еще она отлично знает, что Мамору ненавидит Тойю и иногда ей кажется… — Миленько, — разносится голос позади. Изуми вздрагивает, страх почему-то прошибает ее от макушки до пят. Она оборачивается, чтобы увидеть, как у ее забора, прислонившись корпусом, стоит Тодороки и улыбается широко. — Ты чего тут забыл? — Мамору встает перед замершей Изуми. — Тебя не спросил, Слизень, — фыркает Тойя, и взгляд его горит синим-синим. Кодзи хочет открыть рот, вставить свои пять копеек, да кто ей даст. Пикировка начинается моментально. Мамору обзывает Тойю психом, Тодороки тут же встает в боевую стойку, вытягивает руку вперед, совсем как тот супергерой, которого пародировал одноклассник. Только вот спасать он не хочет. Руки перебинтованы до локтей, шея замотана также плотно, Изуми уверена, что торс и ноги, скрытые одеждой, тоже в объятиях бинтов и заживляющей мази. — Прекратите, — девчонка встает посередине, широко расставляет руки, и взгляд ее только на Тодороки. — Не надо. — Боишься, спалю твоего ухажера? — морщит нос Тойя, но его улыбка… — Тойя, ты меня пугаешь, — искренне вырывается, на что мальчишка только усмехается. — Правильно, Иззи. Бойся меня. Детское лицо оплавляется, спадает с черепа. Там, у забора дома Кодзи уже не Тойя. Огонь заполняет улицу. Нет, все не так. Кодзи помнит, что Тойя тогда опускает руку, фигуры тухнут перед глазами, когда воспоминания заменяет сон. Там, во сне, юный Тодороки спалил их обоих. В реальности он только посмеялся, и, спрятав руки глубже в карманы, ушел. Кодзи тяжело дышит и пытается открыть глаза. Кошмар потихоньку отступает. Но жар и слабость по телу приходят следом, Изуми чувствует тошноту, запах больничной палаты, мягкую подушку под головой. — Где я? — она не хочет открывать глаза. Много света. Или огня? — В медблоке, — отвечает ей знакомый голос, и психотерапевт определяет его со второго раза. — Господин Тодороки, — ворочает языком Изуми, все-таки открывает глаза, пытается сфокусироваться. Было плохо. Ее вот-вот стошнит, а тело слабое, будто желе. Головокружение потихоньку проходит, но, кажется, утекает много времени. Изуми открывает глаза спустя, кажется, вечность во второй раз, чтобы упереться взглядом в сидящего рядом Старателя. — Что… — Вы применили газ, — ровно выдает Энджи, складывая газету на коленях. — Скоро он выветрится, и ты почувствуешь себя лучше. — Сколько… — Часа два, — кивает Тодороки, смиряя психотерапевта тяжелым взглядом. — Твоя причуда в полном объеме заработает только завтра. Или позже. Изуми сглатывает горькую слюну. Белый потолок удивительно приводит мысли в порядок. Нет цветов, трещин, идеальная побелка. — Не думаю, что ты захочешь остаться здесь на ночь, — снова раздается голос Старателя, и Изуми едва заметно кивает. Закрывает глаза, но сон больше не идет. Она скребет себя с собственных рамок, крутит мысли и слова, больше похожие на кашу, прежде чем окончательно очнуться. Оказывается, сумерки за окном. Кодзи немного удивлена, но не показывает. Взглядом щупает обычную палату, единственное, что их отличает от больничных, на койках мягкие наручники. Ее в них не заключили. — Очнулась? — Старатель будто и не двигался. Кодзи просит воды, а затем, все-таки с трудом усаживаясь, встречается взглядом с Тодороки. — Вам нужно написать отказ от шоковой терапии, господин Тодороки, — медленно-медленно начинает плести Изуми, сцепляя руки в замок так, чтобы не замечать, как те мелко трясутся. — Считаешь это не гуманным? — ровно и холодно осведомляется Энджи. — Вы и сами знаете… — Я знаю, что сегодня ты и мой сын вступили в сговор, — обрубает Тодороки резко и просто. — Из-за ваших действий пострадали трое охранников. Один из них сейчас в ожоговом отделении, Изуми. Это не шутки. Кодзи, кажется, прекращает дышать. Кивает глубоко, отводит взгляд и будто вся сжимается. — Доктор Лиде не будет выставлять тебе обвинений только из-за уважения ко мне. Он считает, что Тойя повлиял на тебя куда больше, чем ты на него, и твои услуги теперь представляют опасность. Опасность? Какого рода? Изуми молчит, знает, что Старателю надо выговориться, покричать может, а потом она расскажет. Обязательно расскажет. — Ты понимаешь, Изуми, что Тойя мог убить человека, если бы целился в голову? — И почему же он в нее не целился? — легко кидает вопрос Кодзи, поглядывая краем глаза за Старателем. — Потому что цепи были коротки! Неужели ты не… — Старатель обрывает себя сам. Изуми поворачивает голову в его сторону, видит, как понимание быстро-быстро мелькает на дне голубых глаз. — Видео смотрели? — Ты сама отдала ему кнопку, — отмахивается от вопроса Энджи. — А что мне еще делать было, господин Тодороки? — Изуми кашляет, тянется к стакану и руки ее безумно трясутся. — У человека, подвергнутому пытками тока, также трясутся руки. У вашего сына они трясутся сильнее. Терапия хоть и предполагает умеренную порцию боли, но, полагаю, доктор Лиде ставит на Даби определенный эксперимент. — Изуми… — Вы не понимаете, — тихо обрывает героя Кодзи. — Его цепи были длиннее, чем обычно. Я была не готова, не время еще было. У них была договоренность, Даби должен был меня напугать, возможно, причинить физический вред, но он направил гнев на них. Доктор Лиде не хочет подпускать никого к своему пациенту, неужели все остальные доктора не смогли… — Не смогли, госпожа Кодзи, — раздается другой голос. Изуми тут же натыкается взглядом на доктора Лиде, рядом с которым замирает холодной фигурой Шото. Немая сцена, достойная лучших фильмов, заставляет Кодзи усмехнуться и предпринять попытку подняться. Тяжелая ладонь Старателя останавливает от необдуманных поступков. — Я ведь предупреждал, — доктор Лиде обращается исключительно к представителям семьи Тодороки, улыбаясь им отчего-то скованно и грустно. — Тойя удивительным способом умеет убеждать своих врачей в своих силах и своих мыслях. Кажется, юная госпожа Кодзи попалась в сети. — Не делайте из него хитрого манипулятора, доктор Лиде, — голос Изуми прорезается сам по себе. — Вы прекрасно знаете, что он не способен на такое. — Разве? — натурально удивляется доктор. — Тогда к чему было все это представление в опросной? Вы добровольно отдали кнопку. — Верно, — кивает Изуми, и почему-то взглядом натыкается на Шото. — Отдала. В отличии от вас, помимо безумного злодея я вижу Даби как личность. Сломленную, озлобленную, не способную на эмпатию, упивающуюся страданиями чужих, но со своими качествами и характером. Он человек, доктор Лиде. Плохой, но человек. — Собираетесь исправить его на хорошего человека, госпожа Кодзи? — Довольно, — вмешивается Энджи, сжимая двумя пальцами переносицу. Голова у него болит. Изуми видит, как Старатель трет двумя пальцами переносицу, сосредотачивается на чем-то своем. Младший Тодороки делает шаг к постели, садится на койку рядом и, улыбнувшись уголками губ, кивает. — Сегодня никакие решения приниматься не будут, — тихо и уверенно говорит Шото, глядя попеременно то на отца, то на психотерапевта. — Давайте отправимся все домой и отдохнем. — Я за, — коротко кивает Изуми, скидывая с себя тонкое одеяло. Дорога стелется перед ними темной полосой и неоном огней. Шото коротко предлагает остаться у них, на что старший Тодороки неодобрительно хмыкает с заднего сидения, но не высказывается. Изуми отказывается и, закрывая дверь в своей квартире, тяжело садится на пол. Это уже было слишком даже для нее. Рефлексируя над своим поступком, Изуми приходит к неутешительным выводам. В глубине души, там, где похоронены мечты стать героем или балериной, там, где острое желание прижаться к умершим родителям, теплится надежда спасти Тойю Тодороки от самого себя. И Изуми считает, что это невероятная глупость.***
На следующий день она выходит на работу. Без сучка без задоринки пролетают два дня прежде, чем Кодзи снова выходит на связь с Тодороки. — Пока ничего, — глухим голосом сообщает ей Шото по телефону и тут же отключается. Изуми уставшим взглядом смотрит в телевизор, где крутят прямой репортаж с места событий. Какой-то злодей, обладающий ледяной причудой, заморозил целое здание школы и взял учеников в заложники. В кофейне, где она сидит, приглушенно звучат голоса, горожане фыркают, когда сообщается, что герои начали выполнять миссию по спасению. Вертолет облетает здание сверху, показывает замороженную крышу и заходит на второй круг. Показывает крупным планом лицо Шото Тодороки и нескольких героев, которые пришли с ним. Журналист что-то говорит, что-то про лучшее агентство, и посетители только злобно усмехаются. Парочка студентов рядом, фыркая, припоминают Шигараки. — Проходят переговоры… — сквозь гул улавливает слова из динамика Изуми, чуть хмурясь. Злодей, наверно, нервничает. Лучше говорить тихо, уверенно и, желательно, специально обученным людям. Кодзи сглатывает горечь крепкого американо, как раз последний глоток. Изображение с вертолета трещит, камеру кренит, когда ледяная струя летит точно в сторону Тодороки. Стена огня ее останавливает, поднимается высоко, почти до самого вертолета. — Давай-давай, ставь на этого двуликого, — раздается голос рядом. Студенты шепчутся, утыкаются в телефоны, делают чертовы ставки. Кодзи мутит, она бросает быстрый взгляд на молодежь, но невольно замечает, что еще несколько гостей также утыкаются в телефон с маниакальным блеском в глазах. Клиника. Кодзи пытается сосредоточиться на телевизоре и разгоревшимся конфликте. Девушка в углу комнаты, перекрикивая приличный гул, оповещает, что школьников-то могут убить. — Меняй ставку, двуликий в разнос пошел, — усмехается студент рядом. По ту сторону телевизора полный хаос. Вертолет пытается лавировать между домов, между огнем и льдом, а журналист, словно спортивный комментатор, не затыкается и секунду. Когда из рук Шото снова вырывается адское красное пламя, журналист кричит о том, что в руках злодея ребенок. И, правда, камера приближает лицо, на удивление, в роли антагониста женщина. Белая, как зима, и такая же беспощадная, она держит в руках мальчишку лет десяти, мутузит его туда-сюда, кричит что-то. Микрофон всеми силами пытается выхватить ее слова. — … твой брат, Шото, — резко оглушает Кодзи, из-за чего она невольно вздрагивает. Женщина-зима смеется безумно и отчаянно. Мальчишка в ее руках плачет, но стоит спокойно, боится пошевелиться. — О, ставка на мальчишку открылась, — смеются рядом. — Не, не выживет, конечно. Изуми хочет повернуться к мальчишкам. Но тело каменеет. Бариста рядом отдает кому-то кофе, он-то работать не переставал. Краем глаза поглядывал, но идеально выполнял свои функции. — … не он, так ты, — кричит Зима по ту сторону и, вытягивая белые руки, посылает новый поток холода на героев. И, кажется, отталкивает мальчишку на самый край полуразрушенного здания. Или он вырывается сам, непонятно. Гул резко стихает, когда злодейка, останавливая атаку, пытается школьника поймать. Но из-за наледи мальчишка, неловко взмахивая руками, летит вниз. Журналист срывается, говорит и говорит, камера берет ближе, фокусируется, как Шото посылает свой лед в ту сторону также, как злодей, и когда их сила сталкивается у земли, осыпается, и ребенок приземляется на жесткий лед. Камера тут же отворачивается от него. Крупным планом берет Зиму, приближает ее лицо, и Изуми видит ужас в чужих глазах. Женщина застывает на краю, смотрит на алое пятно внизу, и зрелище «красное на белом» не вызывает в ней восторга. Она уже делает шаг. Так необдуманно. Но камера показывает Тодороки рядом, он скручивает ее, надевает специально разработанные наручники и гул снова возвращается. — Мда, не рассчитала, — звучит комментарий от студента. — Я выиграл, кстати, пацан помер и… Изуми не выдерживает. Встает резко, всем корпусом оборачиваясь на парнишку, больше похожего на спаниеля с его забавными ушами, и замирает, потому что из динамиков льется голос злодея. — Вы не ведаете, глупцы. Защищаете не тех, — смеется сквозь слезы женщина, когда Шото ставит ее на колени. — Рассвет наступит, наступит… — Рассвет? Новая организация чтоль? — все еще сыплются комментарии от парнишки. Кодзи натягивает куртку и спешит обратно в офис. Голова у нее болит от всех этих событий. Злодеи так давно открыто не нападали, что Рассвет действительно звучит как вызов. Краем глаза она выхватывает на стене в тупичковом переулке новую надпись. Едкий запах краски еще не успел развеяться, когда Кодзи подходит к ней, вглядываясь в черные слова. Защита — преступление. Горизонтальная черта и круг над ней. Изуми фотографирует и отправляет файл Старателю. Больше она ничем помочь не может.