Первая любовь причиняет боль, а безответная разбивает сердце.
Yiootjib Kkotminam.
Надпись закрасили в тот же вечер. Кодзи специально проверила. Неспешно прогуливалась до метро, в парке, мимо агентства Старателя. Замерла даже на пару минут, вглядываясь там, где, предположительно, сидел Шото. Следующие дни потекли каплями. В СМИ все больше разжигали слухи о новой преступной организации, некоторые корреспонденты открыто выражали свою озабоченность происходящим и затяжным молчанием от первых героев. От Старателя вестей не приходило, все были заняты навалившимися проблемами, потому, после сеанса с господином Тамурой, Изуми вызвала такси и направилась прямиком к тому, кто мог бы ей помочь. Помочь хотя бы с собственными думами. Фуюми Тодороки она находит на первом этаже пригородной школы, охрана пропускает психотерапевта только с согласием учителя, долго ворчит о присутствии посторонних и вслед уже кидает, куда идти. Кодзи знает. Кабинет 127 в конце коридора, психотерапевт находит его сразу, замирает перед деревянной дверью, пару секунд собирается с мыслями. Два ровных стука. Она открывает кабинет и видит одевающуюся Фуюми. Всё такая же хорошенькая, со вкусом строгая и уютная, Тодороки улыбается отчего-то грустно, даже жалостно. — Добрый вечер, Кодзи, — Тодороки немного кланяется, как старшей, продолжая застегивать пуговицы на своем светлом пальто. — Привет, Тодороки, — Изуми быстро оббегает взглядом теплый класс. — Не помешаю? — Нет, я уже закончила, — неловко стреляет глазами в сторону чистого стола. Ровными стопками выложены тетради и книжки, у Изуми невольно дрожат уголки губ. В последнее время она часто вспоминает школу и, какое совпадение, что Фуюми преподает именно там, где когда-то училась сама Кодзи. И Тойя. — Можем поговорить? Тебя кто-нибудь встречает? — сразу летит от психотерапевта. — Да, Нацуо подойдет через пару минут, — с вежливостью отзывается Тодороки. — Что случилось? Кодзи неловко пожимает плечами. Делает пару шагов вглубь, замирая у парты, проводит пальцами по ровной поверхности прежде, чем снова встретиться взглядом с ожидающей Фуюми. — Я по поводу твоих братьев, как можно догадаться. — Я знаю, что ты сейчас ведешь Тойю, — кивает утвердительно Фуюми, приближаясь. Тодороки вглядывается в лицо Изуми, та видит прекрасно, что у учительницы много, очень много вопросов. Но, в отличии от братьев, Фуюми умеет сдерживаться, умеет ждать, и терпение у нее, пожалуй, завидное. — И ты знаешь, что случилось? — Ты веришь Тойе, — снова кивает Фуюми. — Так папа говорит. На самом деле, он тоже в глубине души верит в него. — Верить кому-то и верить в кого-то немного разные вещи, Фуюми, — на правах старшей обращается по имени Изуми. — Но меня другое интересует. Фуюми пару раз моргает. Не понимает, в чем дело. — Ты передала ему подарок, — неловко начинает Изуми. — Он не принял, верно? — Принял, почему же? По крайней мере, нужной реакции ты достигла, он был приятно удивлен, может, даже растроган, если такой человек, как Даби, еще может испытывать весь спектр эмоций, — медленно проговаривает Изуми. — Я бы хотела попросить тебя написать ему письмо. — Что? — Письмо, — снова говорит Кодзи. — Это странная просьба, я понимаю. Но когда твой отец все-таки позвонит мне, в чем я не сомневаюсь, я бы хотела прийти к Даби не с пустыми руками. Фуюми открывает и закрывает рот, прикладывает руки к сильно бьющемуся сердцу, ищет в душе отклик. Эмоции отпечатываются на чужом лице и читать их Изуми не хочет. Она верит Фуюми, просто потому что. Потому что они знакомы с детства, потому что Фуюми всегда пыталась сохранить семью, потому что Фуюми отослала Шото к ней, потому что Фуюми просто хороший человек. — А что мне ему написать? Они выходят из кабинета и медленно идут по коридору. Изуми краем сознания отмечает, что стены перекрашены, даже двери поменяли, и школа мало похожа на ту, которую помнила психотерапевт. — Что хочешь не лучший ответ, да? — усмехается Кодзи, но тут же хмыкает. — Попробуй написать ему два письма. Одно — нейтральное: о погоде, о работе, о чем-то абстрактном, приятном может даже, только не лесть или ложь. Во втором вылей на него все, что думаешь. Вообще, в целом думаешь и помнишь о нем. Полагаю, вам обоим полегчает от этого. — А если там будет только плохое? — хмурится Тодороки, сжимая ремешок сумки чуть крепче. — Ну, есть определенные предпосылки, — морщится Изуми от резкого порыва ветра, когда они выходят на крыльцо. — Пиши то, что в сердце. Только отцу и Шото не говори, если они узнают, долго объяснять придется. Фуюми усмехается и кивает. Пару секунд они обе смотрят вдаль, на зловеще мигающий фонарь. Тот выключается и включается, выхватывает острые углы здания напротив и шипит, погаснув и снова включившись. — Ты называешь его Даби, а не Тойя, — протягивает медленно Тодороки, пряча руки в карманы. — Значит так и напишем. А что дальше? Какие у тебя планы на его лечение? Кодзи усмехается. Она догадывалась, что Фуюми поймет быстрее, чем другие, чем мужчины. Наверно, для нее также разделяется старший брат, защитник и член семьи и злодей, безжалостный и сумасшедший. — Эта терапия для нас обоих стала более личной, чем планировалось. Так что, пока есть шанс, раскачаем лодку и попробуем достучаться до чего-нибудь хорошего в нем самом. — Он не простит отца… семью, — быстро исправляется Фуюми, вдыхая морозный воздух глубже. — Нет, не простит, — соглашается Изуми, закрывая болезненную для семьи Тодороки тему. Фуюми негласно соглашается, взглядом скользит по фонарю. Изуми наблюдает за ней украдкой, даже коснуться хочет, чтобы понять, разочарованна ли Фуюми или наоборот, убеждена, но вовремя одергивает себя. — Шото приходил к тебе после… — Нет, — обрывает учительницу психотерапевт, глядя на медленно идущую к ним фигуру. — Меня волнует этот Рассвет. — Да, нас тоже. Число нападений выросло со стороны гражданских, папа боится, что на нас начнется охота. — Охота? — Ну, ты же знаешь, что случилось с Нацуо? — Фуюми грустно усмехается на согласие. — Папа и Шото думают на время перевезти нас куда-нибудь заграницу. Чтобы волнение по поводу Тойи окончательно улеглось. — План не лучший, — фыркает Кодзи, различая лицо приближающегося к ним Нацуо. — Им тоже нужно будет уехать. — В этом и проблема. — Привет, сестрички, — улыбается весело Нацуо, махнув той рукой, которая была без гипса. — Как жизнь у психованных? — Привет-привет, красавчик, — улыбается Изуми ласково. — Кусают локти, что не пришли ко мне раньше, как обычно. Нацуо удовлетворенно улыбается, приобнимая Фуюми за плечи. Пару пикировок, младший так и не научился вежливости со старшей его Кодзи, помнит еще, как на закорках ее весело катался. Изуми и не против, пожалуй. Субординация — это для пациентов, и то с ними есть исключения. — О чем секретничаем? — Это же секреты, Нацуо, — напоминает ему старшая сестра, толкая несильно в бок. — Поужинаем все вместе? — А Шото дома? — интересуется Изуми, предчувствуя ответ. — Он не выйдет, — вспоминая старую шутку и пародируя отцовский голос, хмурится на манер Энджи Нацуо. — Но, нет, его нет. Он у нас уже две ночи не ночевал, в офисе своем закрылся. Сама понимаешь. — Понимаю, — коротко вздыхает Кодзи, натягивая шарф до носа. — Ладно, я поехала, молодежь. — Бывай, старушка, — дразнится Нацуо, усмехаясь. Фуюми кивает, и в этом простом жесте, кажется, есть абсолютно все ответы. Изуми верит ей и верит своей интуиции, потому, греясь под горячими струями воды дома, решает провести вечер не в одиночестве. Натягивает удобные вещи, берет припасенную бутылку обычного ирландского виски и, пересекая тихие улочки, усеянные светом и тенями в равной, пусть и незаметной степени, останавливается ровно у входа в здание агентства Старателя. Второй раз сталкивается с процедурой идентификацией, господин Чо, старший их ночной охраны, глядит на нее хмуро, но узнает. — Да знаю я, что он не принимает, — отмахивается от увещеваний охраны Изуми, начиная потихоньку злиться. — Пропустите, она почти что доктор, — доносится позади знакомый насмешливый голос, и Кодзи, не оборачиваясь, продолжает идти ровно до лифтов. Жмет на кнопку, как сумасшедшая, пока позади ее настигает герой. — Могла бы и спасибо сказать, — с легкой усмешкой сообщает доверительно Ястреб, приваливаясь спиной к стене. — Могла бы, но не хочу, — кивает Кодзи, внимательно следит за тем, как лифт опускается с пятого этажа. — Ты к Старателю? — Кейго, тебя не касается, куда я иду и к кому, — ровно и холодно выдает психотерапевт, улыбаясь. Лифт вежливо распахивает свои объятия, обдает стандартной мелодией. Изуми входит первой и тут же нажимает на кнопки нужного этажа и закрытия двери. Створки лифта ждут три секунды прежде, чем отрезать ее от внимательного взгляда Ястреба. Тот не улыбается, глядит строго, внимательно, и Изуми даже хочет что-то сказать на прощание, но не решается. Будто он понял, что ее сюда привело. Если бы понял, точно бы не отстал, — стреляет шальная мысль и та крутится и так, и эдак, пока лифт везет ее на последний этаж. На улице давно стемнело, короткие зимние дни едва были способны разогнать будто вечную серость пролетающих дней. Изуми не встречает героев на своем пути по дороге к кабинету, но вот перед ним тормозит так же, как и пару часов назад. Агентство Старателя чуточку изменилось со сменой руководства, появилось больше примочек для облегчения жизни работников и самих героев, но визуально… всё та же строгость, только мягкие кресла появились почти в каждом кабинете да такие же мягкие подушки. Изуми набирает в грудь побольше воздуха и тихо стучит два раза, потом еще два, ей не отвечают, и психотерапевт открывает дверь без нужного «войдите». Кабинет погружен во тьму, чему ни капли не удивляется Кодзи. Единственный источник света — настольная лампа, яркая такая, с холодным офисным светом. Небольшой кабинет, по сравнению с тем же Старателем, занимает Шото, выбравший его специально из-за окна во всю стену. Остальное минималистично, обставлено со вкусом, удобно и нужно. Шкафы, полки, все в бумагах, папках, книгах, даже уместившаяся софа в углу. Сам Тодороки восседает на своем кресле, сложив руки перед собой и уместив на них больную голову. Спит. Изуми пару секунд наблюдает за ним, за тяжелым, но ровным дыханием прежде, чем сделать шаг в кабинет. И от уже звонкого удара в дверь Шото просыпается в раз. — Изуми? Герой выглядит потерянным. Тени причудливо набегают на мужское лицо, раскрывают будто истинный возраст. Кодзи даже тормозит пару секунд, еще раз вглядываясь в заспанное лицо. — Привет, Шото, — кивает психотерапевт и плотно закрывает за собой дверь. — Ты чего тут? Что-то случилось? — Я не могу прийти к тебе просто так? Шото потирает глаза, смахивает с них сон. Кодзи бесшумно подходит к его столу, бумаги хоть и в относительном порядке, но из-за избытка создается впечатление хаоса. — Будто ты когда-то приходила просто так, — напоминает ей Шото. Изуми безмолвно соглашается. Садится в кресло напротив, достает из сумки бутылку и ставит поверх исписанных бумаг. Не видит, как удивление лижет на секунду голубую и серую радужки, она высматривает стаканы или любую емкость, в которую можно налить алкоголь. — Не смотри так на меня, — не глядя на героя, отмахивается психотерапевт. — Ты совершеннолетний, я давно совершеннолетняя, нам можно немного выпить вместе и пожаловаться на жизнь. Тодороки встает со своего места, разминает шею, та хрустит, отчего Изуми морщится, но зато получает в руки рокс. Шото тащится на диван, устало опускается на него, свой он ставит прямо на пол, и снова скрывает лицо в ладонях. Пока Кодзи разливает алкоголь и старается аккуратно сложить бумаги на софе, Шото не двигается, не говорит и вообще делает вид, что впал в транс. Изуми его понимает, потому почти насильно впихивает бокал в руки и садится рядом настолько, что их плечи соприкасаются. — Ну, за здоровье, — усмехается Изуми и, ударяя свой стакан об чужой, махом выпивает глоток виски. Как прилежный ученик, Тодороки повторяет за своим учителем. — Какой кошмар, — фырчит герой, морщась. — Да, тосты я никогда не умела говорить, — самой себе улыбается Кодзи, наливая еще. — Сколько уже не спал? — Изуми, — тяжело выдыхает Шото ее имя, — пожалуйста, я не хочу, чтобы сегодня в моем мозгу кто-то копался. — Да я и не хочу, если честно, — тише, чем обычно, выталкивает из себя Изуми и крутит стакан с жидкостью в руке. Шото выпивает еще, наливает, опрокидывает, наливает, и только после этого Изуми пьет свой. В тишине они выпивают около четверти янтарной жидкости прежде, чем Тодороки откидывается на спинку и, кажется, немного расслабляется. — Помнишь, как ты впервые напился? — М-м-м, — хмурится Шото. — Я редко пью. — Ты и Изуку позвонили мне в шестом часу утра, потому что понятия не имели, где находитесь, — фыркает в ответ Изуми. — А, это… да, мы были в парке аттракционов, — кивает Шото и усмехается. — Было весело. Кажется, у Каминари было день рождение, и мы немного… увлеклись. — Вы с Мидорией соревновались в меткости, кидались причудами в бедное дерево. — Не было такого. — Я вас застала за этим занятием, — чуть толкает героя психотерапевт, улыбаясь от уха до уха. — Вы не могли даже призвать причуду, у тебя почему-то выпадали ледяные розы да сердечки. — Да, Мидория еще отключился в машине, — кивает в подтверждение Тодороки, припоминая что-то такое. Они смеются. Тихо над воспоминаниями, те следуют друг за другом, падая в детские и поднимаясь в недавние, почти постыдные. — М-м-м, поиграем, герой? — Кодзи удобно устраивается на софе, вытягивает ноги и стопами касается бедра Шото. — В алкогольную, конечно. — Если это как-то будет связано с психологическими тестами, Изуми… — Нет, обычные факты, — отмахивается психотерапевт. — Да, послушай. Мы говорим друг о друге факты, которые не знаем. Угадал — пьет оппонент, нет — сам. — Ты настолько хочешь напиться? — Не поверишь, насколько, — серьезно кивает Изуми, встречаясь с задумчивым взглядом Шото. — Но если кто-то назовет общеизвестное или то, что ранее обсуждалось, пьет штрафную, идет? Только после условия Шото соглашается. Он начинает первым. Пару секунд крутит бокал в пальцах, прикидывает, Кодзи видит, как он даже хмурит лоб. — Ой, ну не задумывайся ты слишком сильно. Не знаю, например, ну-у, — она тянет гласные, задумчиво ищет в потолке ответ, — на тебе сейчас черное белье. Шото пьет и хмурится сильнее. Изуми прыскает, закатывает глаза и не убирает расслабленной улыбки. Покорно ждет, когда Тодороки созреет для факта. — У тебя никогда не было домашних питомцев. — Дзинь-дзинь, — салютует стаканом психотерапевт и немного отпивает. — Я никогда не хотела себе лишнюю ответственность. Так, моя очередь, дай-ка подумать… — Скажешь что на мне белая рубашка — пьешь сама. — Твой любимый цвет — синий. — Это спорный факт. — Но тебе нравится этот цвет? Шото вздыхает и отпивает от бокала. Его факт даже забавный, можно сказать, очевидный, но Изуми все равно пьет. — Ты носишь яркие цвета в знак протеста. Изуми кидает, что Тодороки боится белок и тот, удивленно округляя глаза, заставляет психотерапевта отпить от своего. — Ты сегодня виделась с моей семьей, — применяет уловку Шото, наблюдая, как Кодзи почти ложится на диван. — Пей, Фуюми тебе написала. — Нацуо, тогда тоже пей, не угадала же. — Засранец, — фыркает Изуми и подливает им обоим еще. — Ладно, давай по-жесткому. Шото не успевает напрячься, как прилетает в уши то, чего они точно никогда не обсуждали. — Ты бросил Момо, потому что испугался влюбиться в нее по-настоящему. Тишина повисает между ними. Шото прожигает взглядом психотерапевта, но встречает только немое восклицание. Он пьет большой глоток, вновь подливая себе. — Пей, это не основная причина, — фыркает Тодороки, прикрывая глаза. — Мужчины, вы такие странные существа, честное слово, — почти с театральным выдохом проговаривает Изуми. — Чего тебе не хватало-то в ней? Красивая, богатая, любила тебя, дурака, а теперь вот замуж выходит. — Я пошлю поздравительную открытку, — будто сам себе обещает Тодороки, вертя в руках бокал. — О, да, думаю, ей это так поможет. — Мы все равно не смогли бы… — Могу сказать, как из одной известной сказки, что сила любви победит всё. — Да неужели? — тихо фыркает Шото, косо глядя на Кодзи. — Не всё. Ты это знаешь. — Любовь бывает разной, да, от первой, такой яркой, как вспышка, до той, которая согревает тебя самого и… Шото явно хочет ответить грубостью. Его личные границы тверды и всегда подступиться было тяжело, Изуми пусть и нашла лаз, но тот был узким, неудобным и иногда с шипами, отчего сама психотерапевт периодически закрывала его. Много знать о чужой душе — вредно. — Ладно, моя очередь, — без былого энтузиазма тихо начинает Шото. Он полностью оборачивается в сторону Кодзи, сканирует ту взглядом, отчего внутренне она напрягается. Даже садится ровнее, поджимая под себя ноги. — Ты спала с Ястребом. Изуми молча выпивает. Не отводит взгляда от чужого лица, только хмурится чуть сильнее. — Что, похвастался? — Нет, — обрубает предположение Шото. — Если честно, выстрелил наугад, не думал, что попаду. Кодзи усмехается. Умный мальчик, порой слишком. Она подбирает факты еще пару секунд, скользит взглядом по столу и чертовой лампе, прежде чем колкие слова срываются. — Ты винишь себя не из-за смерти того школьника. Из-за того, что ты не смог его спасти. — Спас бы, если бы не способность злодея, — не соглашается Шото, но покорно пьет. — Нельзя брать на себя ответственность за каждую смерть на своем пути, Тодороки. Их будет много, ты сам такую жизнь выбрал. — Было бы лучше пойти на юриста? — Как вариант, — кивает Изуми и тоже пьет. — Синдром героя в обществе искореняется, такая уж тенденция. Люди умирают, всегда умирали и будут умирать. — Из-за этого ты и ушла из UA, — летит новый факт, отчего Кодзи только зло усмехается. — Пей. — Серьезно, Изуми, ты ведь никогда со мной не говорила об этом… — И не буду, Шото, — отрезает Кодзи, подливая им обоим виски. — Что-то должно оставаться в тенях. — Ты сама учила, что на свету видно лучше, — припоминает Шото оброненную на одном из старых сеансов фразу. Невольно психотерапевт задумывается, почти говорит, почему. Останавливает себя, глядя на Шото хмуро и почти яростно. Не нравится ей русло этой игры, этого разговора. Она раздраженно фыркает, выпрямляясь, и обдает Тодороки холодным взглядом. — Не возвращай мне, пожалуйста, мои же фразы. Это как удар ниже пояса, тебе бы понравилось, если бы тебя пнули в пах? — Не особо, — усмехается Тодороки и умело сворачивает тему. — Но мне ты можешь довериться. — Я знаю, — кивает сама себе Кодзи, и уверенность в том, что однажды расскажет, укореняется в мыслях. — А еще я знаю, что тебе нравится k-pop, хоть ты и делаешь вид, что не слушаешь его. Шото пьет, недовольно кривит губы и сетует на то, что музыка каждой страны уникальна. — Я не осуждаю, — смеется Кодзи, взмахивая руками. — Мне тоже нравится, я была на концерте в Пусане, черт… Она выливает на его рубашку добрую порцию виски, пару секунд смотрит на пятно прежде, чем подорваться, обыскивая стол в поисках салфеток. Шото посмеивается, стряхивает въевшиеся капли, салфетки ситуацию не спасают. — Ну, будет резонная причина прокатиться до дома, да? — усмехается Изуми, замечая, что героя это скорее веселит. — Обязательно, но уже завтра, — отводит чужую руку от себя Шото, комкая остатки салфеток в руке. — Ты чего? — Ну-ка, тронь меня, — Изуми так и замирает с протянутой ладонью, глядя на нее как-то странно. Она уверена, что ей показалось. Но проверить ведь никогда не помешает, верно? — Нет, я плохо контролирую эмоции сейчас, — тут же отодвигается Шото, всячески пытаясь подняться. — Шото, блин, я походу причуду свою утеряла, тронь, говорю, — почти рычит Изуми, хмурясь. — Это к лучшему, поверь, — все-таки поднимается на ноги герой, закидывая трехочковый в мусорную корзину. Изуми фыркает, но садится прямо, наливает себе еще. Обычно ее способность, наоборот, увеличивалась, когда она выпивала. Последствия газа, значит. Психотерапевта это не радует, она смотрит на бокал, на руку, в угол комнаты, ищет ответ, но тот ее находит сам. Шото возникает прямо перед ее лицом, садится на корточки и, чертыхаясь совсем уж грязно, касается указательным пальцем ее руки. Ни-че-го. — Блять, чертов газ и чертова камера, — слишком громко выплескивается из Изуми, и та теперь подрывается на ноги, начиная нарезать круги по комнате. — Завтра восстановится. — Много времени уже прошло. Если моя причуда не восстановится в полном объеме, я убью этого Лиде и сяду рядом с Даби. Плевать. Шото усмехается. Изуми остывает быстро, в пару глотков, которые тоже делает и Тодороки. Бутылка опустела наполовину, стоит сиротливо в ногах героя, пока оба думают о своем. — Это несправедливо. — Ты сама отдала ему кнопку, — напоминает ровно Шото. — Спасибо, капитан очевидность, — с усмешкой фыркает Кодзи, снова упирая свои стопы в героя. — Я верила, что меня он не тронет. — Почему же? — Не знаю. Верю в лучшее в людях, — Изуми прикусывает язык, на секунду закрывая глаза. Потому что Даби прекрасно знает, кто она. Потому что Даби не вредил ей. Потому что Тойя был ее другом. Потому что… Она не может понять собственные эмоции, это немного удивляет Кодзи. Психотерапевт, работающий с проблемами, помогающий другим, вдруг запутался так неожиданно и глупо сам. Может, поэтому и эмоции чужих людей начинают ускользать? Может… В чувства ее приводит горячая ладонь на своей лодыжке. Она даже вздрагивает от чужого прикосновения, ровно там, где заканчивается штанина и начинается носок, на голой полоске. Изуми видит Шото перед собой, всё того же, что и был час назад, день, месяц, его пальцы чуть сжимают ее ногу, но сам он смотрит в другую сторону. Думает. Эмоции не выравниваются, Изуми вздрагивает от приятного тепла по коже и от необычности. Кодзи чуть отпивает, вглядывается лучше. Странное чувство, скорее всего, ее собственное, заставляет смотреть дольше. Шото явно повзрослел, и дело не в физической форме. С ним спокойно, легко, наверно, так и должно быть с родными, с семьей, но какое-то предчувствие будто заставляет немного злиться на него. Или на себя, потому что приторная эмоция колит кончики пальцев, совсем как когда ревнуешь кого-то. Изуми проваливается в эмоцию. Особенное чувство, тянущее в груди. Пожирает и скалится, а потом отпускает так быстро, будто метеорит по нервам пронесся. Неприятно, но волнующе. Она двигается, рука тут же пропадает и Шото снова смотрит ровно на Кодзи. И как-то болезненно усмехается. — Первая любовь такая хреновая вещь, да? — понимающе усмехается Тодороки, и Изуми впервые становится как-то некомфортно. — Я не люблю его, — как мантру повторяет Изуми. — Я просто… просто хочу, чтобы кроме злости и ярости он чувствовал что-то еще. Даже если это будет сожаления. — Сожаления, — эхом повторяет Тодороки и немного отпивает от стакана. — Да, он будет в восторге. — Ну или восторг, — парирует Кодзи. — Не хочу говорить о нем. — Я тоже. Диалог летит дальше, более медленный, ниочемный. О книгах, фильмах, постыдном секрете Шото: его фанатская любовь к одной женской группе заставляет Изуми умиляться. — Они хорошо поют, — немного заплетающимся языком уверяет Тодороки. — Верю-верю, — Изуми выкидывает бутылку и приземляется рядом с героем. Шото откидывает голову на спинку дивана, закрывает глаза и усмехается, напевая какую-то неизвестную мелодию. Даже слова мурлычет, из-за чего Кодзи пару секунд разглядывает его умиротворенное лицо. Вплетает в красные волосы пальцы, гладит по голове, и Шото, по-началу сбившись, все-таки продолжает. — А ты тактильный, — удивленно для себя шепчет Изуми. — Сам не ожидал, — усмехается также тихо Тодороки, делая последний глоток. — Но тебе тоже нравится касаться людей. — Ага, и наблюдательный, — кивает устало Изуми. После выпитого ее клонит в сон. Она умещает голову рядом с Шото, чувствует, как его пальцы проводят аккуратно по ее руке, он еще раз спрашивает, чувствует ли она что-то. — Спать хочу, надо домой ехать, — усмехается самой себе Изуми, пытаясь отделить чужое от своего. Эмоции пробиваются, но как трава над асфальтом. Горячее проходит по ее телу и колит грудь, от неожиданности она открывает глаза, смотрит в потолок. Пролетает мысль, что это вполне сексуальное желание, иррациональное рядом с Шото. Будто и не ее вовсе, но оно заставляет Кодзи сдвинуть ноги плотнее. — Давай тут ляжем? Сейчас третий час ночи, будет плохо… Голос Шото тихий, глубокий, Изуми пару раз моргает, избавляясь от дурацкой мысли. Чуть поворачивает голову, натыкаясь на чужой вопросительный взгляд. Молчание немного затягивается. Изуми ловит в пьяной дымке мысль, что в полутьме Шото действительно привлекательный и уж больно похож на Тойю. Та же линия челюсти, губы, широкая шея, внимательный пронизывающий взгляд, ее передергивает, она даже не замечает, как резко встает. — Я лучше поеду, Шото, — сон все еще слепит глаза, она устало потирает их, натыкаясь взглядом на героя. Давно у Тодороки рубашка на все пуговицы расстегнулась? Она что-то не припомнит. — Я сяду в кресло, ложись, — встает следом Шото, щелкает шеей и смиренно идет в кресло. Кодзи пару секунд сомневается, но туманный разум видит диван и не в силах устоять. Она ложится, вытягивается, закрывает глаза на секунду, слышит, как Тодороки начинает тихо перебирать бумаги. — А ты работать собрался? — Покопаюсь немного в отчетах, — подтверждают ее мысль. Плохая идея. Очень плохая идея. Но Изуми, чертыхаясь, соглашается на нее. Торговаться с собственной совестью в пьяном угаре становится не таким уж сложным делом. А напоминание о том, что герой рядом младше почти на восемь лет успокаивает. Это всего лишь слабость в пьяном бреду, никто из них ничего подобного не испытывал и не испытывает. Кодзи уверенна, ее причуда просто дала сбой, а пьяный мозг назвал Шото красивым, выдав очевидный факт. — Ложись ко мне. — Ты серьезно? — усмехается с опаской Тодороки. — Ну, в общем-то, станем еще ближе. — Изуми, — остерегает голос Шото, на что психотерапевт улыбается. — Приставать не буду, иди сюда. Не звучит слишком сексуально. Она двигается, но софа узкая, потому психотерапевт поднимается, ждет, когда Тодороки подойдет и зависнет над решением проблемы также, как и она. — Лучше в кресле. — Ляг, я найду, как примоститься, — устало выдыхает Кодзи и на удивление ее слушаются. Решение простое, банальное. Она двигается к спинке, но укладывается удобно на Тодороки, тот лежит по струнке смирно, не двигается и, кажется, не дышит. — Вдохни, Шото, умрешь же, — смеется куда-то в шею герою Изуми, неосознанно вздрагивая. Чужая эмоция все-таки прорывается. Неловкость. Другие тушатся, когда мужская ладонь замирает на талии, они оба проваливаются в что-то между сном и реальностью на раз. — Это крайне странно, — куда-то в макушку выдыхает Тодороки. — Для меня тоже, — тише добавляет Кодзи. Закрывает глаза, усмехаясь. Холодная сторона Тодороки ничем по температуре не отличается от горячей, Изуми отмечает это прежде, чем провалиться в глубокий, сладкий сон.