Какая хорошая мысль! А можно, я её тоже немножко подумаю? 38 попугаев.
— Ты рехнулась? Шото больше не старается контролировать свою огненную сторону. Смотрит так, будто перед ним привидение Шигараки исполняет оперу. Честное слово, он бы лучше снова сразился со злодеями, чем это. Это стоит перед ним, шатаясь, и упрямо натягивает джинсы. — Нет, — отрезает Тодороки, хмурясь сильнее. — Я не выпущу тебя из палаты. — Я не прошу разрешение, — напоминает строго Кодзи. Дело не в упрямстве. Она пришла в себя пару часов назад. Бледная, как наволочка, с кровоподтеками на лице, но живая. Главное, живая. — Мы поедем ко мне, и ты отдохнешь, — начинает искать новые пути отхода Шото. — Мы поедем к доктору Лиде, — снова заявляют ему. Изуми глядит холодно. Строго. Убийственно. У нее и так болит голова, а младший Тодороки только увеличивает ее в геометрической прогрессии. В ушах стучит собственный пульс и тупая идея. Шото, кстати, не поддерживает эту самую идейку. — В мире полно докторов. — Не каждый умеет сломить волю пациента, — парирует психотерапевт, стягивая с себя больничную пижаму. Плевать, увидит ее там Тодороки или нет. Его же толстовка ложится на оголенные плечи, кутает в тепло и родной аромат. Перчатки она натягивает собственные, испачканные, но сейчас неважно. Ничего не важно. Она может. Должна. Знает. — Изуми, — руки Шото появляются на предплечье. Он несильно, но крепко держит. Ей не вырваться. Изуми заглядывает в чужие глаза, кажется, что причуда сбилась и она ощущает ужасное волнение. — Посмотри на себя, — тихо просит Шото, почти ласково, насколько это возможно, — ты еще слаба. Даю тебе слово, я сам приведу к тебе Лиде, только поехали домой. — Шото… — Это будет правильно, — все тем же голосом уверяет Тодороки, но видит, как промазал с последним словом. Кодзи вырывает свою руку (оказалось проще, Шото не пытался удержать силой) и подхватывает телефон. Смотрит также упрямо, сердито. Смотрит и дышать не может. Шото выглядит куда взрослее и разумнее, но куда более обессиленный, почти потерянный. — Ты едешь со мной? — единственное, что сейчас ее интересует. Не поедет Шото, она возьмет Нацуо. Или Фуюми. Или Энджи, который недавно покинул ее палату, не зная, что она замышляет. Шото обреченно кивает. Они спускаются вниз к парковке, Изуми едва не заносит на повороте, Тодороки рядом грязно ругается и помогает ей неспешно дойти до автомобиля. Кодзи еще час назад подписывает все необходимые документы для выписки. Медсестры томно вздыхают, поглядывая на героя в ее палате. Изуми бы улыбнуться, но хочется плакать. Очень много плакать. Они доезжают до гребанной психушки, как выражается Изуми, уже на закате. Солнце лижет верхушку часовни, расположенной на площади здания, и голых деревьев. Те благодарно сгибают толстые ветви, готовясь к темноте. Золото льется почти из всех окон. Изуми даже замирает. В дороге ее немного отпускает, голова перестает трещать, умеренная боль в затылке, больше похожая на зубную, скребет череп изнутри. Тишина в этом месте кажется почти священной. Кодзи в которой раз отсчитывает до десяти, прячет жадную причуду внутри себя, когда автомобиль плавно тормозит. Шото в дороге становится только бледнее. Скребущая мысль о том, что можно лишить его выбора, избавляя при этом от чувства вины, такая непозволительно яркая, что Изуми стряхивает ее с себя вместе с перчатками. — Идем, — толкает дверцу психотерапевт, вдыхая терпкий запах морозного вечера. Шото фыркает недовольно. Обреченно. Все плохо, очень плохо.***
— Что значит, скрытая причуда? — хлопает глазами Шото, глядя на отца. Старатель сидит напротив, по другую сторону от койки, в которой Изуми едва пришла в себя. Их безмолвные переглядки порядком раздражают младшего Тодороки. — Шото, — тихий голос врезается в героя, тот даже вздрагивает почти незаметно. Почти. Отец-то видит и потому отводит взгляд. — Моя причуда имеет две фазы. — Поэтому быть героем я ей и запретил, — хмурится Энджи, встречая тяжелый взгляд сына. — Формально, вы мне не запрещали, — фыркает Изуми и снова переводит взгляд на Шото. — Я могу чувствовать чужие эмоции касанием, прочитать составляющую жизнь, не только первичные, только что испытанные эмоции, но и в целом те, на которые способен человек. Это моя первая фаза, и я не могу ее просто так закрыть, надо сосредоточиться и выработать… — … иммунитет, я помню, — кивает Тодороки-младший, хмурясь. — Ты ведь не хочешь ее перекрывать. — Не хочу, — разбитыми губами слегка улыбается Кодзи. — Из-за нее моей второй фазе дремать проще. — Она может сломить чужую волю прикосновением. Человек выполнит все, что она скажет. Даже Айзава, мы проверяли, — вздыхает Старатель, сосредотачивая свой взгляд куда-то поверх головы сына. — Твою причуду нельзя стереть? — удивляется натурально Шото. — Как оказалось, нет, — пожимает плечами Изуми. — Но это имеет последствия, достаточно тяжелые для моего организма. У меня может быть инсульт, если часто использовать вторую фазу длительное время. Вторая фаза. Шото бы усмехнуться, но он просто идет за Кодзи, воинственно накинувшей шарф на плечо. — Ты просто войдешь и коснешься его? — Да, план таков. План — говно. Но Шото молчит, тяжело вздыхает, Изуми слышит, насколько он недовольно дышит. Она бы могла сломить его волю одним касанием. Могла бы. Это чувство… оно… Кодзи трясет головой. Нельзя позволять причуде взять верх. Причуда может выйти из-под контроля. Старатель мягко напомнил ей про это, пока его сын ходил за кофе. — Мы разберемся, — напоследок заключил Энджи. Интересно, с чем именно? С Рассветом, нашедшим ее, с причудой, расцветшей в ее крови новым паразитом, которого она вытравливала годами? С волнениями в городе, неспешно, но неумолимо наступающими. С вымиранием героев? Список у Старателя будет длинноват. — Добрый вечер, — Изуми старается говорить вежливо с миленькой медсестрой. — Мы к доктору Лиде. — Госпожа Кодзи? — удивление вытягивает молодое личико. — Вы очень поздно. — Мы знаем, — соглашается с фактом Изуми. — Но это срочно. Она не помнит, как зовут эту медсестричку. Та копается в компьютере, смотрит украдкой на выросшего позади Шото и начинает печатать быстрее. — Доктор Лиде на процедуре с… Даби. Имя злодея она почти не произносит. Выдыхает. — Проводите, — Изуми не просит. Медсестра хмурится и хочет возразить, но замолкает. Причуда грызет запястья Кодзи, молит ее прикоснуться и втянуть чужую волю, коснуться так рвано души, заставить. Но заставлять никого не приходится, на дне зрачка медсестры отражается слабый испуг и Изуми сама понимает, что выглядит пугающе. Они проходят холл, спускаются ниже, но, в отличие от сеансов, медсестра сворачивает в другой блок. Изуми тут не была, но мало чем стерильные коридоры отличаются друг от друга. Юная мисс, у которой странно топорщится складка халата, замирает у белой двери, стучит дважды и просит подождать. Ужом проскальзывает в щель, Изуми успевает заметить белый свет, спину доктора Лиде и койку с пациентом. Звуки сливаются, по ту сторону секундное жужжание. Когда дверь захлопывается прямо перед носом, снова идеальная тишина. Голова вновь начинает свой марафон гудения. Изуми тяжело выдыхает, до ужаса хочется на свежий воздух. Тодороки приваливается рядом и молчит. Кодзи бросает быстрый взгляд на сына Старателя, тот выглядит подавленным тяжкими думами. Мешать ему Изуми не хочет. — В чем дело? — открывается дверь и по ту сторону уже скорбная тишина. Изуми смотрит на этого мужчину секунды две. Очки чуть съехали, на лбу испарина. Он хмурится, морщинки прорезают вполне симпатичное лицо, а глаза становятся живыми, черными-черными, настороженными. — Доктор Лиде, — Кодзи делает легкий шаг вперед. Лиде даже не успевает понять, что его ладони сжимают чужие пальцы. Аккуратно, ненавязчиво, трепетно. Будто жена просит у мужа новые туфли. Изуми погружается в чужие эмоции. Ей нужна секунда, прежде чем Лиде вырывает сначала одну руку, но вторую не успевает. Шото рядом предупреждает, что Кодзи сейчас помогает расследованию по делу Рассвета. И препятствие будет оценено плохо. Очень плохо. Эмоции доктора… удивляют. Изуми проваливается дальше и дальше, стреляют первые чувства на поражение. Нет, в детстве часто путанные эмоции, со временем затирающиеся слоем новых, порой придуманных. Но Лиде всегда, всегда испытывал чувство потери. Изуми приходит к выводу, что он стал сиротой в раннем детстве. Дальше эмоции двоятся, накладываются взрослые и детские думы, то тут то там мелькают досада, разочарование и… гордость. За себя, за то, что вылез из этого болота, за то, что смог. Смог доктор Лиде поступить в престижный медицинский университет, чувствуется раздражение на преподавателей, муть от вида крови, желание учиться больше, знать больше. Жадный до знаний, но со слабым желудком, разочарование от того, что не может работать хирургом, не может спасать прямым способом. Эмоции рябью проходят по телу Кодзи. Нет, она все правильно поняла: Лиде пошел против себя, столько траура на одного человека удивляют ее, хотя собственных эмоций психотерапевт пока не испытывает. Только чужие стучатся в жилах, потеря за потерей, невозможность спасти пациентов после нападений злодеев, после автомобильных аварий, после сердечного приступа. Свет приходит к нему сам. Эмоции из почти черных, депрессивных, сжимаются до золотисто-алого. Он любил женщину, боялся подходить, много стыда, неуверенности, трепетной надежды. Давай же, услышь. Услышала. Его жена, которая так им гордилась, которая дарила легкость в сердце, ради которой у него получалось невозможное. А ее брат вдруг стал лучшим другом. Человеком, с которым Лиде чувствовал себя собой. Он обрел семью. И потерял, слишком сильно алая вспышка неверия пронзает тело Кодзи, она чуть не падает, задыхаясь от пустоты в чужой душе. Сначала ушла жена. Будто больше нет сердца у человека, и эмоции не имеют ни цвет, ни запаха, ни вкуса. Горклое ни-че-го. Из петли вытаскивает друг. Изуми не уверена, но, кажется, легкая благодарность у доктора все-таки есть. Но больше — разочарование. Не стань его тогда — не надо было каждый день просыпаться в тотальном сером. Новая жажда знаний, Изуми вырывает из чужого водоворота, что в гибели жены виноват не просто злодей, скорее, психопат. Тогда разум становится личным полем боя для Лиде. Он впитывает, как губка, новые знания и восхищается работой мозга. Отголоски жажды сейчас едва заметны, его погружает в новую стезю, отвлекает от серости, от траура. Тогда в его жизнь приходит Всемогущий, чистое восхищение, и Старатель, ясное понимание. Лиде ищет и находит, только жаль, что поздно. Почти чувствуя жизнь, новая потеря запирает гениальный разум в скорби. Друг убит. Шигараки наступает, и ужас, с которым Лиде наблюдает за сражениями, победами и поражениями, заставляют Изуми пошатнуться. В нем много траура. Если бы можно было раскрасить человека, доктор Лиде был бы серым. Он скорбит. В нем нет чертовой ярости, жадности, злостности. В нем только оттенки этих сильных эмоций. И любви нет. Его в последний раз восхитил злодей. Так просто спасти, когда постоянно разрушаешь. Лиде не понимает, что толкает людей на зло или добро, да и философствовать он больше не может. Он делает. И потому все эмоции заточены на результат его терапии, которой он пусть и гордится, но стыдится одновременно. Он старается сделать так, чтобы люди, которые попадают в это место, чувствовали себя не изгоями. Лиде хочет дарить надежду, хочет веры в себя, в его силы. Но невозможно дарить надежду, когда сам ни на что не надеешься. Доктор не в восторге, что причиняет боль даже злодеям, но другого искупления, другого вида терапии не видит. К Изуми он испытывает раздражение, но не убийственное. Не доверяет ее профессионализму, считает слишком молоденькой, завидует этой молодости, жадности знаний, любопытству. Но завидует по-доброму, не желает нанести вред, но хочет, действительно, хочет, чтобы психотерапевт Кодзи не мешала. У него должно получиться. Лично у доктора Лиде, без помощников, без ассистентов. Он сделает так, чтобы злодейские наклонности исчезали, чтобы жестокость покидала разум, чтобы мозг был настроен на защиту, а не разрушение. И он готов стать монстром ради этого. Смирение, когда Старатель приходит к нему, смирение, когда старший сын Энджи Тодороки получает свою порцию боли. Смирение, когда видит в чужих глазах враждебность к себе. Он должен избавить мир от злодеев. Даже если весь мир будет считать злодеем его. Эмоция пропечатывается сквозь года, со дня смерти родителей и дальше, по наклонной: любимая женщина, лучший друг. Доктор Лиде был на удивление живым человеком и его эмоции переполнили Изуми Кодзи до краев. — Извините, — отнимает свои руки Изуми от доктора, делая неловкий шаг назад. — Вы объясните мне, что, черт возьми, происходит? — хмурится мужчина, нервно оттирая руки об халат. — Что это было? — Доктор Лиде, — начинает Шото, но Изуми просто тяжело сгибается в поклоне. Доктор отшатывается от нее, как от прокаженной. Глаза расширяются. Он удивлен и сбит с толку, Изуми чувствовала это, когда погружалась, но сейчас Лиде пропитан эмоциями. — Простите меня, — тихо, шепотом вырывает из себя психотерапевт. — Я понимаю. Тишина вновь воцаряется. Изуми стоит так добрых пять секунд, прежде чем чувствует теплые ладони Шото на спине. Ее разум постепенно планирует покинуть тело, передохнуть, организм перестает справляться со стрессом. — Какая у вас причуда, говорите? — хмурится Лиде, поправляя халат. — Я могу считывать эмоции, — ровно выдает Кодзи. — Могу чувствовать связи между ними, тем самым понимаю мотивы и идеи. Мысли. — Вы читаете мысли? — Скорее, я чувствую намерения, — поправляет неловко Изуми. — И я думала, что вы хотите меня убить. Лиде внимательнее вглядывается в женское лицо. Изуми хочет скрыть следы побоев волосами, но не получается. Тяжелый вдох, психиатр сжимает в знакомом жесте переносицу и просит их пройти в его кабинет. Только Кодзи сдвинуться не может. Пытаясь сделать легкий шаг, она понимает, что снова падает. Так противно становится, что ее тело подводит, но тьма уже накрывает плотным коконом, и голоса Шото и доктора Лиде сливаются в сплошной шум. И там, на грани слышимости, Изуми понимает, что абсолютно точно ошиблась. Ее все-таки пытается убрать Рассвет. И страх озаряет ее перед тем, как вся Вселенная поглощается сплошным ничем.