Ты делаешь то, чтобы делал любой адекватный человек в таких условиях — ты сходишь с ума. Batman: The Killing Joke.
Ты меня видишь. Чувствуешь. Изуми улыбается. Глядит куда-то в пустоту. Там, за ней, ее собственный голос уговаривает. Кодзи знает, что там. В этом глянцевом нигде, без пола и потолка, с тысячью отражений самой себя. В полной пустоте. В клетке разума. Отражение идет к ней. Предстает силой необузданной, первозданной. Смеется черными зубами, кровью плюется. Это лишь кошмар. Кошмар? Посмотри на кошмар… Кошмар предстает перед ней. Сломленная, больная, прикованная к кровати. Мама. Госпожа Кодзи смотрит вдаль, за окном вот-вот опадет последний листочек вишневого древа. Япония погружается в судорожную осень. — Мама, — голос юной Изуми прорезает тишину. На нее смотрят грустными глазами: зелеными, яркими, мертвыми. — Милая… — Мама, — плачет Изуми так, что дышать невозможно. — Тебе ведь станет лучше, мама? А в ответ тишина. Писк прибора жизнеобеспечения, трубка в ноздрях, игла в вене. Мать опутана щупальцами больницы, сливается по цвету с серыми, застиранными простынями. — Все будет хорошо, — врет нагло, Изуми чувствует, даже не касаясь своего родного человека. — Я не дам тебе умереть, слышишь? — почти угроза. — Не позволю. Худые пальцы вцепляются в чужие, холодные и такие же тонкие. Мамины руки, всегда на ощупь теплые, родные, сейчас кажутся до того чужими, что эмоции схлестываются и разлетаются брызгами. — Не умирай, — как приказ, как попытка. Воля ее матери ломается. На нее смотрят иными, пустыми черными глазами. — Пожалуйста, мама… Аппарат пищит слишком тонко, нервно, непонятно… — Не смей умирать! Чужая воля бьется с болью, вливается в Изуми самой страшной эмоцией. Ее любили, боялись, лелеяли, оберегали… пытались избавиться еще в утробе. Чужая эмоция, мамина, говорящая, что та была не готова к ребенку, что это ответственность, что она неспособна никого защитить. Любовь ее мужа, первый пинок в живот, теплота, нежность, уверенность в том, что сможет. Сможет, выстрадает, воспитает и никому никогда не отдаст. Не позволит обидеть. Не оставит. Доктора пытаются оттащить девчонку, сердце госпожи Кодзи стучит, как бешеное, гоняет кровь по телу. Выступает легкий румянец, украшающий красивое, любимое лицо. — Изуми, — улыбаются ей в последний раз, и юную Кодзи грубо оттаскивают. Мама умирает от инфаркта. Не от онкологии, пожравшей ее тело всего за пару месяцев. Из-за приказа подростка, который пожелал, возомнил, что может пользоваться так причудой. Ты виновата. Не умеешь контролировать. Не умеешь чувствовать. Сла-ба-чка. Изуми смеется самой себе, своей причуде, воображению, клетке. Надо выбраться, собственная причуда протягивает к ней когти, требует выход. Подчинить, высвободить. Контролировать носителя, ведь так просто подчиниться, и всё, боль закончится, люди закончатся, ты закончишься.***
— Иззи? Кодзи открывает глаза с третьего раза. Ресницы слиплись, Изуми чувствует вкус металла на языке, запах крови в машине. Тишину. Они медленно тормозят, Кодзи слышит, как мотор рычит утробнее. — Иззи? — снова этот чертов голос. Губы тоже почти не разлепляются. Головная боль стреляет алым сильно и смело, бьет в виски и темечко, Изуми сглатывает сухость и тут же желает выблевать вкус желчи и гноя. Вкус собственной причуды. — Да-би. Чужие руки, закованные в перчатки, помогают ей приподняться. Вода вливается в едва приоткрывшиеся губы, Изуми еще боится открыть глаза, но постепенно, спустя десять минут, разлепляет один глаз. На нее смотрят с немым удивлением. Кодзи пытается сесть, но тут же сдается. Даби рядом легонько толкает ее обратно на заднее сидение, скользит нечитаемым взглядом по лицу и тихо цыкает. — Думал, что ты умерла, — честно и ровно выдает. — Не, — Кодзи морщится от звука собственного голоса, — сегодня. Злодей едва заметно усмехается, достает пачку влажных салфеток из бардачка, и почти бережно стирает с лица кровь. Кодзи в какой-то момент закрывает глаза, солнце взошло почти на полную, ослепляет, но отмазка глупая, невеселая, просто взгляд чужой чересчур уж задумчив. — Ты прокачала причуду в UA? Изуми старается не двигать головой. Тихое нет слетает почти неслышно. Прохлада заменяется липкостью на коже, едва поднимая руку, психотерапевт сначала трет лицо, хмурится на спутавшиеся в комок волосы. — Тебе нужно прийти в себя, — слышит снова голос. — Я почти, — она готова улыбнуться, как темнота накрывает ее вновь. На глухую секунду думает, что снова отключилась, пока разум лениво кидает понимание, что на нее просто надели чужую шапку. Изуми поправляет ее, натягивает удобнее, глядя на серый потолок автомобиля. Там желтые разводы невесть откуда. — Нужно снять комнату, передохнуть, — выдыхает злодей, снова отправляя их в бесконечный путь. — Дорожное приключение, — усмехается психотерапевт и хихикает глухо, глупо, проваливаясь в сон. Просыпается резко, моргает сонно пару секунд, все еще серый потолок и желтые разводы. Но они стоят. Изуми прикладывает титанические силы, чтобы сесть. Перед ней рёкан со своими животными, начищенными полами, безлюдием. Изогнутая, но побитая ветрами крыша, желтоватые стены, тишина леса. Изуми разглядывает гостиницу мутным взглядом, не успевая даже понять, какого черта они тут делают. — Снимешь для нас номер, — раздается скорее приказ. Кодзи не может выразить удивления, не может возразить. Трет глаза, щурясь от прохладного, но яркого солнца. То поселяется строго на ее лице, целует щеки и от прикосновения светила Изуми выходит из машины. Вся в крови. — Я не в лучшей форме, — напоминает она злодею, засевшему за рулем. Земля под ногами делает вполне морскую волну, психотерапевт мертвой хваткой вцепляется в автомобиль, дышит усиленно. Тошнота никуда не исчезла. — Предлагаешь мне сходить? — усмехается Даби. — Ты сейчас лучше себя чувствуешь, уверен, что справишься. Издевается. Точно, издевается. Изуми впивается таким страшным, как ей кажется, взглядом, но едва ли шевелит головой. Ветер с усмешкой толкает ее в спину, лижет лицо, приводит в подобие человека. — Иззи, — голос Даби тверд, как горы, что вдалеке выбиваются сквозь лес, — подашь им сигнал, и я сожгу тут всех, даже этих блядских куриц во дворе. Он не шутит. Изуми отводит взгляд от холодной голубизны чужих глаз и смотрит на мирно кудахтующих птиц. — О, ну ради куриц я буду молчать, — почти с улыбкой отзывается и протягивает ладонь. — Мне нужны деньги. В ее руки приземляется кошелек, Кодзи даже знать не хочет, чей он и откуда. Она медленно, словно кукла, идет по ухоженной в меру дорожке, старается идти ровно, смотреть прямо, избавиться от противного зова причуды. Входит в холл и тут же натыкается на пыльный аромат благовоний и ладана, от которого тут же хочется сбежать. Первое, что бросается в глаза — кана прямо у простой, европейской стойки с дурацким колокольчиком. В остальном все традиционное, отчего Изуми порывается снять обувь, но вовремя вспоминает основы этикета и тихой, плавной походкой скользит к ресепшену. Дзинь. Изуми морщится, звук колокольчика отражается эхом в черепной коробке, приносит яркую лавину мигрени. Ей становится плохо. Вцепляется пальцами в стойку, краем глаза замечает, как на светлом отполированном дереве остается почти незаметный розоватый след. — Добрый день, — разносится старческий женский голос, заставляя Кодзи сначала выпрямиться, а затем согнуться в вежливом приветствии. — О, что вы, проходите. Хотели снять комнату? Кодзи быстро прикидывает, может ли эта старушка сдать их. Может, конечно, каждый может. На вид лет семьдесят или старше, старость склонила ее спину и выбелила волосы, но женская сила, необъяснимая, но понятная, горит в черных мудрых глазах. — Добрый день, госпожа, мы с моим братом ищем укрытие после событий в Токио, — Изуми умудряется натянуть улыбку на лицо. — Ненадолго хотим снять у вас комнату. Женщина замирает, внимательно осматривает психотерапевта и кивает. Не быстро, обдумывая что-то свое. — Тебе нужна медицинская помощь? — тут же спрашивает хозяйка, вытаскивая из недр весомую книжку. — Спасибо, госпожа, нет. — Впиши своё имя и имя брата, — хозяйка вкладывает в затянутые перчатками пальцы ручку и отходит. — Оплата за день вперед, у нас традиционная гостиница с офуро и двухразовым питанием. Посетителей немного, как видишь… Женщина кивает куда-то за спину пишущей Изуми, продолжая копаться в полках стола. — … так что баня будет одна, а питание когда захотите, — усмехается хозяйка, в руках которой небольшой ключик. — Спасибо, госпожа, — низко кланяется Изуми. — Извините за вопрос, но как часто здесь останавливаются гости? Хозяйка смотрит прямо, разглядывает чужое лицо. Пару секунд тишину можно потрогать руками, Кодзи взгляд не отводит, ждет ответа. Вердикта. Они обе понимают, кто может поселиться в уединенном месте, подальше от глаз и голосов. — Пойдем, я покажу тебе комнату, — кивает хозяйка. — Здесь немного народу, никто никого не тревожит. Такова была политика моего покойного мужа, таковы правила и у меня. Изуми еще раз низко кланяется. Сжимает кулаки, перчатки натягиваются на костяшках, когда она выпрямляется, взгляд приковывается ко входу. Даби входит тихо, без пафоса и лишних слов. Маска на лице, капюшон надвинут на лоб, он также соблюдает манеры, приветствует тихим тембром и принимает ключи из рук своего психотерапевта. Небольшая, но уютная комнатка с балконом, пол выстлан татами, низкий стол с чайными принадлежностями, пустующий пока, но Изуми уверена, ненадолго. — Располагайтесь, — хозяйка оглядывает комнатку, удовлетворенная результатом. — А я пока приготовлю вам баню. Обычная дверь, замена сёдзи, закрывается, оставляет двоих в небольшом пространстве. Изуми замирает у двери, виски еще пульсируют, она устало прислоняется к стене, наблюдая, как Даби раздвигает сёдзи на балкон, впускает свежий воздух. Её взгляд находит примостившуюся в углу икебану: синяя хризантема в горизонтали, интересный подход, мама бы одобрила. Злодея интерьер мало интересует, он снимает маску, замирая спиной к Кодзи, смотрит на что-то, что скрыто от глаз, и Изуми мешать ему не планирует. Плотный аромат металла и крови еще щекочет нос, она стягивает с себя шапку, старательно удерживаясь на ногах. — Я закажу обед, — ровно выдает Даби. — Мы уедем ночью. — Я оплатила весь день. — Машину скоро начнут искать, камер тут нет, но гости этого места… — Здесь никого, кроме нас, ты и сам понимаешь, — усмехается сухо Изуми, отлипая от стены и несмело двигаясь к балкону. — Мне нужен отдых. Тебе, кстати, тоже. Даби поворачивает к ней голову, разглядывает в свете солнечных живых лучей застывшие разводы крови на шее и за ухом, темные болезненные круги под глазами, почти белые губы. — Что это было? Изуми не спешит принимать его взгляд. Упорно разглядывает только расцветающие деревья, еще голые, но с набухшими почками, яркое небо, издалека бегут серые громовые тучи. Ночью будет дождь. — Моя причуда имеет стадии, также как и твоя. — Это я понял. — У моего отца была схожая причуда, — напоминает тихо Кодзи. — Он мог внушать людям мысль, но ограничения… — … не больше трех слов, — кивает Даби. — У тебя такого нет. — Зато у него не было физических ограничений. Злодей хмыкает что-то бесшумное, проходит вглубь номера, изучая его. Находит пыль на тумбе и морщится, усмехается статуэтке Кагуцути и замирает неожиданно перед зеркалом. — Любуешься? — Изуми наблюдает со стороны, не видит выражения лица Даби, но почему-то чувствует что-то нехорошее. Он тут же отводит взор и игнорирует, прикидывая спальные места. Неудобно, по-хорошему, если бы Изуми захотела, смогла бы выбраться как через балкон (первый этаж выгодно открывал ей возможности), так и через обычную дверь. — Баня готова, — сообщают по ту сторону и шаркающей походкой уходят. На пару минут воцаряется тишина. Оба глядят куда угодно, но пересекаться не планируют. Изуми вздыхает с облегчением, когда Даби натягивает маску на нос. — Идем, — коротко бросает злодей. — Ты серьезно? Она семенит следом, закрывает дверь и ругается себе под нос. Ладно, плевать. Нужно смыть с себя последний день как можно скорее, запах собственной крови еще долго будет преследовать ее в кошмарах. Потому, когда они входят в помещение, пропахшее влажностью, хлоркой и мылом, Кодзи даже улыбается. Две душевых кабины изолируют их друг от друга, Изуми находит пару аккуратно сложенных кимоно, пока стягивает с себя свитер и штаны. Да и ванна тут огромная, на несколько человек, что приятно удивляет психотерапевта. Включает воду на максимум и замирает, глядя себе под ноги. Вода, что стекает с нее, черная. Забивается меж пальцев, гладит плечи, скользит по спине и волосам и стягивается вниз, уносит с собой пульсирующую головную боль на пару секунд. В эти пару секунд приходит гениальная мысль. Сбежать. Изуми подставляет лицо воде, трет так сильно, что наверняка оставляет следы. Даже не верится, что все так быстро, неправильно, неисправимо. Ей нужно связаться с Шото чего бы это не стоило. А цена будет высокой, Кодзи знает. Великий побег стоит отложить. Усыпить бдительность Даби. Заставить его доверять. И предать. Невеселая усмешка проскальзывает по губам. Есть выход легче, гораздо легче. Зайти сейчас в соседнюю душевую, коснуться чужой спины и сломать чужую волю. Заставить сдаться, не пытаться больше калечить ни себя, ни других. И героически умереть на его руках, потому что организм не сможет вынести больше. Изуми хорошо чувствует предел своих возможностей и выходить за него не собирается. UA не настолько ее испортил. Потерявшись во времени, Кодзи выныривает из мыслей, когда вода уже прозрачная, а волосы до того тяжелые, что оттягивают назад. Шампунь пахнет травами, мыло оттирает остатки усталости, и, кутаясь в пропахшее кондиционером далеко не новое полотенце, она выходит и тут же натыкается взглядом на злодея в офуро. — Как водичка? — усмехается Кодзи, нарушая уединение Даби. — Влезай, — лениво, едва разлепляя губы, шепчет пациент, откидывая голову назад. Торчит только его голова, он по плечи в мутноватой воде, отчего Изуми прикидывает, что и ничего не заметно будет. Ага, ей бы сейчас стесняться Даби. Бред. Откидывает полотенце, внимательно глядит на расслабленное лицо злодея, но тот глаз не открывает и вообще не подает признаков жизни. — Попытаешься меня прочесть — вскипячу воду, — летит настолько неожиданно, что Изуми чуть не валится прямиком на него. — Я сейчас не в состоянии, — честно отзывается, погружаясь также по плечи в воду. Как парное молоко. Психотерапевт шевелит пальцами на ногах, улыбаясь от того, как такая простая процедура может возродить желание жить. Мышцы в горячей воде окончательно расслабляются и Кодзи зевает, разминая шею, плечи, и только после вспоминает, что здесь далеко не одна. Открывает один глаз почти с невинным испугом, но Даби на нее не смотрит. Видимо, тоже наслаждается ситуацией. В парах ванной он больше напоминает призрака с этими белыми отросшими волосами и шрамами. Изуми более внимательно разглядывает его. На шее нет ошейника, на правой руке тоже, левая скрыта под водой. Шрамы тянутся от подбородка до груди и уходят дальше, не видно из-за воды, левое плечо тронуто сеткой шрамов, в отличие от правого, которое пострадало куда больше и… — Ты пялишься, — выносят вердикт и Изуми натурально краснеет, быстро отводит взор. — Тебе разве не больно? — переводит тему Кодзи, глядя исключительно на правый борт ванны. Даби чуть шевелится, опускает и правую руку в воду и расслабляется. — Я иначе чувствую боль, Иззи, — усмехается почти проказливо. — И теплая вода не сводит меня с ума, можешь расслабиться. — Да я и не… Замолкает, трет плечи и шею, снова замирает, закрывая глаза. Слышит, как злодей вылезает из источника спустя время, которое сама Изуми не чувствует. Может, час прошел или минуты две, она пребывает в состоянии сонном, близком к тому, чтобы вообще отрубиться. Потому и глаза не открывает, одежда шуршит лениво. Все-таки Кодзи, ведомая любопытством, открывает один глаз, замечая только быстро скрывающуюся обнаженную спину. В шрамах от ожогов большая ее часть, почти вся. И мысль стреляет неуместная. С таким поражением не живут. Не должны. — Вылезай, вуайеристка, — без усмешки приказывает злодей, и Кодзи погружается в воду глубже, встречаясь с ним взглядами. — Отвернись. — Ты меня весь день разглядываешь, — Даби явно забавляется, поправляя рукав юкаты. Изуми даже не понимает, как оказывается на ногах, удивленная больше наличием чертового наручника на левом запястье, чем своей наготой. Смотрит так, будто в конце туннеля свет стал виден. Есть вероятность, что их найдут, ведь в каждое подобное устройство встроен датчик слежения, ей так Лиде объяснял, значит… — Он поврежден, — машет рукой злодей, забавляясь. — Так что забудь. Изуми фыркает, фокусируясь строго на чужом лице. Даби не разглядывает ее тело, не в прямую, даже когда Кодзи спокойно выходит из ванны и направляется к нему. Только напрягается почти незаметно, когда она оказывается близко. Ждет, что она попытается его коснуться? Изуми не самоубийца. Она просто берет полотенце, глядя строго в чужие глаза. Злодей первым отводит взгляд, отворачивается и отходит на безопасное расстояние, даруя возможность одеться в простую юкату. Не замечает, как его психотерапевт усмехается. В конце концов, доверие ведь нужно завоевывать. Изуми уверена, что сможет. Он ведь повернулся к ней спиной, а прошло все-то ничего. Она сможет. Конечно, сможет. Главное самой не начать доверять. И перестать слышать собственный голос, призывающий, наконец, покончить с прошлым.