***
— А вот эта грыжа где располагается? Сашка стоял на скамье на коленях, нависнув над Жихаревой и раскрытой перед ними книгой. Не прекращая жевать, он то и дело выспрашивал непонятые вещи, хорошенько так подчеркнутые темным карандашом прямо в учебнике. Жихарева на такое вольное распоряжение своими книгами вечно ворчала и всякий раз, когда Сашка прибегал за подсказкой, бралась за стирающую резинку. Порой, за плохо стираемые подчеркивания, ей хотелось от души влепить своему небережливому ученику подзатыльник, но рука так и не подымалась. Поэтому она вновь и вновь требовала у него внимания и аккуратности, уже заранее смирившись с тем, что учебник будет весь помечен его заметками. Сейчас же Сашка с остервенением читал главу про лечение грыж, часто запинаясь на неизвестных ему тканях или частях органов. — Ну, читай же, — Жихарева отхлебнула чай, — hernia… А дальше что сказано? — Херния, — прыснул Сашка и еще сильнее расхохотался с недовольного взгляда Жихаревой, — ворота… fo…foramen… Не могу второе прочесть. — Foramen Vinsloe, и ниже сноска есть, видишь — грыжа сальниковой сумки. Это вид брюшной грыжи, если сказать попроще, то грыжа внутри живота, понял теперь? — А что такое сальниковая сумка? — насупил растерянно брови Сашка, — это где вообще находится? У желчного пузыря? — Доставай анатомикум, — вздохнула Жихарева, протерев уставшие глаза, — надо будет нам с тобой одним присестом все тело внутри рассмотреть, чтобы ты больше глупыми вопросами не маялся. И экзаменую тебя потом, а то опять лучевую кость с берцовой спутаешь. Взять бы тебя в анатомический театр, конечно, да до ближайшего такого нам с сотню верст добираться. Во флигеле было сумрачно, но очень тепло и уютно, запах горячей еды и печи успокаивал после рабочего дня. Акушерка и фельдшер пока оставались на дежурстве и, должно быть, играли между собой и идущими на поправку больными в карты. Жихарева в такие часы оставалась полностью одна с Сашкой, который по-своему тоже привязывался к ней. Он был гораздо любопытнее Дмитрия Ивановича, эмоции его проявлялись ярче, чем у Тамары Павловны, и во всем с ним было гораздо веселее. Сашка хотел уметь читать по латыни и постоянно просил учить его новым словам, на что Жихарева посмеивалась и выписывала ему новый десяток терминов. При этом Сашка не терял своей насмешливости и зубоскальства, продолжал подтрунивать над Жихаревой за мужской костюм, порой даже весьма умело пародировал ее привычку всем командовать. В отместку она экзаменовала его по учебникам, постоянно посылала по делам и подтрунивала уже над его забавными ошибками в грамоте. И, однако ж, они не враждовали — на каждой операции Сашка был тут как тут, инструментарий всегда был им чисто вымыт и обеззаражен. Сам он без малейшей боязни крови подсоблял во всем, даже когда фельдшер или акушерка отходили от операционного стола, встревоженные положением дел. Надобно полагать, что доктора и медбрата сильно связал между собой вызов к Агафье посреди ночного бурана. — Сальниковая сумка, то есть, bursa omentalis, представляет собой пространство вот здесь, — кончик грифеля очертил нужную часть картинки, — вот желудок, а за ним как раз сумка, еще за малым сальником, как видишь. Это пространство как бы щелевидное, похоже на щель. Через сальниковое отверстие — читай, еще называют винсловым — она сообщается с печеночной сумкой. И вот если винслово отверстие сделается воротами, то будет грыжа. — Понял, — завороженно прошептал Сашка, — и все-то вы знаете, Кира Алексеевна… Сумасшедшая женщина. — Длинный у тебя язык, вот, что я скажу, — с усмешкой она захлопнула анатомикум, — другой бы давно тебя за ухо оттаскал. Да ладно, не боись, я детей не бью. — А вот других студентов, сказывают, били. — С чего ты такое взял? — Да вот все болтают, что вы много в институте дрались, даже раз спьяну… Было или врут, Кира Алексеевна? — Будешь много знать, совсем в людях разочаруешься, — ответила Жихарева, — давай лучше посмотрим, чего ты еще не понял. Тебе учиться надо, а сплетни и чужие выдумки собирать — это без надобности, никакой пользы в том нет. Ну, чего еще тебе рассказать? — Где сигмовидная кишка? — тотчас загорелся новым вопросом Сашка, но в дверь флигеля постучали. — Кто? — крикнула Жихарева. — Кира Алексеевна, мне сказали, вы здесь, — раздался знакомый добрый голос. В то же мгновение ехидное выражение лица Жихаревой преобразилось. С мягким, словно бы и несвойственным ей, радушием, пошла она отпирать дверь. На пороге стояла Анфиса, все в той же драной шубенке, скинув которую она оказалась в давешнем дрянном сюртучке. Махнув приветственно Сашке, Анфиса серьезно поглядела на Жихареву. — Я к вам за слабительным, если вы все же изволите… Только не думайте, будто я… — Изволю, — та протянула стопочку белых подписанных пакетиков, — можешь не возвращать, уж этого добра у нас всегда навалом. Но если так желаешь возместить долг, то принеси что-нибудь из своих гербариев, той же мяты, как предлагала. Рябину можно, еще какой ягоды, мы часто для горла горячее питье на ягодах кипятим. — А на какой ягоде, — вдруг с явным интересом спросила Анфиса, присаживаясь на край скамьи, — мягче всего питье получается? Вот по вашему опыту, Кира Алексеевна, если у человека все горло режет, на чем варить? — Когда рези?.. — задумалась Жихарева, скрестив руки на груди и отходя от дверей, — я обычно не советую при совсем сильных болях пить с ягодами. Понимаешь, в них ведь кислота, и пускай кипяток из них ее почти всю вываривает, больному все равно может разъесть нёбо. Поэтому с сильной резью мы в городе давали пить шоколад, а здесь скорее следует давать хлеб с маслом. Сливочным. Или же горячее молоко, но не огненное, чтобы еще сильнее не повредить глотку. — Вот ведь странно, — развела руками Анфиса, — никогда не слышала, чтобы горло шоколадом лечили. Вы ведь про напиток же, да? Я думала, его богатые для настроения пьют, а тут вон как… А отчего он помогает? — Ну, — Жихарева потерла переносицу двумя пальцами, — дело в том, что изначальный какао-порошок содержит в себе алкалоид теобромин, а это вещество снимает симптомы, потому при кашле… Во флигеле стало заметно живее и приятнее. Сашка, с совершенной наглостью пользуясь отвлечением своего учителя, вернулся к учебнику и принялся опять подчеркивать непонятные ему слова. Жихарева с Анфисой говорили долго, очевидно не собираясь прекращать общения. И общение у них складывалось неожиданно теплым для того, как они разошлись в прошлый раз, даже споры выходили скорее увеселительными. Анфиса с жадностью спрашивала, Жихарева отвечала, а потом уже сама Жихарева расспрашивала о целебных травах сей местности, на что с готовностью давала объяснения Анфиса. Когда речь не шла о вере и прочих высших материях, когда разговор велся исключительно об их повседневной работе, общий язык возникал как бы сам собой. Жихарева много и язвительно шутила про самые черные подробности врачевания, впервые получая в ответ не менее скабрезные и желчные шутки. Анфиса ничуть не чуралась ни мерзостей, ни ужасов хирургии, заливаясь смехом от особенно удачных жихаревских каламбуров. Сашка порой встревал ради своих пяти копеек и нового вопроса, после чего опять зависал над книгой и большими кусками отламывал себе мясо. Их расслабленное и непринужденное уединение прервал совсем внезапный и резкий стук в дверь. Открывать не пришлось. Дверь едва ли не вылетела с петель. На пороге оказался перепуганный Дмитрий Иванович, взволнованная Тамара Павловна и присутствие их обоих разом уже напрягло Жихареву. Из вечернего мрака возник еще и Трофим, вспотевший и нервный донельзя: — Быстрее! — дыхнул он горячим паром в лица врачам, — у меня брат помирает, скорее, Кира Алексеевна! Мы тут, в Сосновке, успеем еще! — Сию секунду, — кивнула Жихарева, тотчас одеваясь, — спасибо, что сразу принесли саквояж, Дмитрий Иванович. — Только вы позвольте и Анфису с нами взять, — поспешно заговорил Трофим, боясь отказа, — брат никого, кроме нее, видеть не хочет, и я за вами обеими ехал… Не откажите, пожалуйста, а то дурак этот и вовсе лечиться не будет. — Хорошо, — кивнула Жихарева и повернулась к Анфисе, — готова сейчас ехать? — А когда нет? — покачала та головой, запахивая шубенку, — всегда необходимо. На чем поедем, ваши сани будем запрягать? — Я на своих, — сказал Трофим, — ну же, зачем мешкать, давайте скорее в сани да поспешим! Брата совсем колошматит, как бы он до нас не погиб. Страшное дело с ним делается, я вам признаюсь. — Сами со всем разберетесь, — гаркнула Жихарева своим товарищам и схватила Анфису за руку, — едем! Прыгай в сани!***
— Что с ним случилось, с братом вашим? — А черт его разберет, Кира Алексеевна! Он у меня всегда болезный был, чуть что встревожит, так у него припадок был. В руках трясучка, на голову вечно жаловался, от сильного испугу и упасть мог. С малолетства так маялся, только с возрастом полегчало. Да отходил от всего быстро, полежит с минуту и уже в полном порядке. — Отчего же вы не лечили, Трофим? Чего дожидались-то, а? Теперь вот, видимо, совсем ему нервную систему расшатали, если всего колошматит. — Справлялся ж ведь, Кира Алексеевна! А потом работать в город уехал, на фабрику, неделю назад только воротился. Все какой-то неспокойный был, потряхивало, я думал, с дороги отходит. И сегодня вот с утра он болями мается, ночь не спал. А как затрясло его, аж над постелью подыматься начал, так я сразу за вами поехал. — Его в больницу забрать нужно, — решила Жихарева, — если эпилепсия, то ему необходимо бромиды пить и абсолютный покой соблюдать, пока ситуация лучше не станет. Так что не будем терять времени, Трофим, как он с Анфисой переговорит — берем под руки и несем в сани, понял? — Но пускай сначала Анфиса зайдет, — сказал Трофим таким тоном, словно никак не мог терпеть возражений, — ты уж погляди, Анфис, и скажи — будет ли мой брат жить. Тревожно мне, никак не могу сердце успокоить, сразу скажи, хорошо? — Будет, будет, — уверенно отчеканила Жихарева. — Мне это Анфиса скажет, — сердито буркнул Трофим, сворачивая по улице, — а потом уже вы лечите. Спорить с ним Жихаревой совсем не хотелось, она думала об обозначенных симптомах, гадая, что могло приключиться с парнем. Все мысли вились вокруг эпилептических припадков, боль и тряска, начавшиеся еще в детстве — звучало проще пареной репы. Отвезти в палату да привести в чувство, потом уже продумать длительное лечение, чтобы свести припадки к редчайшим появлениям. Но волновало ее отнюдь не это — Анфиса за всю поездку не проронила ни слова. Она молчала, сгорбившись и как-то нервно сцепив крепкие пальцы в прочный замок. Не подымала взгляда, и со стороны казалось, будто ее везут не на вызов, а на страшную казнь. — Не пугайся, мы с этим делом легко разберемся, — она попробовала подбодрить, похлопав Анфису по плечу, — зайдешь, скажешь ему про свои видения, как у вас водится, а там с тобой приступим к работе. Чего ты сжалась, чай, не впервой такое? — Предчувствие у меня, — прохрипела та севшим, охриплым голосом, — беда будет, доктор. И мне всегда страшно на больного смотреть, очень страшно. Зайду и сначала глаз открыть не могу, чтобы не видеть… — Чего не видеть? — Смерть. Это Анфиса шепнула так тихо, что Жихарева присела рядом, вслушиваясь в едва различимые слова. Лицо Анфисы было бледно, как расстилавшиеся вокруг них сугробы, и взгляд потупленных глаз не выражал ничего, кроме сильного испуга. Она теперь уже не держала руки в замке, а впивалась пальцами в сидение, слегка покачивая кудрявой головой. — Какую еще смерть? — впервые заговорила Жихарева о таком без иронии в тоне, — да чего ты головой качаешь, как неврастеник, ответь мне уже. — Вы мне все равно не поверите, — дернула плечом Анфиса, но тут же со вздохом проговорила, — смерть у постели стоять будет. Всегда стоит. Либо у изголовья, либо в ногах. И если в ногах — значит, человек уже смерти отдан, и ничто его не излечит. Жихарева не успела проявить ни малейшей эмоции — сани остановились, и Трофим выскочил в снег: — Заходите! Быстрее, Анфиса, ну не медли же! Дальше все происходящее Жихарева наблюдала, будто сквозь толстое стекло аквариума. Изба у братьев была обширной, и потолок достаточно высокий, но ужасно плохо освещенной, и тени дико плясали по углам. Анфиса шла своим обычным шагом, но до того тело ее сделалось деревянным и малоподвижным, будто она сама готовилась упасть в обморок. Возможно, в этом присутствовала доля артистизма, подобающего загадочной знахарке. Так в тот момент подумалось Жихаревой, потому она встала у стены, скрестив на груди руки. Больной не должен был им противиться при осмотре, поэтому она и позволила Анфисе разыграть этот нелепый спектакль. Остановившись напротив двери, Анфиса крепко зажмурила глаза. Несмотря на слабый свет, Жихарева заметила дрожание светлых ресниц. Трофим обливался потом и протирал лоб шапкой в ожидании. Наконец, очень шумно и тяжело вздохнув, Анфиса с силой толкнула дверь обеими руками. Решительно вошла и спустя мгновение задержки замогильным голосом объявила: — Умрет. — Да быть такого не может! — тотчас сорвалась с места Жихарева, влетев в комнату. Она мельком взглянула на замершего в тихом ужасе пациента и практически прошипела сквозь стиснутые зубы на Анфису: — Ты что, совсем рехнулась? Пугать пациента почитаешь благородством? Заранее его судьбу решаешь? А ну, быстро открой окно проветрить, и начнем осмотр. — З-зачем осмотр? — с трудом выговорил больной, дергаясь всем ослабшим телом, — в-вы к-кто?.. — Анфиса ведь сказала все… — начал было Трофим. — Не мелите чепухи, — огрызнулась Жихарева, уже отточенным движением измерила пульс и вдруг сильно помрачнела. Ей при первом взгляде не понравился вид больного, но вблизи все выглядело гораздо хуже. Он словно таял, настолько худы были его руки, и каждый жест давался ему огромным трудом. На вороте рубахи отчетливо виднелись следы рвоты, выражение лица парня было столь потерянным и неосознанным, что произнесенные им фразы казались чудом. Он будто едва проснулся от долгого опьянения или неприятного сна, а пальцы заметно подрагивали. Анфиса была где-то неподалеку, но явно боялась хоть на шаг приблизиться к постели. Жихарева, заметно потеряв боевой настрой, осмотрела голову больного, прикоснулась к сонной артерии и спокойно, без каких-либо эмоций спросила замершего в углу Трофима: — Его рвет после еды? — Да бог его знает, — отвечал тот, — и после, и до, и просто так… Это он, стало быть, на фабрике траванулся, дурак. — Чем? — сильно огрубевшим тоном уточнила Жихарева, — на какой фабрике он работал? — Резиновая фабрика, они там резину делают, — Трофим совсем ничего не понимал, — а для чего вы спрашиваете? У него нервные расстройства, причем тут фабрика, Кира Алексеевна? Думаете, он там с кем-то поругался, и теперь от расстройства припадок? — Да пошли бы вы к черту с вашим расстройством! — не сдержавшись, Жихарева подскочила с края постели, — сколько он уже так мучается? Он ведь с самого приезда припадками страдал, да ведь? Ну? Говорите! — Д-да… — закивал Трофим, — так ведь это же обыкновение… — Чтобы вас дьявол задрал с этими обыкновениями! Он на фабрике получил передозировку бензола, вот, что с вашим братом! И ты, Анфиса, совершенно оказываешься права, и я теперь прямо говорю — мы опоздали. По всем симптомам это крайняя степень опухоли в мозгу, и больной настолько ослаб, что операцией мы только убьем его. У него нет никаких сил. Жихарева приподняла бледную руку парня. Тот лежал, отвернув от них лицо, и находился в глубоком забытьи. Он уже не узнал бы ни брата, ни Анфису, грудь его едва подымалась при вдохах, и весь он был словно почти истаявший утренний туман над рекой. Так же, как этот туман, он скоро мог бы воспарить над постелью и окончательно исчезнуть. Рак поспешно сжирал его все эти недели после приезда, пока никто не догадался отвезти его в больницу — и оперировать сейчас было бессмысленно. Только кромсание уже остывающей плоти. — Вы и сгубили его, — в глотке словно застрял комок. Не просто комок — камень. — Кира Алексеевна, — с дрожью в голосе заговорил Трофим, — но я не хотел ведь… Он всю жизнь таким был! Как я мог знать, что это совсем другая болезнь?! Он и сам не хотел идти, даже к Анфисе, твердил, что скоро встанет на ноги и будет в здравии. Неужто… Неужто с ним все?.. У Трофима не нашлось ни криков, ни брани. Он просто стоял и смотрел своими печальными беззлобными глазами на засыпающего в тихой агонии брата, пока Жихарева по неясному мотиву продолжала держать его белую руку в своей ладони. Последний припадок вытряхнул из парня остатки сил, и мозг его, изъеденный изнутри онкологическим червем, погрузился во мрак. Жихарева пристальным взглядом смотрела на замершую у окна, будто тень, Анфису. Ее тоже словно все силы разом оставили, исчерпанные в ту самую секунду, когда знахарка по первому взгляду предсказала смерть. С одной стороны, больной и впрямь сразу выглядел умирающим, угадать здесь — невеликая гениальность. С другой, Жихареву не покидало странное ощущение, будто здесь было что-то посерьезнее простой догадки. Дело ведь не в суеверном бреду — Агафья при родах тоже казалась совсем истощенной и слабой, но Анфиса не предвещала ей смерти. Было ли все это, как и байки средь народа, чередой удачных совпадений? Или же Анфиса и впрямь на ходу считывала все симптомы, некой внутренней чуйкой определяя диагноз? Теперь совершенно ничего не было ясно, все только сильнее путалось и оттого лишь злило Жихареву. — Пойдем, — она поднялась с постели и взяла Анфису за локоть, — Трофим… Прости ради всего тебе святого, не поминай нас лихом. Они оставили затихшую и будто еще более потемневшую избу.