* * *
Брюс зажёг ещё одну свечу. Он только что провёл долгие сорок минут, разговаривая по телефону с Люциусом, уточняя детали насчёт сделки со «Страйкер». Ему прислали ещё одну речь из отдела по связям с общественностью, в которой говорилось более или менее то же самое, но другими словами, и было такой же чушью, но, если только Брюс не собирался переписывать речь сам, он сомневался, что у него получилось бы лучше, поэтому смирился с тем, что прочтёт это на запланированной пресс-конференции в следующий вторник. Он задул спичку. Около дюжины свечей трепетали и колебались в тускло освещённой комнате. Это ничего не значит, сказал он себе. Он мог читать эти строки, понимая, что они были маской, которую он использовал, чтобы скрыть свою личность. Брюс Уэйн не был самим собой; он был всего лишь костюмом. Вот, на чём он должен сосредоточиться. Здесь и сейчас. Брюс сел на пол посреди комнаты и скрестил перед собой ноги в позе лотоса. Он был без рубашки и босиком. Последние сутки он провёл, копаясь в жёстком диске Эдварда, с которого собрал всю информацию, какую только мог, и теперь лучше понимал, как действует группа, борьбу за власть внутри неё и их культовую преданность Загадочнику. Но он по-прежнему не нашёл ничего, что привело бы его к их настоящим личностям. Ему нужно было снова поговорить с Эдвардом. Брюс не мог и дальше продолжать существовать в этой неопределённости: держать его взаперти наверху, кормить и заботиться о нём, в то же время неловко избегая. Ему нужно противостоять собственному влечению и преодолеть его. Ему нужен абсолютный контроль над своим телом и разумом. Он считал свои вдохи, позволяя мыслям и физическим ощущениям отойти на второй план; он стал пустым пространством, которого не касались все эти вещи. В конце концов его сознание опустело, и он почувствовал знакомый мысленный сдвиг, похожий на срабатывание оптической иллюзии. Его «я» исчезло. Брюс Уэйн и Бэтмен стали всего лишь двумя расплывчатыми абстракциями. Теперь реальностью был воздух, играющий на его коже, слабое мерцание пламени, видимое сквозь закрытые веки, шероховатая текстура ковра под ногами. Он мысленно повторял: «Направь меня, дай мне силы. Направь меня, дай мне мудрость. Направь меня, дай мне силы». Он не обращался ни к кому конкретному. Он никогда не верил ни в каких богов, по крайней мере, не в традиционном смысле. Но иногда он чувствовал, что сама Вселенная обладает сознанием — не в том смысле, в каком им обладал мозг человека или животного, но в ней всё же что-то в ней всё же было; что-то смутное и обширное, к чему можно было подключиться и войти. Как сеть. В краткие моменты он мог воспринимать это как общую картину, и путь перед ним становился ясным. Один из таких моментов вдохновил его надеть маску. «Помоги мне. Помоги ему. Помоги мне помочь ему. Помоги мне, помоги ему, помоги им, помоги мне, помоги...» Слова слились в бессвязной мольбе, в тихий шум, похожий на помехи в радиоприёмнике. Он вдохнул сквозь ничто, погрузился в него, стал им и снова открыл глаза. Его сознание плавало во времени и пространстве, подобно синему киту в океане, огромному, тяжёлому, несвязанному гравитацией. Он летел над Готэмом, как воробей, глядя вниз на запутанный лабиринт улиц; шоссе, забитые машинами; узкие переулки и тупики, и он почувствовал сознание самого города: мешанина из старого и нового, серый камень и крошащиеся кирпичи, неоновые вывески в дыму и рекламные щиты, потрескавшийся тротуар, голуби и крысы, генеральные директора в пентхаусах, похожих на стеклянные кубы, примостившиеся на верхушках башен, люди, дрожащие на уличных скамейках. Вспышка. Он был в большой тёмной комнате, дрожа под слишком тонким одеялом. Вокруг себя он почувствовал другие тела — одно лежало рядом с ним, впиваясь в него костлявым позвоночником. В полусне он перевернулся и инстинктивно, бессознательно прижал к себе другое тело, чтобы согреться. Тело отвернулось, ворча, и оттолкнуло его. Его кожа зудела от грязи, голова чесалась от вшей. Прошло много времени с тех пор, как он принимал душ. Он закрыл глаза и погрузился в старую, знакомую фантазию о том, как он находится в большом, тёплом доме с камином, сидит за настоящим столом, а мама, папа и маленькая сестрёнка собрались вокруг, улыбаются и о чём-то разговаривают... Образы расплылись и поблекли. Он перенёсся в другой сон внутри сна. Он снова был ребёнком. Он пытался оттереть пятно с бесценного ковра, но ничего не получалось. На глаза наворачивались слёзы. Его маме будет грустно. Этот ковёр был особенным. Он стоил больших денег, но его ценность заключалась не в этом. Это была «семейная реликвия». Он не знал точно, что это значит, но слова придавали предмету святое, почти священное значение. — Боюсь, это не поможет, — прозвучал голос Альфреда, и детское «я» Брюса подняло глаза, чтобы увидеть более молодую версию своего старого друга, смотрящего на него сверху вниз. — Его нужно будет отдать в химчистку. Но даже тогда пятно может не сойти. — Что же мне делать? — прошептал он. — Скажите им правду. — Но... — Вы должны принять и пережить последствия своих действий. Они не перестанут вас любить из-за этого. Но как он мог знать наверняка? — Правда не исчезнет в свете истины. Вы уже знаете, что это единственный путь, по которому вы должны идти. И в очередной вспышке он понял. Нет. Нет, ему нужно идти дальше, ему нужно избавиться от этих беспокойных навязчивых идей в своём сердце, чтобы он мог действовать разумно. — Разве этого вы хотите? — Альфред-из-сна пододвинул стул и сел, глядя на Брюса с лёгкой полуулыбкой. — Если это действительно то, чего вы желаете, то вы уже знаете, что должны сделать. Передайте его властям. Он будет одинок, снова отвергнут, но зато не сможет навредить кому-либо ещё. У вас есть достаточно информации, по крайней мере, для того, чтобы подстегнуть расследование в отношении людей, которые злоупотребляли своей властью. Из этого может выйти что-то хорошее. Он проживёт тихую жизнь и умрёт за стенами тюрьмы, а вы по-прежнему будете символом Готэма. Это правильный ответ... Так ведь? Этого он должен хотеть. Но... — Слишком просто, не так ли? — Альфред слегка улыбнулся. — Это кажется неправильным. Потому что дело не только в самом человеке, но и в том, что он из себя представляет. Его потребности. Несправедливость, которая была проявлена к нему в детстве. Неудача ваших родителей. Он стоит на перекрёстке стольких понятий, не так ли? Он отражает многое в вас. Вас — Уэйне, современном монархе, унаследовавшем империю своих родителей. — Не по своему выбору. — Но теперь-то у вас есть выбор, правда? Конечное решение остаётся за вами, как все продолжают вам напоминать. Вы могли бы разрушить свою империю, разорвать её на куски и продать, отказаться от своего статуса вместе с маской и по-прежнему жить вполне комфортной жизнью. Такой вариант всегда имел место быть. Но если вы решите сохранить власть, вы будете должны взять на себя и тяжесть грехов своих родителей. Он — ваша неудача, ваша ответственность. Вы связаны с ним тесно, глубоко, через его боль, через его грехи и ваши собственные. Потому-то вам не удаётся до конца убедить себя, что посадить его в тюрьму — это ответ на загадку. — Так что же мне делать? — хрипло прошептал он. — Мне казалось, вы уже поняли. — Его голос был спокоен и мягок. — Покажите ему своё настоящее лицо. Его охватила паника. Нет. — Вы многим ему обязаны. Доверить Загадочнику, его врагу, свою истинную личность... Не было предела тому, что могло пойти не так. Это было безумие. — Покажите ему. Или сдайте его властям. Даже в глубине своего полусонного состояния часть него сопротивлялась. Паника внутри него росла, усиливаясь, и его дыхание участилось. Он начинал выходить из транса. Альфред исчез. Сознание Брюса помутнело. Он пробирался через ряд пустых комнат в поисках выхода. «Покажите ему.» Нет! Толчок — и он попрыгунчиком отскочил обратно в собственное тело. Брюс открыл глаза. Вокруг него догорали свечи. Во рту у него пересохло, кожа взмокла от пота. Он встал, схватил полотенце, которое оставил сложенным в углу комнаты, вытер пот с лица и, дрожа, сделал глоток из стоявшей рядом бутылки с водой. Он сделал это, чтобы отвлечься. И всё же теперь чувствовал себя ещё более растерянным и взволнованным, чем раньше. Загадочник хотел убить Брюса Уэйна. Рассказать ему правду было бы верхом глупости. Голос Альфреда эхом отозвался в его голове: «Вы многим ему обязаны».* * *
Когда Брюс открыл дверь, Эдвард держал свой айпад и быстро водил пальцем по экрану. Он поднял глаза. При виде Брюса, стоящего в дверном проёме в костюме Бэтмена, его щёки слегка порозовели, и он отвернулся обратно. Взгляд Брюса ненадолго остановился на плюшевом Бэтмене, который теперь лежал лицом вниз на кровати, как будто опрокинулся пьяный. — Приве-е-ет, — протянул Эдвард. Его голос звучал странно: в нём слышались мелодичные нотки, одновременно игривые, застенчивые, и вместе с этим неискренние, как будто тот разыгрывал перед ним какую-то сценку. — Привет. — Он неуверенно остановился у двери. Эдвард отложил айпад, скрестил руки на коленях и положил на них подбородок. — Я уже начал думать, что ты не вернёшься. Мне было одиноко. — Прости. Я... разбирался кое с какими вещами. Он улыбнулся. — Ты скучал по мне? При этом вопросе сердцебиение Брюса участилось. Он что... флиртовал? Эдвард явно пытался добиться от него какого-то ответа, чтобы вывести его из равновесия. И несмотря на попытки Брюса мысленно подготовиться к этому, у него не было чёткого плана, как должен был проходить этот разговор. Он проигнорировал вопрос, прочистил горло и придвинул стул. — Я просматривал твой жёсткий диск. — Я так и думал. — Твоя группа, похоже, очень уважает тебя. Эдвард пожал плечами. — Кажется, они замолчали в твоё отсутствие. Но они могут планировать что-то по другому каналу, к которому я не могу получить доступ. — Возможно. Кто знает? — Если бы ты снова связался с ними — если бы ты сказал им прекратить то, что они планируют, — они бы это сделали? Он покачивался на кровати взад-вперёд. — Я не знаю. Вероятно, это будет зависеть от причины, — ответил он небрежно. Казалось, он не был особенно сосредоточен на разговоре. Его лицо раскраснелось, глаза слегка остекленели. Брюс продолжал: — Я думаю, они бы тебя послушали. Ты можешь остановить готовящийся террористический акт. Ты в состоянии спасти жизни людей. Подумай об этом. Эдвард — Загадочник — улыбнулся странной, отстранённой улыбкой, и прикусил кончики своих пальцев. Что-то изменилось. Он казался... другим. Взволнованным, возбуждённым или даже нервным. — Вот это да. Я мог бы стать героем. Как опьяняюще. — Это важно, — раздражённо сказал Брюс. — Ты ведёшь себя так, будто тебе всё равно, но я знаю, что это не так. Ты... — он замер и опустил голову. Рука Эдварда лежала на его колене. — Эдвард, — предупредил Брюс. Его собственный голос, казалось, доносился откуда-то издалека. Рука скользнула вниз и поползла к его бедру. — Я знаю, что нравлюсь тебе. Ты уже приковал меня к кровати. Так почему бы не сделать с этим что-нибудь? В голове Брюса завыл сигнал тревоги. Он наблюдал, как рука медленно поглаживала его ногу взад и вперёд. Рука зашла чуть дальше, подкрадываясь ближе, как бледный паук. Он схватил Эдварда за запястье. Эдвард озадаченно посмотрел на него. — Боишься щекотки? — Этого... — Брюс перевёл дыхание. — Этого не произойдёт. — Его голос звучал менее уверенно, чем ему хотелось бы. — Почему нет? — он облизнул верхнюю губу кончиком языка, привлекая внимание Брюса к её форме, прослеживая её контур в форме бантика. — Ты уже знаешь, что я чувствую. Ему вдруг стало трудно подбирать слова. — Я не могу... — Потому что я твой пленник, а значит, не могу должным образом дать согласие? Да брось. Ты перешёл эту черту, как только похитил меня. — Он хихикнул. Его голос дрогнул. — Ты уже пошёл против своего кодекса. Ты действительно думаешь, что есть разница, что ты будешь делать дальше? С таким же успехом ты можешь делать что захочешь. Это... это должна быть какая-то ловушка, игра, за этим обязан стоять более масштабный план. Он пытался отвлечь внимание Брюса, чтобы... Эдвард наклонился вперёд, приблизив своё лицо, пока Брюс не увидел в его очках своё отражение. Все мысли Брюса разом исчезли. — Знаешь, ты можешь сделать со мной всё, что угодно. — Глаза за этими толстыми линзами были широкими, зрачки огромными. Глаза Эдварда всегда были ненормально сильно распахнуты, как открытые окна. Как будто он постоянно был очарован всем, что его окружало, всё время находясь в возбуждённом состоянии, а его нервную систему разрывало от эмоций. Или потому что он был напуган. Пальцы Брюса в перчатках сжались на его запястье. — Ты говорил, что ты девственник. На его лице промелькнуло недоумение. — На самом деле я никогда этого не говорил. — Разве? — Может быть. Может и нет. А ты хочешь, чтобы я им был? Тебе нравятся девственники? — Эдвард... — Ты уже возбуждён. Твой член чувствует себя так, словно вот-вот лопнет, не так ли? И ты ещё собираешься вести себя так, будто у тебя есть моральные принципы? — другой рукой — прикованной — Эдвард медленно потянулся, чтобы коснуться его щеки. Мягкие кончики пальцев скользнули по его подбородку. Он вздрогнул. — Ну же, Бэтмен. Вот зачем ты привёл меня сюда, не так ли? Чтобы ты мог меня трахнуть? Его грудь сжалась, даже когда его член дёрнулся, напрягаясь. — Нет. — Уходи. Уходи. — Не лги себе. Ты тоже это чувствуешь. Эту связь. — Говоря это, Загадочник медленно наклонялся, пока его лоб не коснулся лба Брюса. Их глаза были на расстоянии дюйма друг от друга. Рука Загадочника скользнула чуть дальше, чтобы обхватить затылок Брюса. Из его горла вырвался слабый стон. Он почувствовал, что тоже невольно наклоняется вперёд. Его рука в перчатке поднялась, чтобы коснуться плеча Эдварда, и он почувствовал... Мышцы Брюса напряглись. Он отстранился и схватил Загадочника за руки. — Ты весь дрожишь. — Я волнуюсь. — Загадочник улыбнулся ошеломлённой, широкой улыбкой и наклонился, чтобы попытаться поцеловать его. Брюс сильнее сжал его руки. — Хватит. — На кого, по-твоему, ты вообще производишь впечатление, притворяясь таким чертовски благородным? Тебя это что, возбуждает? — теперь он дышал тяжело, хриплыми, дрожащими вдохами, его щёки горели. Его всё ещё трясло. — Ты же собирался это сделать. Так давай. Трахни меня. Схвати меня и засунь в меня свой грёбаный член... Брюс резко вскочил на ноги и в одно мгновение прижал Загадочника к кровати. Загадочник лежал, глядя на него широкими глазами из-под съехавших очков. Брюс сделал шаг назад. Прочь. Его пульс гулко бился в венах. — Нет, — прохрипел Брюс. Загадочник — Эдвард — напрягся. — За кого ты меня принимаешь? — Голос Брюса звучал грубее, злее, чем он того хотел. Эдвард несколько раз моргнул. Его губы приоткрылись и слегка задрожали. Затем выражение его лица стало отсутствующим, и он опустил взгляд. — Я понимаю. — Его голос изменился. Дразнящие нотки исчезли; теперь его тон был странно спокоен, почти безразличен. Он медленно сел. — Эрекция... это просто физическая реакция, не так ли? Всего лишь рефлекс. Сердце человека не всегда в согласии с его членом. — Он издал тихий натянутый смешок и медленно провёл рукой по лицу. — В конце концов, я делал такие ужасные вещи. Я причинил боль стольким людям. Поддаться мне — значит предать всё, во что ты веришь, все твои убеждения. А то, что я тут пытаюсь соблазнить тебя, лезу к тебе, как какая-то... какая-то дешёвая шлюха... это только делает меня уродливее в твоих глазах, да? Плечи Брюса напряглись. Он открыл рот, чтобы сказать, что это неправда, что он совершенно неверно истолковал реакцию Брюса, но слова застряли у него в горле. Он вдруг испугался того, что сказал бы в этот момент, если бы заговорил. — Всё нормально. — Эдвард уставился в стену. — Мне жаль. Я сожалею, что сделал это. Это было глупо. Стоило догадаться, что не сработает. — Он сидел, съёжившись, ссутулив плечи, отвернувшись к Брюсу спиной. — Кстати, мой писсуар нужно опорожнить. Он под подушкой. Брюс стоял, застыв в беспомощности. Он был в критическом положении, стоял на моральном перепутье. Что бы он ни сделал дальше, пути назад не будет. Уходи. Оставить его сейчас — отмыть руки от всего этого беспорядка и никогда больше не видеть его, разве что через стекло под холодным, стерильным освещением Аркхема, — было бы мучительно. Но с другой стороны, это было бы проще всего. Альфред — настоящий Альфред, а не наваждение из сна-медитации Брюса — уже говорил Бэтмену передать своего пленника полиции. Загадочник был слишком опасен. Слишком травмирован, слишком болен. Брюс ничего не мог для него сделать. У него не было необходимого опыта. Всё, что он делал, только усугубляло ситуацию, затягивая узел и без того сильнее. Равнодушные лица и руки в перчатках уже ждали момента, чтобы взять этого человека под стражу: нейтрализовать его, запереть в месте, где никто не должен был смотреть на него или думать о его существовании и о том, что оно из себя представляет. Брюс сделал один неуверенный шаг вперёд, затем другой. — Эдвард. Его худые, сутулые плечи напряглись. — Я в порядке, — пробормотал он. — Со мной всё будет нормально. — Ногти Эдварда впились в собственную руку с такой силой, что из неё чуть не потекла кровь. Брюс потянулся к нему, взял лицо Эдварда за подбородок рукой в перчатке и приподнял его, осторожно повернув. Эдвард растерянно моргнул. — Посмотри на меня, — тихо попросил Брюс. — Ч-что... — Тебе не нужно ничего говорить. Просто дай мне посмотреть в твои глаза пару минут. Ты позволишь мне это сделать? Эдвард не ответил. Ладонь Брюса осталась на месте, продолжая обхватывать его подбородок. Широко раскрытые глаза посмотрели вверх. — Хорошо. Да, вот так. Просто продолжай смотреть на меня. Брюс всегда находил длительный зрительный контакт некомфортно интимным. Он знал, что это просто суеверие, но какая-то часть него всегда верила, что чем дольше ты смотришь на кого-то, тем глубже ты можешь заглянуть в его душу. И сейчас он почувствовал то же самое — странное ощущение потери равновесия, словно что-то затягивало его в водоворот, как лист, уносимый течением. Он позволил этому случиться, позволил этим глазам заглянуть в свои, заполнив его мир. Он отдал себя в их власть. Он чувствовал огромный внутренний мир за этими глазами, многочисленные коридоры и закоулки души этого человека. Он чувствовал его страстное желание быть замеченным и страх перед этим, его жажду быть разгаданным; быть чьей-то загадкой. И Брюс знал, что Эдвард тоже чувствовал его сущность — его собственное раненое сердце, отвердевшее, закалённое, долгие годы запертое в том тёмном переулке. Его пустоту, его желания. Хрупкую проволочную арматуру его психики. Эдвард был океаном. Брюс был пловцом, который хотел утонуть. — Чего ты сейчас хочешь? — тихо спросил Брюс. — Я не знаю, — так же тихо ответил Эдвард. — Ты хочешь, чтобы я ушёл? — Нет. —Хочешь, чтобы я обнял тебя? — Да. Брюс медленно забрался в кровать, чего никогда не делал раньше. Самое большее — просто сидел на краю. Совершенно новое чувство — лежать в постели с кем-то. Это казалось нарушением всех границ. — Ложись, — сказал он. Эдвард повиновался. Брюс лёг рядом с ним. Его руки медленно обвились вокруг Эдварда, притягивая того ближе. Смутно Брюс осознавал, что он всё ещё возбуждён, что они оба возбуждены, но сейчас это, казалось, не имело значения. — Я уже говорил тебе раньше: ты не уродец, — пробормотал он в макушку Эдварда. — Пожалуйста, перестань так о себе говорить. Эдвард негромко вздохнул, нарушив тишину. Он снова начал дрожать. — Ты боишься? — Да, — прошептал Эдвард. — Чего ты боишься? — пальцы в перчатках коснулись его волос. Он издал сдавленный смешок. — Этого. Себя, тебя... всего. Губы Брюса коснулись его лба. — Я тоже боюсь. Их взгляды встретились, взволнованные и открытые друг другу. Брюс почувствовал, что двигается навстречу. Прежде чем он осознал это, его губы коснулись губ Эдварда. Эдвард издал слабый стон, когда руки в чёрных перчатках обхватили его лицо, удерживая его в ладонях. Губы Эдварда напряглись. Его широко раскрытые глаза закатились, затрепетали в панике, а потом снова сосредоточились на Брюсе. Он приоткрыл губы. Его тело обмякло, так внезапно и полностью, что на мгновение Брюсу показалось, что он потерял сознание. А затем, внезапно, Эдвард поцеловал его в ответ — жадно и неуклюже, царапая его зубами, высовывая язык, издавая нуждающиеся тихие звуки из глубины горла. Он крепко зажмурил глаза; из одного выкатилась слеза и скатилась по виску в волосы. — Я здесь, — услышал Брюс своё бормотание в губы Эдварда. — Я рядом. Всё хорошо. — Не оставляй меня, — прошептал Эдвард. — Не буду. Он стремительно падал. Он нёсся навстречу приближающемуся поезду. Но он не мог остановиться. Он не хотел.