* * *
— Можно мне кусочек бананового пирога с кремом и капучино, пожалуйста? Официантка — пожилая женщина с выкрашенными в рыжий цвет волосами — несколько раз моргнула. Эдвард только что вернулся с дождя, поэтому промок до нитки; его толстовка прилипла к телу, и он дрожал так сильно, что у него стучали зубы. Он чувствовал себя как раздавленная крыса, которую он видел на улице, разорванная шинами, с раскиданными по тротуару внутренностями. Неужели его состояние было настолько заметно со стороны? Как бы то ни было, её голос, когда она заговорила, был вежливым и профессиональным: — Конечно. Он сел за стойку и начал медленно мять салфетку между пальцами. В голове у него звенело. Имело ли это значение? Имело ли хоть что-то из этого значение? Она принесла ему стакан воды. — Если хотите второе, сегодня в меню суп с куриной лапшой. Наверное, ему следовало бы съесть что-нибудь посущественнее пирога. Он ничего не ел с того утра. Но он хотел пирог. И, к тому же, он никогда не съедал одновременно и еду, и десерт за один присест. Если бы кто-нибудь спросил его почему, он не смог бы этого объяснить. Возможно, это были затянувшиеся последствия детства, проведённого в лишениях; возможно, он просто был приучен питаться только тем, что ему было нужно. Может быть, он чувствовал себя виноватым, заказывая так много, потому что в мире было так много людей, которым не хватало еды. Может быть, ему не нравилось тратить лишние деньги. Может, ему не нравилось, каким мягким и рыхлым выглядел его живот. Даже сейчас, когда жизнь рушилась у него на глазах, он не мог заставить себя заказать тарелку грёбаного супа. — Нет, — сказал он. — Сегодня только пирог и кофе, спасибо. Официантка исчезла на кухне. Эдвард сидел за стойкой, слегка сгорбившись. По навесу снаружи стекали струйки дождя. Было ещё не поздно, но на улице уже стемнело. Дни становились короче. Ранее, идя от станции метро к закусочной, Эдвард испытал краткий, но сильный порыв броситься под встречный грузовик. Хотя в этих порывах не было ничего особенно нового. Он думал о том, не собирается ли NoTrueNihilist слить эту запись назло. Но узнать это наверняка было невозможно. После того разговора Эдвард был немедленно заблокирован. Его последняя точка соприкосновения с группой была отрезана. И как только эта запись выйдет на свет — а это почти наверняка произойдёт, — его отношения с Брюсом рухнут. Что тогда? Он мог бы сдаться Аркхему и признаться во всех своих преступлениях. В этой идее была определённая извращённая привлекательность. Или же он мог бы спокойно прожить остаток своей жизни как одинокий, обычный бухгалтер. Он мог бы завести домашнюю крысу и проводить вечера, разговаривая с ней. Крыса будет его психотерапевтом. Он умер бы жалкой оболочкой человеческого существа, но зарабатывал бы приличные деньги как судебный бухгалтер, даже если большая часть съедалась преступно высокой арендной платой за его тесную квартиру. Он мог бы продолжать жить по средствам, жертвуя каждый лишний пенни на благотворительность, и таким образом сделать свою жизнь хоть немного значимой. Или... В Готэме было так много способов умереть. Необязательно даже было делать эту работу самому. Достаточно было просто бродить по ночам, пока кто-нибудь не сделает это за тебя. В кармане у него зажужжал телефон. Он достал его. Новое сообщение от Брюса: «Пожалуйста, дай мне знать, всё ли с тобой в порядке». Пульс Эдварда участился. Конечно, с ним всё было далеко не «в порядке». Он не связывался с Брюсом с того вечера, когда тот пригласил его на сбор средств. Очевидно, что Брюс беспокоился. Наверное, ему стоит просто написать «я в порядке» и оставить всё как есть. Но он поймал себя на том, что боится отвечать. Эдвард до безумия долго был одержим Брюсом в той или иной его форме. В этом одностороннем влечении были свои безопасность и комфорт; он знал, что это нездорово, но для него это был своего рода источник поддержки. И, самое главное, он мог контролировать это. Когда любовь односторонняя, когда человек не знает о твоём существовании... Ну, конечно, он всё равно может тебя разочаровать. Но только от тебя зависит, как именно. Теперь этот барьер исчез. Эта позиция контроля — быть наблюдателем, тем, кто находится вовне, — была грубо вырвана у него из рук. Брюс продолжал вторгаться в его жизнь, нарушая тщательно выстроенный распорядок, вечно прямолинейный и настойчивый, прямо сплошная, несокрушимая стена заботы и любви. Как Загадочник он хотел, чтобы Бэтмен ответил взаимностью на его интерес, но теперь, когда он и правда стал отвечать... Это не было похоже на его фантазии. Он никогда даже не мог представить себе ничего подобного. Это было намного глубже. Это касалось желаний и потребностей, о которых он даже не подозревал. Это было пугающе. Недостаточно было того, что у них почти случился секс, недостаточно того, что образ Брюса проникал в его мысли и днём, и даже ночью; теперь Брюс хотел ходить на свидания, он хотел настоящих отношений, потому что, очевидно, не мог понять, насколько это было глупо и нелепо, потому что у него была какая-то иллюзия, что они вдвоём могли бы жить счастливой, нормальной жизнью, ходить на пикники, бегать за ручки по цветочным полям и вместе спасать Готэм, потому что Брюс Уэйн был клинически, блядь, ненормальным, всем из себя таким болезненно серьёзным и добрым, и... Нет. Он позволил этому зайти слишком далеко. Всё и так уже рушилось на глазах, и если Эдвард позволит этому продолжаться и дальше, Брюс может погибнуть вместе с ним. Всё, что он мог сейчас сделать — это попытаться свести ущерб к минимуму. Он напечатал: «Мне нужно перестать видеться с тобой. Мне жаль. Пожалуйста, не связывайся со мной больше». Его большой палец, слегка подрагивая, завис над кнопкой отправки. Он стёр текст и вместо этого написал: «Я в порядке». «Я рад». И спустя несколько секунд: «Мы можем поговорить? Я имею в виду, по телефону. Я просто хочу услышать твой голос». Эдвард почувствовал, как у него в горле образовался комок, и слова на экране вдруг стали расплываться. Какая-то его часть была убеждена, что Брюс рассердится на него после того, как он так резко прервал их последний разговор. Но он совсем не злился. В каком-то смысле было бы даже легче, если бы он был зол. «Не могу. Не прямо сейчас». Пауза. Затем: «С тобой точно всё в порядке?» «Знаешь, тебе не нужно постоянно проверять меня. Я не твоя ответственность», послал он. Ответ пришёл незамедлительно: «Нет. Моя». Высокомерен, как всегда. Но, по мнению Брюса, он просто констатировал факт. «Кое-что произошло», написал он. «Я не знаю, могу ли рассказать об этом сейчас. Но я могу сказать, что тебе было бы разумнее держать со мной дистанцию. Ради твоего же блага». «Почему?» «То, что мы сделали, было ошибкой». — Вот ваш кофе. Пирог сейчас подадут. — Спасибо. Телефон снова зажужжал. Очередное сообщение от Брюса: «Эдвард, если ты правда веришь, что это была ошибка, и если ты не хочешь больше меня видеть, тогда я приму твоё решение. Но это не значит, что я отказался от своей ответственности перед тобой. Если ты предпочитаешь, чтобы тебя оставили в покое, я продолжу следить за тобой издалека, не связываясь напрямую». Боже, он был неумолим. Эдвард написал: «Значит, ты планируешь следить за мной всю оставшуюся жизнь?» «Так долго, как будет нужно. Пока я не буду уверен, что ты не представляешь для себя опасности. Каково сейчас твоё психическое состояние?» Он сжал зубы так сильно, что у него заболела челюсть. Он написал: «Моё психическое состояние — не твоё дело. Какие у тебя есть основания полагать, что я представляю для самого себя опасность?» Ладно, возможно, это был глупый вопрос. «Ты вредишь себе», написал Брюс. «Ты сам мне это говорил. У тебя есть шрамы». «Те? Это просто царапины. Они ничто». «Я не хочу, чтобы ты причинял себе вред, Эдвард». Его дыхание участилось, со свистом вырываясь через нос. Щёки залило румянцем. Гнев — горячий и неожиданный — захлестнул его. Это было лучше, чем паника или отчаяние, поэтому он ухватился за него. «Я буду делать со своим телом всё, что захочу», отправил он. «Я тебе не принадлежу. Я никогда не просил тебя брать на себя ответственность за мою безопасность. Если я захочу навредить себе, я это сделаю. Если ты действительно так беспокоишься об этом, тогда скажи полиции, кто я такой, и пусть они отправят меня в Аркхем». «Печатает, печатает, печатает»... Как будто он писал, а затем стирал сообщение. Наконец он написал: «У тебя есть кто-нибудь ещё, кто может тебя проведать? Я знаю, что у тебя есть твоя онлайн-группа, но они даже не знают, где ты живёшь. Может, сосед? Коллега? Кто-нибудь?» В глазах снова помутнело. У него никого не было. Он продолжил: «Тогда извини, но мне нужно продолжить проверять тебя самому. Тебе не обязательно видеть меня или говорить со мной, если ты не хочешь. Я не буду предпринимать никаких попыток вмешиваться в твою жизнь. Но я буду следить за тобой, несмотря ни на что». Его щёки запылали ещё сильнее. Он начал писать: «Ты — контролирующий, лицемерный, властный...» Он стёр сообщение. Он снова начал: «Твоя зацикленность на мне жалка. Тебе что, больше нечем заняться в свободное время?». Это он тоже стёр, так и не отправив. — У нас кончился банановый пирог. Он резко поднял взгляд. — Что?.. — Пирог, который вы просили. Он закончился. Может, вы хотите заказать какой-нибудь другой? — О... Т-тогда тыквенный, пожалуйста, — пробормотал он. Как только она вернулась на кухню, Эдвард написал: «Нам нужно установить границы». Вот так, подумал он. Это был хороший ответ. Деловой, твёрдый и бесстрастный. Разумеется, он прекрасно понимал, как нелепо это звучало из его уст; человека, стены которого были увешаны газетными вырезками с Брюсом Уэйном; человека, который посылал Бэтмену таинственные открытки с загадками про убийства; человека, который буквально спал с игрушкой, сделанной по его образу. Он был полностью уверен, что Брюс укажет на это противоречие. После ещё одного короткого молчания Брюс ответил: «Хорошо. Что ты предлагаешь?» Эдвард пару раз моргнул, застигнутый врасплох. Он начал печатать, но затем понял, что на самом деле не знает, что сказать. У него никогда раньше ни с кем не было подобного разговора. Но Эдварда беспокоили даже не наблюдение за собой, не слежка из бинокля. Они оба были линчевателями; скрываться и тайно наблюдать за людьми было частью их жизни. Это касалось всего остального. Это было само существование Брюса. Сам Брюс продолжал лишать его защиты, даже не зная, что он делает. — Ваш тыквенный пирог. — Ох. Спасибо. Поскольку он ещё ничего не ответил, а ему нужно было что-то сказать, Эдвард написал: «Я не хочу, чтобы ты всё время беспокоился обо мне. Я живу с суицидальными мыслями с тех пор, как мне исполнилось девять лет, и я всё ещё здесь. Я не умру так просто». Сразу же после того, как Эдвард отправил сообщение, он пожалел, что не может его отменить. Он не собирался рассказывать о себе так много. Какое-то время Брюс не отвечал, и Эдвард почувствовал тяжесть этого молчания, тяжесть его попыток найти правильные слова. Эдвард поспешно отправил ещё одно сообщение: «Да, я понимаю, что я не самый уравновешенный человек, но я привык заботиться о себе сам. Я занимаюсь этим уже давно. Временами я буду молчать. Не нужно сразу же думать о худшем». Наконец Брюс написал: «Ладно». Через несколько секунд пришло ещё сообщение: «Иногда я могу быть слишком настойчивым. Я это понимаю». «Ты — настойчивый? Да никогда». Но Брюс, кажется, не уловил сарказм. «Это правда. Для меня это всё в новинку. Я позволил себе поддаться собственным чувствам, и я навязал эти чувства тебе. Ты имеешь право злиться. Я хочу найти какой-нибудь способ приглядывать за тобой, не нарушая твоих границ». Эдвард отложил телефон и откусил кусочек пирога. Его лицо всё ещё было красным. Ну почему он должен быть таким... таким... Он отбросил эту мысль и попытался сосредоточиться на еде. Покончив с пирогом, он написал ещё одно сообщение: «Где ты сейчас?» «Я на крыше, примерно в полумиле от «Айсберг Лаунж». Сегодня вечером я проводил обычный патруль улиц и застал в разгаре ограбление круглосуточного магазина. Вор сбежал, но я остановил ограбление». «Хорошо, значит так подожди ты сейчас Бэтмен?» «Да». «Ты просто сидишь на крыше как Бэтмен и переписываешься со мной? Забавно». «Что в этом забавного?» Иногда Брюс мог быть таким твердолобым. Эдвард задумался, трудно ли было писать текстовые сообщения в этих перчатках. «Не бери в голову», ответил он. — Что-нибудь ещё? — Только чек, спасибо. Официантка принесла его счёт. Он отсчитал банкноты, тщательно разглаживая их уголки, и вышел из закусочной под дождь. Ему следовало бы просто пойти домой и попытаться немного поспать. Он был измотан. Но он вспомнил разговор с NoTrueNihilist, и его желудок болезненно сжался. В этот момент мысль о том, чтобы вернуться в собственную квартиру — это захламленное, вызывающее клаустрофобию пространство: бледное свечение монитора, бесконечные ряды журналов, заполненных шифрами, яростью и болью — была невыносима. Он задыхался в этих четырёх стенах. Стоя под навесом, он написал: «Ты сказал, что сейчас недалеко от Айсберг Лаунж?» «Да». Он колебался, прекрасно понимая, что это, вероятно, было ошибкой. Он не знал, что теперь произойдёт, как они будут двигаться дальше. Но ему нужно было рассказать Брюсу о записи. Эдвард был многим ему обязан. Может, было бы проще сделать это лично. «Я могу с тобой увидеться?» «Да». «Я снаружи «Простых радостей», закусочной». «Скоро буду». Эдвард ждал, дрожащий и промокший, стоя под навесом. От тротуара поднимался пар. В темноте ночи светились яркие неоновые вывески. Линзы его очков покрылись бисеринками капель воды; он не мог вытереть их о свою толстовку, потому что она тоже была мокрой. Вскоре видеть стало сложно. И наконец из тени материализовалась фигура в мокром плаще. Всё, что он мог разглядеть — это знакомый силуэт, чья тёмная маска отражала свет ближайшего уличного фонаря. Сердце Эдварда заколотилось быстрее. Бэтмен вытянул руку, облачённую в перчатку. Эдвард сделал один неуверенный шаг вперёд, затем другой... затем сдался и бросился к нему через всю улицу. Он врезался в него, чуть не сбив с себя очки, и уткнулся лицом в грудь Бэтмена. Руки обхватили его, притянув к себе; плащ окружал его, как крылья, обволакивая и уводя всё глубже в тень. Его горло и глаза горели. Он вспомнил их первое объятие, то неожиданное чувство безопасности и принятия. Когда он рос, его так редко держали на руках. В приюте, а затем и в приёмных семьях в подростковом возрасте забота выдавалась лишь маленькими, редкими дозами, как ограниченный ресурс, который нужно было тщательно распределить между бесчисленными нуждающимися сердцами. И как только ему исполнилось восемнадцать, его просто выбросили в мир, ожидая, что он обеспечит себя сам, и эти обрывки заботы — крепкие объятия, мимолётные слова похвалы — полностью прекратились. Пальцы в перчатке легли ему на макушку, погладили промокшие волосы, и Эдвард закрыл глаза, чувствуя головокружение. — Ты дрожишь, — прошептал Брюс. Эдвард сглотнул. Он мог бы сказать, что это просто холод. Но какой был смысл врать сейчас? — Я совершил ужасную ошибку, — прошептал он. — Какую? — Та... запись... которую ты мне прислал, я... — Он судорожно вздохнул. — Я был неосторожен. Мой компьютер взломал один из членов группы. Они видели. Они знают, что мы... — Он замолчал, едва в силах говорить. — Они собираются использовать её против тебя. Против нас. Они хотят навредить тебе. Брюс на мгновение замолчал, затем тихо сказал: — Мы с этим разберёмся. Бэтмен — Брюс — заключил Эдварда в свои руки, притягивая его ближе, полностью окутывая плащом, защищающим его от дождя. Эдвард крепко зажмурился. Он издал слабый вздох, чем-то отдалённо похожий на смех. У него сдавило грудь. До чего странная штука, эта жизнь. Он стоит ночью, под дождём, поглощённый объятиями человека, одетого как гигантская летучая мышь. Тени окутывали их, защищая от вида проезжающих мимо машин, но если бы кто-то подошёл слишком близко и увидел их, что бы они подумали? Ему было плевать. Он был в объятиях кого-то, кто любил его, кто считал его существование драгоценным, незаменимым. Он чувствовал это: эту любовь, нечто более глубокое, первобытное и сильное, чем секс. Что бы ни случилось с ними в будущем, сейчас он наслаждался каждым мгновением происходящего. Он не верил в бога. Он перестал верить в него примерно в том же возрасте, когда понял, что Санта-Клаус — не более чем сказка о том, что дрянные подарки, которые они получали рождественским утром, были передаренными вещами от других, более удачливых детей. Он не молился с тех пор, как ему исполнилось пять лет. Но сейчас он вдруг понял, что молится, посылая слова в глухую, равнодушную вселенную. Пожалуйста, пожалуйста, позволь мне насладиться этим чувством. Даже если оно продлится совсем недолго. — Ты насквозь промок, — сказал Брюс. — Давай пойдём куда-нибудь, где тепло и сухо? Эдвард кивнул. — Хочешь, вернёмся в твою квартиру? Мне отвезти тебя домой? — Это больше не дом, — пробормотал он. — Тогда идём со мной.* * *
Входная дверь приоткрылась, и Альфред подошёл к ней. Он увидел, как в помещение вошёл Брюс, одетый как Бэтмен, одной рукой обнимающий промокшую, дрожащую фигуру в очках, и подумал: «О боже». Ему пришлось напомнить себе, что этот мужчина, похожий на мокрого кота, был Загадочником. Брюс встретился с дворецким взглядом и сказал: — Он останется здесь на ночь. Альфред не был удивлён. Он готовился к чему-то подобному. Но позже ему придётся ещё раз поговорить с Брюсом. — Понял. — Он кивнул. — Я принесу сухую одежду.