Даже маленькая мышь имеет право на ярость

Белый Ловец, Калеб Куинн, как его называли рабочие, был яростным педантом, который взрастил любовь к чистоте и во мне. Не проходило и дня, когда я слышал его наставления о гигиене, запахе от одежды или неподстриженных ногтях. Он считал, что окружающим невдомек, насколько это важный ритуал — поддерживать чистоту. К рабам Ловец относился снисходительно, в отличие от других господ, он выдавал на каждую душу по куску мыла. Нас сразу отделяли, я не стоял выше белых людей, но и не приравнивался к неприкасаемым. На таких позициях находились гувернантки, но лишь с одним исключением: они не пользовались благосклонностью господина. Я больше никогда не вспоминал прошлое, и лишь проскальзывающие мысли о пережитых ужасах заставляли мои руки гореть адским огнем. Верования белых людей, жизнеощущение и их мысли медленно набивали мою голову. Теперь я знал о праведных заветах, странных ритуалах, селекции людей, которая делила нас на касты, не позволяя переступать границы. Рабы были неспособны осмысливать вещи, поэтому не стоило беспокоиться об их чувствах, потому что вещи, принадлежавшие господину, не испытывали мук, а значит, не заслуживали спасения. Я тоже был вещью, но очень диковиной, которую оберегал сам Ловец. Он видел во мне некоего приемника, который мог потенциально занять его место, но никогда не говорил об этом прямо. Приезжающие гости всегда просили привести зеленоглазого дикаря на смотрины. И, не стесняясь в выражениях, обсуждали все в моей внешности. Они внимательно всматривались в мои глаза, а после долго качали головами, как китайские болванчики, и что-то шептали. Один из мужчин посоветовал Калебу избавиться от «желтокожего демона» как можно скорее, иначе сам Господь покарает его. Ловец усмехался, говоря, что Бог давно проиграл его душу, а всё это лишь для будущего потомков. Земли, рабы, нескончаемые плантации. Английский стал моим новым языком. Приспособив разжимать челюсть на определенные звуки, я научился говорить с другими. Неприятная шероховатость языка белых ловцов вызывала во мне внутреннее сопротивление, которое старались изжить. Приходилось быстро учиться, не оглядываясь в прошлое. С самого начала наставник, так просил себя называть Калеб, учил держать ружье. Орудие, оттягивавшее руку и не желавшее слушаться меня, мог ли я приучить его дикий нрав, как приучили мой? Мне не попасть в ту мишень, я знаю наверняка, но если не смогу, то Калеб назначит мне несколько ударов плетью. Холодная сталь не принимала меня, мертвое изделие, насыщаемое смертями. Я стреляю, и носок приклада отдает мне в плечо, всё кружится и ударяюсь об землю. Калеб неодобрительно что-то кричит, а оружие будто вросло, вдавливая и меня. Я был никем. Чужим среди чужих. Обо мне заботились женщины, стараясь научить всем правилам. Нельзя было перечить, нужно настоятельно пригибать голову, когда проходил белый человек, недопустимо говорить на родном языке. Рабы все же ослушивались, и, если их улучали надсмотрщики, то получали пару ударов по спине. Был среди них коренастый подросток, Джоуи, всегда старавшийся задеть меня. Поговаривали, что Ловец выкупил его у другого господина за бойцовского пса. Темнокожий парень отличался мстительным нравом: никогда не приклонял головы, дерзил надсмотрщикам и быстро завоевал общее уважение среди других рабов. Мы не поладили сразу. Не то, чтобы я был каким-то ханжой, просто его желание подчинить все и вся злило меня. Он был ничем не лучше белых людей, с одной особенностью — его боялись. Да, я думаю, Джоуи был болен, потому что мог хвататься за прутья и избивать шалящих детей просто потому, что те крикнули слишком громко.

***

— Подойди, крысеныш, — Джоуи помахал рукой, сидя на ограде и пожевывая какой-то сухой стебель. — не слышал, уродец? Джейк лишь перекинул веревки за спину, стараясь перевязать тюки с сеном. Парень спрыгнул, подходя к подростку и быстро забравшись наверх схватил за шиворот. Он кричал над ухом оглушительно мерзко, что хотелось врезать, но тогда прилетит сильнее. — Отвали, Джоуи. — ребенок пытается выбраться, раззадоривая бесноватого, за что получает оплеуху и довольно собой парень спрыгивает, вырывая веревки. — Тебе это не понадобится. Джейк старается успокоиться, утирая нос и смотря злобно в сторону обидчика. Бежит за ним вслед и толкает в грязь, и пока толстозобый не опомнился колошматит наугад. Разнимать бегут другие люди, но предупредительный выстрел одного из надсмотрщиков распугивает их. Фрэнк застилает солнце, наклоняя пологи своей шляпы и смотрит очень хитро, словно степной койот. Он думает кого стегнуть первым и усмехаясь проходит плетью по ним двум. Джейк выпускает подолы рубахи Джоуи и отпрыгнув в сторону несется со своими веревками обратно. Обидчика стегают до криков, пока Фрэнк сам не решает остановиться. Вечером Джейк стоит у господского входа, переминаясь с ноги на ногу. Он успел перевязать все тюки, но тело так устало, что непроизвольно дрожало, ладони опухли, а след от стежка неприятно ныл. Ребенок следил за слугами, которые сновали по дому в чистой одежде и выглядели вполне довольными. Калеб лично вышел, дабы проверить своего подопечного. Сталкиваясь с ним у самого порога, он скривил лицо от замызганного вида и этого отвратного запаха. — Что я говорил? — мужчина смотрит холодно, оглядывая ребенка. — Не приближаться к дому если воняешь. — Тогда пошел от сюда! — мужчина толкает его с первой ступеньки, крича вдогонку — жду через десять минут и не смей задерживаться. Джейк наспех скидывает одежду и расстраивается, завидев дырку на рубахе. Мыло выскальзывает из натруженных рук, катясь по грязной земле. Подросток умывается и вычищает грязь из-под ногтей, долго трет свою спину, что рана начинает кровоточить. Не замечает, что лицо становится влажным, он оседает на ведро и монотонно водит мылом по коленке. Джейк опаздывает, но Калеб и не замечает времени явно подвыпив он любезно ведет его к гостям. Представляя его будто сына, но все же указывая свое отношение. Гости сначала ужасаются, но какая-то из женщин вскидывает руки, дивясь чудному цвету глаз. Они опасаются подходить ближе, а некоторые даже брезгуют заговорить. — И что? Он говорить научался? Я думал у них мозг в горошину — усмехается толстяк и другие поддерживают его одобрительными смешками. — Видимо, начав говорить по-английски он стал умнеть. — подмечает Калеб и хлопает слишком сильно Джейка по спине, отчего ребенок сгибается в смехотворный поклон Мужчины оценивают желтокожего как товар, примеряя его к паре серебреных монет если не меньше. Джейк смотрит себе под ноги, не позволяя разогнуться, как бы ни случилось, но он усвоил, что инициатива наказуема. Калеб насмешливо улыбается и будто прозревая говорит: — Хочу поставить на одну из рабынь, что новоприбывший голыми руками убьет твоего. — он бросает вызов одному из сидящих толстосумов, отчего тот заливается смехом краснея как телячий барабан от ударов. — Любую? — Какую хочешь и даже с гарантией. — Ловец лукаво усмехается и закуривает сигарету. — Ладно, ставлю своего жеребца. — мужчина швыряется обещаниями, словно нет в мире ни одной вещи или чуда, которое он не способен купить. Джоуи приводят в отдельную комнату, где полукругом сидят десяток мужчин. Джейка оставляют около двери, чтобы он не впускал ни одну женщину. Калеб подходит к рабу и смотрит очень внимательно, отмечая, что парнишка выглядит паршиво после лупцевания. Он прикидывает, сможет ли он выстоять хотя бы раунд, но отступать поздно, улучить собственное самолюбие в неспособности выиграть — да лучше заклюй его белокрылый орлан! — Чего тянешь, Калеб? — мужчина закашливается от сигарного дыма, все подначивая и подначивая людей вокруг себя. Ловец в последний раз смотрит на сгорбившегося мальчишку, бросая на пол платок — «убей или будешь убит сам». Хозяин дома садится в кресло и наблюдает как к ним выводят коренастого черного. Тот выглядит умалишенным, немного дергается и в страхе оглядывается, не понимая, где он. Джоуи срывается с места, ударяя ногой по коленям верзилы, косточка смещается и неестественно искривляется, противник мгновенно падает на пол и тогда начинается настоящий бой. По истине гигантских размеров мужчины неразборчиво кричит, словно ребенок учится словам, он хватает Джоуи за лодыжку, выкручивая её в сторону и хруст надломившейся кости слышен даже Джейку. Соперники сливаются в один рвущийся организм, но каждый сам за себя. Победа означает жизнь, проигрыш — пулю в голове, а порой и изощрённые пытки за разрушенную репутацию господина. Джоуи с зверским кличем обрушивает удары по уязвимым местам мужчины, кожа столь грубая, расходится под давлением и алые подтеки ужасающи расплываются по темной коже, делая её темнее. Джейк в страхе опускает глаза, рассматривая узор на ковре, он ощущает стопами как пол под ним трясется. Громила бьет Джоуи по голове, и парень отключается лишь на мгновение, но этого достаточно, чтобы раб начал забивать его как скотину. — Я приберу ту хорошенькую с чернушным фартучком! — белый проглатывает последние слова от удовольствия, ехидно смотря на Калеба. Капли крови попадают на ботинки Ловца, и он морщится с таким отвращением, что готов достать револьвер и пристрелить черных. Хотя один из них явно уже покойничек, придется вновь тратить деньги. Какими же бесполезными были бойцовские рабы, лишь придурь в голове без капли силы. Джоуи не двигается под толстяком, который устало дышит над телом. Парень открывает глаза, словно в сердце шпора воткнулась, а в шею толстяка осколок стекла. Он открыл рот, и тонкая струйка кровавой слюны упала на грудь убийцы. Тучное тело упало плашмя, придавливая Джоуи. Мужчина завизжал как свинья, вскакивая со своего места. — Этот сукин сын убил его! Это против всех правил! — он подбежал к телам и стал пинать мертвое так остервенело, что носок его ботинка слегка скривился. — Вставай тупая ты скотина! Брюхо вспорю, вставай! Калеб спокойно втянул дым, оставаясь невозмутимым, но очень довольным: — О правилах вспомнил, протестантская ты потаскуха. — он жестом подозвал рабов, попросив убрать мертвого бойца — Уговора не было, так что… Мужчина был краснее самого черта и плюнув под ноги Калебу достал револьвер, сделав пару выстрелов в мертвое тело своего раба и успокоившись начал: — Ты прав, друг мой, прав, — он достал бумаги, вырывая из рук предоставленное перо и размашистым почерком подписал гарантию — к черту твои бои, так и разориться можно. Джоуи оставался на месте еле дыша, но все еще живой. Он выиграл билет — право на жизнь, пусть еще на пару недель до следующего боя.