Kissi Royal Maroon Helleborus

Се Юйчень возится с чертежами, устроившись на ковре. Выкладывает листы кальки и шершавой зелёной бумаги в паутинный узор на журнальном столике, сверяя масштабы, шоркает отточенной иглой карандаша, отмечая тонкие линии, складывает в журавлей. Сюсю просила небесный фонарик. Конечно, они уже взрослые, и складывание бумажных фонарей совершенно не подходит серьёзному главе Се, а детские просьбы — опасной госпоже Хо. Но сколько бы ни прошло лет, Хо Сюсю всё ещё останется его любимой маленькой кузиной, младшей сестрой, которую он порой балует вопреки всякой логике. Сюсю хочет фонарь ручной работы от своего Сяо Хуа-гэгэ — Сюсю получит лучшее, что ему удастся сотворить в ближайшие две недели. Медленно, по частям: сперва эскизы, затем раскройка и сборка. Нет смысла торопиться. Он как раз вычисляет лучший интервал для повторения узора, когда рядом плюхается знакомое тело, закутанное по уши в пушистый махровый халат. Сяцзы расслабленно раскладывается по ковру, закинув ступни на диван, и рассеянно поигрывает кисточкой пояса, уставившись куда-то в потолок. Се Юйчень приветствует его осторожным касанием, то ли похлопыванием, то ли поглаживанием по плечу, сам не зная, чего в нём больше. Это просто необходимость утвердить, что Сяцзы здесь, что он замечен. Иногда он не делает этого, желая поддразнить; сейчас смысла отказывать себе в привычке нет. Сяцзы отзывается звуком умиротворения: перекатывается на бок, сглажено напевая любимый мотив, концентрирует внимание на Се Юйчене, как объектив камеры. Следит за мерной штриховкой, не пытаясь подлезть под руку. Не оценивает; вглядывается, как в текущую воду, размышляя о своём. Стоит отдать Сяцзы должное: он честно дожидается, пока Се Юйчень не отложит карандаш, намереваясь сделать гимнастику для пальцев, и только тогда озадачивает надуманной идеей. — Как насчёт завязать мне глаза? — спрашивает Сяцзы столь же беззаботно, словно о погоде говорит. Се Юйчень опускает руки на колени с подчёркнутой аккуратностью, осторожно опираясь раскрытыми ладонями. Для стремительности Сяцзы ему нужно дополнительное основание в мире — обдумывать нужно так же быстро, иначе переведёт тему в мгновение. С Сяцзы нужно думать на восемь шагов вверх, сорок назад и двадцать по диагонали для верности. Молниеносно и с неожиданным уклоном. Он не может сказать, что не ожидал такого вопроса. Рано или поздно он поднялся бы на повестку дня — чтобы Сяцзы и упустил поле для экспериментов? Се Юйчень предполагал. И, верный обычаю предупреждать возможные события, подготовился заранее. Загадка не в том, почему; проблема не в том, что нет ответа. Время, предпосылки, желания… Сяцзы ведь не остановится. Сяцзы безбашенный. Может ли Се Юйчень доверять себе, быть уверенным, что успеет удержать и не разбить, если что-то произойдёт? Должен. — Мне нужно убрать черновики. — сообщает он, чуть склонив голову в согласии. Сяцзы не привыкать к завязанным глазам. Они часто используют ленты: так уж вышло, что в постели они куда удобнее очков, как минимум, мешают меньше. Но то ленты, полупрозрачные, пропускающие лучи, успевшие стать обыденными. Сяцзы хочет повязку: плотную, тесно прилегающую, чтобы ни капли света, сплошь темнота, будто и вправду слеп. Се Юйчень подготовил такую долгие месяцы назад, здраво решив, что когда-нибудь этот день настанет. Он знает Хэй Сяцзы. Может предсказать, что Сяцзы придумает для них. Именно поэтому, когда они планомерно переходят в спальню — самое защищённое место, логово, безопасность, — Се Юйчень достаёт не только коробочку с повязкой, но и моток припасённой и заранее обработанной должным образом верёвки. Сяцзы любит нежничать, но порой охотно требует ограничений. Иногда для самого Сяо Хуа; иногда для себя. Это кажется странным: Сяцзы, до боли свободолюбивый в обычной жизни, и ремни со жгутами в кровати, но Се Юйчень знает достаточно, чтобы понять. Здесь Сяцзы выбирает сам; то, что ограничивает его тело, не действует против его воли; Сяцзы доверяет Се Юйченю сплести из пут колыбель. И наоборот — если нити от его рук вложены в ладони Сяцзы, это не станет смертельной потерей контроля, лишь передачей частичной веса того, что лежит на плечах. Сяцзы не нравится железо. Никаких наручников: только шнуры и верёвки, хлопок, джут, шёлк, лён. Насыщенный кармин, мокрый базальт, приглушённое сияние розового кварца. Се Юйчень, не задумываясь, выбирает окрашенный в тёмное лён: залог правильных ощущений — сочетания мелочей. Сяцзы одобрительно насвистывает, любопытно потирая пальцами бархат повязки. — Хуа-эр-е, как всегда, щедр и предусмотрителен. — улыбается он, присаживаясь на кровать и снимая очки. Примеряет повязку: прикладывает к глазам, пробуя, теребит мягкие тесёмки завязок. — Не поможешь? Куда он денется. Сяцзы наклоняет голову, подставляется, послушно давая убедиться, что повязка расположена верно. Посмеивается, когда Се Юйчень педантично поправляет пряди волос, прокладывая широким лентам крепления путь. Замирает инстинктивно, когда повязка затягивается, погружая в полную темноту. Се Юйчень вывязывает сосредоточенно сложный узел, проверяя на прочность, слегка тянет, концентрируясь на бархатистой поверхности, незнакомой, странной, обманчиво лишней на Сяцзы. — Обвязка по одежде или без? — уточнить важно. Иногда любые оковы — это средство заземления и только, ничего кроме. Иногда это лучше работает на голое тело, иногда — поверх излюбленных футболок и джинсовых штанов; иногда это может означать большее и быть элементом игры. В любом из вариантов — они взрослые люди, способные чётко решить, чего хотят в настоящее время. Могут и должны обсудить. — Без, — откликается Сяцзы задумчиво, принимаясь на ощупь за пояс халата. Сяцзы без зрения почти так же эффективен, как и с ним: сказываются многочисленные тренировки. Се Юйчень отводит его ладони непреклонно, вкладывает будущую привязь, позволяя оценить тактильно, и принимается за дело сам. Он не удерживается от нежной глупости: целует Сяцзы в уязвимый висок коротко, и только после принимается раздевать. Выворачивает из полога сливочно-белого халата, вытаскивает из футболки, помогает снять шорты и нижнее бельё. Отвлекается: складывает относительно аккуратно, чтобы убрать на кресло, подальше. Сяцзы безошибочно поворачивает голову вслед его перемещениям — прислушивается. Это хорошо. Сяцзы вовлечён, а не потерян. Самое время продумать план. Отсечённое зрение повышает тактильность. Ограничение движения — внимательность к обстановке. Стоит ли учитывать вкус и обоняние? Может быть, частично. Практичнее сделать упор на звуковые стимулы. Сяцзы и в принципе на них реагирует положительно, а уж в таких обстоятельствах… Он начинает плетение с рук, медленно обворачивая сведённые вместе запястья тёмной линией верёвки. Первый узел — как точка. Заявление, не подлежащее обжалованию. Первый узел — это подставленное плечо, приглашение опереться, позволить, успокоиться. Это напоминание. Се Юйчень не уточняет, по вкусу ли Сяцзы узлы, не туго ли. Он в работе с верёвками достаточно компетентен, чтобы звать себя профессионалом. Когда-то это звание касалось исключительно утилитарных методов; после того, как Сяцзы признался в маленькой слабости, распространилось и на декоративные. Связывать или ускользать — Се Юйчень обучен этому в равной мере. Он не использует на Сяцзы грубые полевые вязки, не пробует и ажурность причудливых, но бесполезных плетений. Сяцзы заслуживает идеально выверенного сочетания, признания его силы и демонстрации привлекательности в одно время. Се Юйчень рисует ему границы нитями, оплетает в кокон укромной беспомощности, как терпеливый паук, прослеживает хищные грани мышц темнотой веревий. Продёргивает узлы перекрёстками, захлёстывает концы в сетку триграмм, обвязывает протянутую в ладонях суть. Достаточно одного слова Сяцзы, и он остановится. Сяцзы молчит. Подстраивает своё дыхание под ритм Се Юйченя, вслушиваясь, расстилается под руками, расправляясь медленно, как драгоценный свиток, подрагивает — не от боли, не от хрупкости, не от предвкушения, лишь удерживая упрямо убеждающее рвануться навстречу касаниям тело. Принимает навязанное, не протестуя. Верит. Сяцзы красив, думает Се Юйчень и повторяет вслух, только чтобы увидеть, как партнёр усмехнётся его словам, пытаясь представить себя. Что же: фантазия у Сяцзы богатая, что только на пользу. Сяцзы красив. В едкой броне из повседневных теней, в пафосном доспехе цинизма; без одежды, крепкий и ловкий, с мягкой улыбкой и весёлой ухмылкой; сейчас, в чёрной паутине, наслаждающийся вниманием и заботой. Чёрный Сяцзы всегда к лицу — фирменный цвет, не может не идти. Се Юйчень бы добавил кратких мазков белого и розового в угоду собственной прихоти, но не сейчас, не сегодня, не в этот раз. Он забирается Сяцзы за спину и осторожно облокачивает на себя, обнимает за пояс. Спрятать Сяцзы сложно: и физически — разница в размерах, — и морально. Но если партнёру нужно, Се Юйчень сделает. Нет невозможного, если просит Сяцзы. Особенно, если цель так безопасна и смирна. Это время на привыкнуть. Прислушаться к ощущениям, испытать новые пределы, осознать испытываемые сигналы. Без слов и спешки — просто подождать. Он качает Хэй Сяцзы в объятиях, полностью удовлетворённый тем, что имеет. Он был бы не против чуть повысить интенсивность прикосновений: плавно выцеловать дорожку вниз по сильной шее, прикусить вкусное плечо. Но то он и его желание получить всё. Если Сяцзы хочет просто посидеть в спокойствии, это тоже будет неплохо. К счастью, они партнёры. А значит — мысли сходятся. Сяцзы шевелится пробно, откидывается назад податливо, перенося весь вес на колени и Се Юйченя. Вдыхает резче, улавливая, как натягиваются в ответ на движения сети, мягко пресекая попытку бунта. Се Юйчень чувствует, как напрягается под его ладонями перевитый линиями веревий пресс; Сяцзы явно нашёл интересующую его мысль. — Мало данных для анализа, — констатирует Сяцзы, пародируя его самого. И притирается ближе, вжимается уверенно, доказывая делом, о чём говорит, чтобы коварный, как он выражается, муж не подумал на что-то другое. — Надо всецело протестировать. Фырканье вырывается само собой. Действительно, о каких медитациях в плетениях он тут распинался? Это же Хэй Сяцзы. «Чем ярче ощущения, тем лучше жизнь», — вот его девиз. Упустить такую возможность? Да никогда! Что же. Тем лучше для них. Хорошо, что он предвидел такой вариант развития ситуации и сделал конструкцию гибкой. Перевязать получится легко, когда понадобится. Се Юйчень улыбается невинно, с чистой совестью вгрызаясь в столь аппетитный загривок. И если при этом верёвки заставляют Сяцзы качнуться вперёд и неловко замереть, отдаваясь тщательному исследованию испытанного… Это хорошая картина, определённо. Он выпишет её линией за линией: алыми пятнами, громкими звуками, мелкой дрожью. Нужно только соблюсти пропорции заботы с жестокой настойчивостью, чтобы Сяцзы сам попросил, потребовал, отдал знание, чего хочет. А затем принял до конца понимание, что сделать что-либо самому без нарушения предложенной игры ему не позволят. Чтобы наслаждался отдыхом на вынужденной остановке, а не рвался к небесам. Конечно, Се Юйчень остановится, если Сяцзы захочет. Но остановиться означает прекратить, а не уступить. Они оба знают это. Сяцзы на вкус — человек. Немного соли, немного кожи, горячее под зубами, упругое на руках. Се Юйчень его собирает по кусочкам, как пазл, как витраж, как битое стекло — из частиц в прекрасную картину. Он не говорит слишком много, даёт ориентиры на карте темноты нотами: глухо урчит, вылизывая места укусов, выдыхает громче, восторженнее, когда замечает натяжение пут, мурлыкает под нос бисером перемешанные слова одобрения. Не торопится и не давит: остроту стоит увеличивать постепенно, от невесомых касаний и лёгких поцелуев до тяжёлой хватки и кружащейся головы. Не стоит подгонять время. Сяцзы отзывчивый. Всегда, но сейчас, когда ощущения чуть другие, особенно. Он откликается на ласку, как струны скрипки, где каждое прикосновение звуку равно. Отдаётся Се Юйченю в руки оплавленным воском, пластичный и восприимчивый, отдаёт право решать, как всё произойдёт. Не сразу. Понемногу. Разрешает о себе позаботиться, скрыть от мира, удержать якорем во тьме. Се Юйченю интересно, что сейчас испытывает Сяцзы. Его партнёр предпочитает жить настоящим; достаточно ли аргументов приводит Сяо Хуа, чтобы убедить в правильности каждого вдоха? Он видит, что Сяцзы хорошо, и этого достаточно, чтобы продолжать. Просто любопытно. Что чувствует Сяцзы? Может быть, поток искр, покалывающих, прожигающих точечно, вспыхивающих созвездиями; мерные волны прибоя, с каждым разом относящие всё дальше в океан; золотые линии жадности, растекающиеся под кожей паучьими линиями. Может быть, Сяцзы дрейфует, ориентируясь только на Се Юйченя; может быть, Сяцзы заземляется о прочные канаты льна, чувствуя себя воздушным шаром. Может быть, Сяцзы всего слишком много, а может, слишком мало. Может быть, и то, и другое; может быть, в самый раз. — Ты опять слишком много думаешь, Сяо Хуа. Он не отрицает. В Сяцзы легко потеряться, и Се Юйчень блуждает регулярно, беспомощный в тепле и мелодии понимания. Сяцзы — та ещё бездна, жадная, полная, своя. — Тогда скажи мне, что лучше сделать. Голос Сяцзы — почти музыка. Се Юйчень собирает слова в откровения, перевязывает линии петель, уступая сонетам требований, отстраняется, чтобы изучить. Слушает и смотрит: как становится глубже голос, как напрягаются отведённые плечи, как губы, пересохшие и нетронутые, добавляют в переливы нот шуршащие отзвуки песен пустынь. Хочется; рано, рано, нужно подождать. Он перебирается вперёд, чтобы подбодрить Сяцзы обещанием озвученного; и, вопреки всякой чести, ничего не выполняет. Опускает на кровать бережно, придавливает ладонями, не давая выгнуться в возмущении, прикусывает бьющуюся на шее жилку, перебивая протесты. Чуть свободнее вязка, и Сяцзы мог бы метаться, тянуться ближе, как хочется; Се Юйчень нарочно затягивает верёвки на грани, между этим желанием порыва и необходимостью держаться на месте, с привкусом почти готовности на языке, иллюзией последнего шага. Так, в полный вытяг, взгляд для Сяцзы будет равен полноценному прикосновению. Се Юйчень прослеживает глазами кружево пут, обласкивает вниманием линии плетений, подмечая, как учащается дыхание партнёра. Любуется откровенно, подтверждая красоту зрелища счастливым напевом. Реакция Сяцзы, всегда честная, в отличие от слов, ему нравится. Тихий щелчок крышки флакона, что скачок напряжения: встряхивает. Тягучие древесные ноты и сладкая свежесть — Сяцзы втягивает воздух жадно, пытаясь развести бёдра, шипит в разочаровании, когда ограничивающие нити не дают. Сяо Хуа вдыхает неторопливо нероли и сандал, покачивает бутылочку в ладони, согревая. Масло — лучший выбор для атмосферы, лучший выбор для Сяцзы, чтобы пересобрать и уложить заново. Стоит того, чтобы потратить время, вручную подбирая пропорцию чётко под них. Первые капли на солнечное сплетение, чтобы собрать возмущённое ругательство и невольное вздрагивание; растянуть медленно, одними подушечками пальцев, словно краски. До нужных узлов — ослабить, перевести льняные чёрные полосы в другой узор. И если Сяцзы потряхивает от маленькой, едва наливающейся розовым отметины поверх местечка, где раньше была верёвка… Это повод повторить, ещё и ещё, пока не останется чёткий след, насыщенный, яркий. Такой, как им обоим нравится. Это повод тщательно распределить масло по ладони и скользнуть ближе, накрыть Сяцзы собой, как полновесным одеялом. Расцеловать упрямый болтливый рот, уверяя, что никуда не денется, вплавиться, разнежить. С Сяцзы сложно — невозможно; с Сяцзы просто — как дышать. Се Юйчень читает его на ощупь, разрешая себя увидеть, греет в руках, как огонёк спички, драконий жемчуг, мягкое сердце. Верёвки Сяцзы держат и его тоже, соединяют в единое целое, как крестовину и марионетку, и не понять, кто из них что, а может, и вовсе что-то иное, отличное, тонкий баланс музыки ветра и шёпота бамбуковых родников. Се Юйчень отступает — Хэй Сяцзы тянется, Се Юйчень касается шрамов — Сяцзы позволяет их залечить, запомнить, выучить, забрать без остатка цельное и разломанное и обменять своим. Ароматное масло тянется золотистой смолой, капает жидким янтарём, помечает свой маршрут каплями звёзд. Се Юйчень трогает губами, чужим жестом, своей волей, вписывает обещанием нить — щиколотка, колено, бедро. Шепчет партнёру глупое, ласковое, утешающее, прижимается, собирая в объятия сокровищем, оставляет цепочки из нежности, приникая к чёрному бархату, светлому румянцу, жару дыхания. Обволакивает, заполняет черноту мира собой, заменяет непроницаемую пустоту — эгоистично, он знает, но Сяцзы разрешает, Сяцзы верит, и Се Юйчень не способен отказаться. Единственная прихоть, против которой он бессилен — держать Сяцзы в руках. Он плох в этом и чётко это осознаёт. Но ничто не мешает пробовать — и Се Юйчень делает попытку за попыткой, создаёт чертежи них, как бесчисленные макеты фонариков, где каждый финал отличается от задумки, и это не плохо, это верно и нужно, потому что там, по ту сторону от листа — Сяцзы, который вписывает своё. Нити переплетаются, путаются, собираются в тугой клубок, и не понять, на чьей же руке путы. Сяцзы под ним улыбается протяжно и декламирует блаженное о любви.