О ненависти.

С Энид всегда хотелось быть нежной. Хотелось показать свою слабость, свои эмоции и печаль. Хотелось вывернуться наизнанку перед ней, чтоб знала, как она ей дорога. Хотелось в ноги падать, скулить, совсем как потерянный щенок, чтоб не оставляла никогда. Хотелось благодарить за прекрасных детей. Хотелось руки целовать, на руках носить, весь ад к ее ногам положить. А еще всегда хотелось оттолкнуть. Не обидеть, не убить, а указать на дверь, где скрываются более лучшие люди, нежели она. Потому что Уэнсдей равняется самой худшей черни. Потому что она никогда не будет достойна ее милой, отвратительно восхитительной Энид. И спустя более десятка лет, эти мысли все еще стоят комом в горле. Когда они ложатся в кровать, когда ее волк тихо посапывает под ухом. Всегда. Хочет, но понимает, что не отпустит. Не сможет. Не сможет прогнать, либо же уйти сама. Не сможет потом смотреть в глаза детям, отвечать на их расспросы об их отношениях с мамой. И это медленно убивало черноволосую. Разъедало, словно щелочь, оставляя огромные раны внутри, которые совершенно не заживали. Ломало, словно ее любимое приспособление для пыток, которое перемалывало кости в труху. Уэнсдей понимала — что-то идет не так. Но решиться на разговор хоть с кем то она не могла: на руках у них с Энид были 10-летняя Гуди и четырехмесячная Офелия. Поэтому, она смиренно молчала. Молчала, а после выходила ночью на прогулку в лес, пряталась между деревьев и рыдала так, как не полагается Аддамсам. Потому что устала. Потому что она тоже устала быть сильной. Но если черноглазая искренне думала, что Энид ничего не замечает, то ей определенно стоит проверить зрение и слух, и на всякий случай мозг. Потому что каждый раз, когда Уэнсдей тихонько выскакивала из комнаты под покровом ночи, оставляя ее одну в холодной постели, она все слышала. Ее тонкий слух прекрасно улавливал те отголоски плача, которые сопровождали Аддамс. В такие моменты сердце бешено колотилось из-за страха за нее, но и бежать, сломя ноги, не могла: прямо на груди спит ее маленький волчонок. — Я думаю, тебе стоит проконсультироваться у психотерапевта, — ненавязчиво легко предложила Энид, сидя за обеденным столом. После таких слов, брови второй взлетели, а взгляд начал медленно становиться стальным, отдавая арктическим холодом. — Почему ты так решила?, — отодвигает свой бокал в сторону, — Тебя что-то беспокоит в моем поведении? — Возможно, твои рыдания по ночам? — волчица перенимает ее настроение и начинает скалиться, — Или же то, что ты будто постоянно где-то далеко, где-то не со мной? — она переводит дыхание, громко сглатывает и на одном вздохе выпаливает, — Уэнсдей, боже мой, что происходит? Ты мне не доверяешь? — Mia Lupo, иди в свою комнату, прошу тебя! — черноглазая устремляет свой взгляд на старшую дочь и жестко указывает ей на дверь. Ей определенно не нужно слышать о их проблемах с Энид, а потом искать причины в себе, как это было в прошлые разы. Глаза блондинки слезами наливаются, а в горле встает ком. Боится. Боится того, что сейчас скажет ее суженая, тех слов, что скорее всего снова разобьют ей сердце, как ещё тогда, в первые годы их совместной жизни. И та видит это. Видит то, как волчицу начинает тихонько потряхивать от накативших эмоций, а глаза блестят, налившись кровью. Видит, и понимает, что грубо с ней обойтись никак нельзя, не в этот раз. Поэтому тихонько встает из-за стола, щелчком пальцев захлопывает дверь в столовую, чтобы наглые детские уши не смели их услышать, и подходит к ней. — Энид. — кладет свою ладонь ей на щеку, легонько поглаживая, — Смерть моя, посмотри на меня, прошу… — и сама, неожиданно для себя, чувствует, как слезы в уголках глаз собираются, — Я доверяю тебе, клянусь, но… Мне тяжело, понимаешь? Я не понимаю, что со мной происходит, но надеюсь, что я просто при смерти. Не переживай так сильно, пожалуйста. А та льнет ближе, целуя пальцы, что лицо обхватывают. В который раз понимая, насколько же сильно влюблена. Поднимает легонько взгляд и видит, как соленые дорожки слез стекают с глаз любимой, как она дрожит в точности как она, и как тело выдает жуткую уязвимость. Тянет на себя, сажая на колени. Позволяет провидице обвить ее шею руками, а сама утыкается в шею, вдыхая запах самой смерти, не иначе. Укачивает, словно ребенка, и понимает, что впервые в жизни, Уэнсдей этому не сопротивляется. Только мелко подрагивает, да ещё крепче притягивает к себе Энид, будто пытаясь в одно целое слиться. И это значит для нее многое. Энид привыкла к тому, что Уэнсдей в отношениях — глава. Она никогда может не беспокоиться о средствах к существованию, о бесконечной заботе и не сделанных делах, когда ее любимая рядом. Она привыкла к тому, что черноволосая решит все ее проблемы, стоит ей только рассказать о них. Они, казалось бы, обе принимали свои роли в семействе, но волчицу безумно беспокоило то, что в отличии от Аддамс, она ей помочь не может. Просто потому что та молчит. А оборотень, безумно боясь гнева и отторжения, лишь молчала, давая согласие на это. И вот последствие молчания. Сидит в ее руках, пытаясь утихомирить разгоравшуюся истерику. — Что тебе нужно, Уэнсдей? Скажи мне, и я сделаю это для тебя, — Энид бесшумно к уху губами прикасается, оставляя поцелуй, — Только скажи, и я положу мир к твоим ногам, mio sole. Прошу тебя, не молчи. — Я-я.. Больше не могу! — та буквально захлебывается в своих слезах, когда слышит эти слова, — Я не могу, Энид, понимаешь? Я не могу быть сильной одна. К-кажется, мне нужна твоя помощь. Но у нас и Гуди, и Офелия.. Я-я просто не знаю, ты не сможешь помочь мне и им одновременно. О, милая моя, ты не должна быть втянута в мои проблемы и… И теплая ладонь ложится на рот ведьмы, подавляя последние слова. Она ловит серьезный взгляд, направленный на нее, и позволяет себе неловко улыбнуться, отдавая себе отчёт в том, что завтра, вероятно, убьет себя за эту слабость. — Замолчи, проклятая женщина. Я всегда была и буду с тобой рядом, даже если ты не этого не хочешь. Мы пройдем через это, вместе. И целует.