О ненависти.

— Пожалуйста, Дивин. Я-я же… Я же не хотела, я клянусь тебе. Я была выпившей и я не осознавала что я делаю, я бы никогда… Ты же сама в-видела на том видео, что она подошла ко мне и поцеловала, а не я ее… Я бы н-никогда… Я бы никогда не изменила бы тебе! — плачет, слезами захлебываясь, да падает на колени перед женщиной. Руки свои бледные протягивает, обвивает чужие ноги, отказываясь отпускать. А та извивается, отпихивая нежеланную, уже теперь, ношу, да всхлипы подавляет. Дети не должны этого услышать.  — Я не верю тебе. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, не ты ли мне об этом говорила, дорогая? — шипит сквозь зубы, да подальше от черноволосой отходит, боясь сорваться. Хочется спрятаться, уйти, убежать отсюда, чтобы никто ее больше не нашел, чтобы никто не смог причинить ей такую боль. Поверить не может. Неужели ее любимая жена, всегда ласковая и нежная, мать двоих ее детей, смогла просто взять и предать их отношения? Разрушить все, что строилось больше двадцатилетия? Старается успокоиться, да ум в порядок привести. Их дети уже совсем взрослые, они должны понять. А потом судорожно вздыхает и выдает: — Дай нам с детьми две недели. Я найду жилье и мы уедем. Можешь ни о чем не беспокоиться. — а сама слезы сглатывает, что видение ее затуманивают. Понимает, насколько ее голос надломан и уязвим сейчас. Ну и пусть. У нее нет сил, чтобы казаться кем-то, кем она не является сейчас. Не в этот момент. — Н-нет милая, — рыдает пуще прежнего, голову на пол роняя, буквально преклоняясь, — Я прошу тебя, я умоляю тебя, не уходи. Я-я не потревожу тебя, — делает глубокий вздох, — я буду тихой, как чертова мышь в этом доме, но пожалуйста, оставайся здесь. Я хочу видеть детей и тебя именно тут. Я н-ничего больше в жизни не хочу, кроме как этого.  — Кажется, прошлым вечером тебе этого не сильно хотелось, Йоко. Я не прощу эту измену, к-как бы ты не ползала на коленях передо мною. Я останусь здесь только ради детей, ничего более. И не смей касаться меня своими грязными руками, которые, блять, ещё вчера трогали эту девушку за талию! — кричит отчаянно, да дверью хлопает, оставляя Танаку одну. Все. Вампирша на пол всем телом валится, да в клубок сворачивается от боли невыносимой. Шепчет самой себе, словно сумасшедшая, слова о том, что это всего лишь плохой сон, и стоит лишь ей потерпеть, она проснётся и все будет как раньше. Она проснется и увидит, что никакого видео и той вечеринки не существовало, а она в тот вечер была вместе с Дивиной у родителей.  Щипает себя, в надежде проснуться от этого кошмара, да все никак не выходит. Глаза зажмуривает, за сердце хватается, что болит так мучительно. Ей впервые по-настоящему больно. И она впервые понятия не имеет, что делать в этой ситуации. Сейчас бы головой уткнуться в грудь любимой, да вдохнуть аромат ее духов. Лечь бы между ног, да искать ласки своей. Но она не может. И это осознание медленно отравляет ее, словно лучший яд, сваренный Миссис Аддамс. Она понятия не имеет, как оказалась на той вечеринке, и почему поцеловала ту несчастную девушку. Йоко была сама не своя в тот день, приближалось чертово полнолуние, и она срывалась и шипела на всех, кто был рядом с ней в радиусе ста метров, а после очень молчаливого ужина, она просто собралась и уехала в город. Просто свалила. Не оставила записки, и даже не написала ответ на сообщение дочери о том, что мама волнуется за нее и ждёт возвращения.  На глаза тогда попался известный клуб, для таких же изгоев как и она, и ноги сами понесли ее туда. И если бы она хоть немного обладала такими же способностями, что и чертова Аддамс, она бы обходила все увеселительные заведения, в тот день, за несколько километров. Но черноволосая заявилась туда, ища глазами бар, и наткнулась на очень странно-влекущую сирену, на чей шее болтался кулон, ограничивающий, как ей казалось, силу. И она чувствовалась безопасной. Но вот куда привела ее доверчивость: к распаду ее дорогой семьи и отторжению Дивины. Она не считала время, проведенное в одном положении на полу, но когда она очнулась от своего угрызающего транса, уже светало. Вампирша достала из кармана свои солнцезащитные очки, надела их, да обернулась на зеркало, что стояло на полу. Выглядела она, мягко говоря, ужасно. Порванная в некоторых местах одежда, да большой синяк на лбу. Видимо, она слишком сильно приложилась к полу в прошлую ночь.  Выбора у нее, так такового, не было, была лишь жуткая и сводящая сердце судорогами, реальность. То место, где она была уже настоящим изгоем среди своей семьи и друзей, ведь они никогда не простят ее предательство. Поэтому, был лишь один выход: бороться. Йоко Танака никогда не сдавалась без боя. И если ей нужно пройти все девять кругов Ада ради того, чтобы вернуться в свою семью, она это сделает. Просто потому что любит. И жить без нее не собирается. Когда она вышла в кухню, она увидела самую обычную, для ее взора, картину: Лилит вместе с Бетти снова пререкались, сидя за столом и уплетая завтрак, а ее жена помешивала что-то в кастрюле. Но если присмотреться, она смогла заметить одно, очень важное, отличие: плечи сирены были ссутулены, а кожа была бледнее, чем обычно. Она не смеялась над шутками ее маленьких мышеловок, как делала всегда, а стояла обособленно, будто боясь показать детям свои настоящие эмоции. И Йоко понимала, почему. — Доброе утро, мам! — воскликнула младшая, весело хохоча от того, что Лилит пролила на себя весь коктейль из крови, — Тебя вчера долго не было, почему же ты не зашла ко мне в комнату, пожелать кровавых снов? Ведь было полнолуние! — а вот тут голос Бетти звучал весьма обижено. И Танака понимала, почему: это была их традиция.  Лилит же смотрела пристально, будто понимала, что произошло. 18-летняя девушка нахмурила свои брови, фыркнула, да отвернулась обратно к малышке, не удостоив свою мать и словом. Черноволосой хотелось провалиться под землю. Она изменила своей жене, нарушила традицию с младшей дочерью, а старшая делает вид, что она пустое место. Йоко чувствует, как слезы текут по ее щекам, а сердце сжимается, будто от приступа. Она хватается за него, падает на колени, и… Просыпается. Ее тело в холодном поту, простынь насквозь мокрая, а ее любимой, совершеннейшей Дивины нет в постели. Сон кажется явью, и от этого вампиршу начинает потряхивать. Ее самый худший кошмар только что был перед ее глазами. И она горько плачет. 

***

— Ты слышала? Она проснулась, — шепчет Гуди своей подруге на ушко, — Я же говорила, что я смогу сделать это! — и юный оборотень ухмыляется. — Да, сучка, — верещит та, поднимая брови, — Но ты не говорила, что моей матери будет так плохо после этого блядского сна! Я не думала что ты покажешь ей ее худший кошмар! — и резко замолкает. Из за очень активной дискуссии, эти двое не заметили, как к их спинам подошла статная фигура женщины, которая глядела на них, сверкая глазами. И казалось, сейчас произойдёт что-то плохое. Очень плохое. — Вы двое, брысь отсюда! — шипит Дивина, замахиваясь на них своей рукой, — Совсем рехнулись со своими книжками, которые Мортиша прислала? А ты, — устремляет свой взгляд на дочь, — Тебе не стыдно такое делать со своей матерью, Лилит? Она тебя воспитывала, а ты с ней такое! Марш в свою комнату! И они, склонив свои головы, тихонько плетутся к лестнице, провожаемые абсолютно яростным взглядом матери младшей вампирши. Но как только нога Аддамс касается первой ступени, она оборачивается к ней, и тихим голосом проговаривает: — Я видела вас в нашем семейном саду в день рождения Лии, — и сверкает глазками, скаля зубы, — Это была месть за мою испорченную психику. — Чего? — оборачивается Лилит, тараща свой взгляд на мать, — Что они там делали? Мама! — и ее возглас прерывается смущенным шепотом сирены. — Гуди… Просто заткнись и идите в детскую, хорошо? В-вам рано ещё о таком знать.  И на лице волчицы расцветает победоносная ухмылка.