Последняя надежда

Он знал, что силы не вернутся, сколько ни пей горького отвара из тысячелетнего женьшеня. Жизни в его теле почти не осталось. Однако тьма — и это он тоже знал — всегда готова предложить взаймы. Оттого он дождался, когда Лань Чжань уснёт — а скорее забудется чутким и тревожным сном, который в каждое мгновение может прерваться. Он умел быть совершенно бесшумным, научился едва ли не сливаться с тенями, и потому удалось выскользнуть в предрассветную мглу, плотно обступившую дом. Нестерпимым было желание коснуться, но он подавил его, отдёрнув руку в последний момент. Лань Чжань проснулся бы, не отпустил бы. Даже несколько шагов дались с трудом, но вот за спиной сомкнул ветви кустарник, скрыв следящие за ним окна. Тогда он приложил Чэньцин к губам, выдохнул коротко. Звук оказался тихим и тонким, почти сразу растворился в немедленно пробудившемся ветре, а вместе с ним, с этим предугадывающим восход солнца порывом, растревожилась тьма, ожила и сгустилась, заклубилась вокруг и обступила, вливаясь на место пустоты от Золотого ядра. Он ощутил, как тело наполняется силой, но обманчивой, иллюзорной, готовой в любой миг покинуть, оставив растерзанным и слабым. Впрочем, ему и того было достаточно, он мог довольствоваться и таким маленьким обещанием, ведь не собирался ни покорять города, ни взывать к мертвецам, ни искать справедливости. Ему всего только и нужно — чтобы Лань Чжань не волновался, пока они будут идти к затерявшейся среди скал и рощиц, среди изрезанной ледяными ручьями бесплодной пустоши деревеньке. Вчера Лань Чжань, хоть и услышал про А-Юаня, не согласился отправиться в путь. Они долго говорили, но всё же больше молчали, и хотелось, до нестерпимой боли хотелось, чтобы вот так и продолжалась жизнь дальше, чтобы никакие бури не возникали на горизонте, чтобы никакой внешний мир не заглядывал под крышу! Пусть бы даже время забыло, как отсчитывать мгновения… Увы, это всё были недостижимые мечты. И невысказанные обещания тяготили даже сильнее, чем уже уплаченный долг. Лань Чжань… Лань Чжань неужели всерьёз задумал искать какой-то способ сохранить последний, едва тлеющий огонёк жизненных сил? Зачем ему это и какой, должно быть, глубины было чувство в нём?.. О, как это понять и как вместить в себя? Он опустил чёрную флейту. Поток тьмы иссяк, и можно было поверить хотя бы ненадолго, что впереди будет ещё немало безоблачных дней. Первый солнечный луч пробился сквозь густые кроны деревьев, и пришло время повернуть обратно к дому. Однако прежде чем взойти на крыльцо, он остановился у родника — выпить воды из ладони, умыться, пригладить растрепавшиеся, словно инеем покрывшиеся волосы. И стоило только склониться, как послышался возглас, полный тревоги, но такой живой и настоящий: — Вэй Ин?! Отчего ты проснулся так рано, Вэй Ин? Имя, что он столько лет и в мыслях произносить не спешил, прорезало утреннюю тишину, прозвучало ясно и громко. Пришлось поднять голову, будто убеждаясь, что Лань Чжань говорит именно с ним, не кого-то другого зовёт вот так запросто, именно о нём так волнуется. — Помнишь ещё, мы собирались в дорогу, — усмехнулся он. — Так если поспешим, придём в деревеньку как раз к обеду. — Ты не завтракал, — качнул головой Лань Чжань, в два шага приблизился, обнял, словно от прохлады старался защитить, а может, и от солнца, и от ветра, от всего мира оградить разом. — Нельзя идти на голодный желудок. — Брось, не помню такого правила среди трёх тысяч, — хмыкнул он, постаравшись, чтобы звучало совсем так же, как в далёком, подёрнутом туманом прошлом. — Возьми с собой что-то перекусить, найдём поляну с молодой травой и яркими всплесками цветов, остановимся и поедим как следует, а сейчас — пора идти, Лань Чжань, пора. Он так боялся, что не удержит тьму внутри, что она убежит раньше, чем он позволит, ускользнёт, оставив его на руках у Лань Чжаня едва дышащим, опустошённым. Нет, нужно было поспешить. Почувствовал ли Лань Чжань эту дикую нужду в нём, а может, уступил, как всегда мечталось, но больше не противился, быстро собрал остатки нехитрого ужина и вот уже остановился рядом. — Что ж, идём, — кивнул он Лань Чжаню и, бросив на двери дома печать, первым поспешил нырнуть под сплетённые аркой кроны деревьев. Тропа сама собой кинулась под ноги, выводя из лабиринта, в котором суждено было блуждать каждому, кто собирался приблизиться с дурными намереньями. Жаль, не дышалось легко. Дивное утро не могло ни согреть, ни одарить нежностью — исподволь изнутри разливался холод. Тьма умела дарить только его. *** Он старался идти на шаг впереди, легко и свободно — совсем как в те далёкие теперь времена, когда казалось, что всё можно изменить, а смерти не убеждали в обратном. Пусть волосы на солнце серебрились паутиной, но он ещё мог улыбаться насмешливо и говорить глупости, которые прежде Лань Чжань встречал неизменно нахмуренными бровями. Но теперь, когда он оглядывался назад, сталкивался с проникновенным золотым взглядом и опускал голову на мгновение, так и не убедившись, что выражение в прошлом холодного лица изменилось. Никак не получалось удержаться, будто глядя глаза в глаза Лань Чжань все его тайны прочтёт в один миг, всё узнает. Осудит ли? Пусть бы и осудил! Лишь бы не молчал со скорбью, лишь бы не казалось, что готов едва собранную из кусков, едва прижившуюся в теле снова душу немедленно раскрошить, чтобы у Небес вымолить ещё один день вместе. …Небеса жестоки. Он знал это слишком хорошо. Небеса не ответили ему, не отзовутся и Лань Чжаню, какую бы жертву тот ни принёс. Только тьма так и норовила ткнуться в ладонь бродячей собакой, подсказывая, что готова служить, только она. Невольное сравнение заставило усмехнуться с горечью, и в тот же момент тёплая ладонь легла на плечо так осторожно и бережно, точно он мог рассыпаться от одного прикосновения. — Вэй Ин?.. — М? — он снова лишь мельком посмотрел Лань Чжаню в глаза. — Подумалось вдруг, что в былые времена я так боялся собак… — голос дрогнул и осёкся, но не в память о схлынувшем навеки страхе. Он и сам не мог понять, что за чувство заставило прерваться, не договорить. — Слышишь? — уточнил он тише. — Собачий лай. И верно — из-за деревьев доносились слабые отголоски, едва заметный шум. Когда-то и этого было достаточно, чтобы он выбрал иную дорогу, лишь бы не столкнуться с псами. Сейчас любая собака, едва почуяв в нём всю силу тьмы, бежала прочь, скулила, пряталась. Откуда бы теперь было взяться страху?.. Лань Чжань только мимолётно кивнул. Ладонь его всё так же покоилась на плече, дарила живое тепло. И дыхание перехватывало от понимания, что только его умениями такое оказалось возможным. Удивительных высот он достиг в тёмном искусстве, раз сумел совершить подобное. Сумел… Выходит, таким будет последнее деяние в его жизни. Он попытался сделать шаг, но Лань Чжань вдруг притянул к себе и крепко обнял, сжал так сильно, что показалось — и кости сейчас хрустнут, переламываясь, ведь они тоже истончились теперь. Весь он истончился, в росчерк туши на бумаге превратился, блеклый и никчёмный. — Вэй Ин обещал, что поест со мной, — проговорил Лань Чжань негромко, но он всем телом чувствовал, как рождаются эти слова, будто Лань Чжань был колоколом, в котором пробуждался звук с трепетом и гулом. — Да, завтрак, — он высвободился несмело, легко взмахнул рукой. — Разве это место не подойдёт? А место было хорошим. Неподалёку сквозь корни и травы струился тонкий ручеёк, повалившееся из-за давней бури дерево стало подходящей скамьёй, а молодой кустарник с двух сторон охватывал согретый солнцем пятачок, ограждая от ветра. Конечно, есть не хотелось. Когда тьма столь вольно гуляла в его теле, заполняя собой пути, что прежде были меридианами, по которым струилась светлая ци, он не чувствовал ни голода, ни жажды. Но не объяснять же такое Лань Чжаню, не рассказывать же ему, к какой уловке пришлось прибегнуть, чтобы столь вольно разгуливать, перепрыгивая выступающие камни и корни. Ели в молчании, но тишина не казалась угнетающей. Шелестела листва, птицы перекликались в ветвях, едва слышно журчала вода, а оттого мир ощущался наполненным жизнью. Можно было отвлечься от тяжести горьких мыслей, поверить хоть ненадолго, что так будет и впредь. Пока тьма холодом не разлилась в груди, острыми когтями хватая сердце. Он закусил губу, пережидая боль. Так скоро?.. Осталось немного, они почти пришли. Мысленно он прикрикнул на черноту в себе, потребовал угомониться, успокоиться, вновь служить верно, но таких приказов она никогда не слушалась, нужно было доставать флейту. Покосившись на Лань Чжаня, он легко призвал Чэньцин в ладонь и заиграл. Несколько чистых нот — и туман перед глазами рассеялся, а темнота вновь затихла. Лань Чжань смотрел так пронзительно, но ничего не спросил, лишь собрал остатки их завтрака. Понял ли, что произошло?.. Когда они снова двинулись по тропе бок о бок, Лань Чжань заметил вдруг: — Глава клана Лань хотел бы, чтобы я вернулся лютым мертвецом. Глава клана Лань… Он старался не вслушиваться, не узнавать, что творится среди Великих кланов, но разве главой клана Лань не оставался Лань Сичэнь? Разве прежде Лань Чжань не звал его сюнчжаном? Нужно ли переспросить? Задумавшись об этом, он упустил момент, а Лань Чжань добавил: — Он наверняка начнёт поиски. — Ему не найти ни меня, ни тебя, — вырвалось само собой. Тьма берегла и скрывала его следы, наверняка теперь прятала и их обоих. Может, даже считала их единым целым, всё же он собственной жизнью заплатил… — Лань Сичэнь не отступает так просто, — продолжил Лань Чжань, и в том, как он произнёс имя брата, не было ни капли братской любви или уважения, ничего тёплого. — Хочу спасти Вэй Ина. — Незачем уже меня спасать, — покачал он в ответ головой. К счастью, тропа наконец вывела их прямиком к первым домикам деревни. В солнечном свете всё здесь дышало покоем, пусть не похоже было, что люди тут живут безбедно, но и жуткой траурной горечью от места не веяло. Он ускорил шаг, не позволяя больше Лань Чжаню рассуждать. — Пойдём скорее, посмотрим на него. …С того дня, как он передал А-Юаня новой семье, он не приходил к нему, позволяя себе лишь издали смотреть, кутаясь в тени. Слишком уж страшно было, что, увидев его, ребёнок вспомнит об ужасах, которые уже пережил, затоскует по тем, кому уже никогда к нему не прийти. Теперь А-Юань уже не был мальчишкой. Вырос в статного загорелого юношу, по обыкновению в это время трудился в поле, даже не зная, что у него хватило бы сил и таланта развить Золотое ядро и стать заклинателем. Лань Чжань заметил его и узнал в одно мгновение, хоть ничего больше от детских черт не осталось. В лице его что-то дрогнуло, будто раскололось, но он не проронил ни слова. А-Юань, теперь и имя носивший другое, продолжал работать, не чувствуя чужого внимания. — Ты все эти годы никогда не говорил с ним, — сказал Лань Чжань, хотя знать ему об этом было неоткуда. — Не говорил, — пришлось признать. Снова стало больно в груди. Захотелось объясниться, рассказать, что отнять воспоминания трудно, что и одного разговора было бы достаточно, чтобы улыбка А-Юаня сменилась ужасом и плачем, но Лань Чжань опять мягко коснулся его плеча, в глазах его было понимание. — Он ничего не помнит, верно?.. — дождавшись кивка, Лань Чжань глубоко вздохнул. Голос его зазвучал словно издалека: — Он умер у меня на руках, и даже тело мне не разрешили похоронить как следует. Спутали и оттащили прочь, бросив его на голой земле. Вместе с ним в ту ночь умерло во мне и что-то ещё, Вэй Ин. — Твоя скорбь была так велика, что сотворила чудо, — попытался он успокоить. — Если бы не искренность твоего сердца… — Подожди, Вэй Ин, — Лань Чжань развернул его лицом к себе. Тут уже не получилось бы смотреть куда-то ещё. Да и не хотелось. Сколько раз в мыслях он так же рассматривал эти черты, сколько раз представлял, что хотел бы их коснуться? В течение шестнадцати лет этот образ будто хранил его. Как теперь было опустить взгляд? — В ту ночь для меня умер и брат. Тогда и Великие кланы перестали существовать. Все эти годы я жил только болью и памятью, всё это время старался не отступать от обещания, что мысленно дал тебе. — Обещания? — он чуть наклонил голову. — Что за обещания? — Защищать слабых и бороться со злом без сожалений в сердце, — легко отозвался Лань Чжань. И снова они будто бы стояли рядом, а в небо поднимался белый бумажный фонарь, разрисованный кроликами. Невозможно было удержать слёз. — Так и жил, да? — с трудом улыбнулся он. — Ох, Лань Чжань, Лань Чжань… Годы и годы… Беспечное обещание юности, дороги, что увели в темноту, весь мир, изменившийся до неузнаваемости… Невозможно было не оплакивать всё это. — Нужно вернуться, — Лань Чжань теперь уже поймал его ладони. Снова живое тепло обняло пальцы. — В тот дом, в твой дом. Собрать всё, что потребуется. Отправиться в путь. — В путь? — переспросил он, отвлекаясь от горечи сожалений. — Куда?.. — В целом мире бессмертия сумела достичь только одна заклинательница, только Баошань Саньжэнь. Нужно отыскать её, она… — Лань Чжань не договорил — по его лицу вдруг побежали слёзы. И так страшно это было, так странно. Светлые слёзы, совершенное лицо, вдруг исказившееся болью и страхом, но не таким, что бывает от столкновения с чем-то ужасным, а страхом за чужую жизнь. — Думаешь, Баошань Саньжэнь по силам спасти меня? — губы едва слушались, когда он спрашивал, не собираясь дожидаться ответа. — Кто же сказал тебе такое, Лань Чжань? Где ты намерен искать её? Позади них А-Юань, выпрямившись, вытер пот со лба. Взгляд его был обращён к дому, откуда медленно вышла женщина с подносом. А-Юань улыбался ей, а она шла по тропинке, и ясно было, что сейчас они сядут рядом и примутся лакомиться чем-то простым и сытным, как всякая деревенская еда. А-Юань считал её матерью, некому было уверить его в обратном. Лань Чжань не оглянулся на мирную картину. — В библиотеке клана хранятся личные записи главы Лань И. А в них — указания, как найти Небесную гору, — звучал его голос. — Откуда ты знаешь? — он спросил нехотя, не желая допускать в сердце надежду. Нельзя было верить легендам теперь, когда жизнь его почти истлела. Стоит только погнаться за призраком, и вот уже ни мгновения, ни вздоха не останется. А так хотелось хоть немного побыть с Лань Чжанем рядом. Даже если существовала в мире техника, способная сохранить его, на долгое путешествие и поиски Небесной горы его жизни уже не хватит. Так незачем, незачем верить и надеяться. — Читал их, хотел искать Баошань, чтобы просить… — Лань Чжань замолчал, не закончив. И без того было ясно, что за просьбу хотел озвучить, как понятно было и то, почему отказался от этой мысли. — Даже если мы отыщем Небесную гору, даже если окажется, что Баошань всё ещё там, — осторожно и мягко начал он, стараясь не показать истинных причин, отчего не хочет и думать о подобном пути, — почему думаешь, что она станет помогать мне, тёмному заклинателю?.. — Сумею убедить, — а вот теперь в голосе Лань Чжаня звучало упрямство. Да ещё какое! С таким же точно упрямством он сам смешивал ингредиенты, сверяясь с «Сутрой прерванных снов». Если не легендам, то этому упрямству можно было довериться. На мгновение, на один вдох, чтобы успела вырваться фраза: — Сумеешь. Конечно, ты сумеешь, Лань Чжань.