***
Его привели в дом Кимов двенадцатилетним мальчишкой. Он не знал, что господин Ким его родной отец. Не знал, что его мать работала в отделе документооборота в его компании и там же его зачала. Он знал только то, что ему ни в чем никогда не отказывали. Он получал всё, что хотел. Кроме фамилии Ким. Мать дала ему свою фамилию, а в свидетельстве о рождении в графе «отец» стоял прочерк. Но господин Ким, хоть и не мог записать сына на себя, всегда помогал финансово. Вскоре у него родился другой сын. Правильный, от правильной женщины, в браке. Но Чонгука он не бросил. Когда его мать умерла, господин Ким не бросил сына, он забрал его в свой дом. Сначала мальчик делал вид, что семьи Ким не существует. Он постоянно сидел в своей комнате, забившись в угол и рисовал в блокноте. Взрослым было плевать на него, особенно мачехе, она не собиралась дружить с ребенком её мужа от другой женщины и открыто об этом говорила. Отец был вечно занят. И лишь Намджун проявлял доброжелательность по отношению к старшему брату. Однажды маленький Наму написал сказку, а Чонгук нарисовал к ней иллюстрацию и они вместе подарили эту книгу своему отцу на день рождения. Но всё это длилось не долго. Года полтора. Мачеха постоянно устраивала скандалы и господину Киму пришлось отправить Чонгука в закрытую школу для мальчиков, где он проучился до самого конца, не приезжая домой. Именно там он познал крепкую мужскую дружбу и понял, что он не совсем обычный парень. Его одноклассник Ким Сокджин был нереально красивым. У него были правильные черты лица, красивый разрез глаз, длинный, прямой нос с аккуратными ноздрями и невероятно пухлые, чувственные губы. Просто смотреть на него было сплошным удовольствием. Но, ко всему прочему, хён обладал потрясающим характером. Самый старший в классе, он оберегал младшеньких, заботился о них, стал настоящей «мамочкой», которая помогала мальчикам стойко перенести разлуку с семьёй. Его отдали в эту школу ещё в шесть лет и с тех пор даже не навещали, полностью забыв о существовании Джина. Но он справился с этим и всю свою любовь направил на младшеньких. Чонгук был безмерно ему благодарен, но несмотря на все старания Джина, вырос с четким ощущением одиночества и недолюбленности. Долгие годы он наблюдал за Сокджином, который никогда не показывал своих настоящих эмоций. На людях он всегда был веселым, приветливым, плохо шутил, сам смеялся над этим и заражал своим смехом других ребят. Он был первым, кого нарисовал Чонгук. Он назвал его «Нежный жасмин» и ужасно гордился этой работой. Джин стал тем, кто вдохновил его на серию прекрасных портретов. Отношения Чонгука и Намджуна заметно испортились, после возвращения младшего. Оба выросли и стали совершенно чужими людьми. Они были диаметрально противоположными. Намджун — бизнесмен, идеальный сын, вечно занятой собственным совершенствованием. Такой никогда не разочарует родителей. И Чонгук в два раза сильнее бесился, видя брата с этим идеальным, нежным цветочком, на фоне своих картин. Он же сам — сплошное разочарование. Художник и мечтатель, подсевший на наркоту, спавший с женщинами и мужчинами и совершенно не стеснявшийся своей ориентации. Он не скрывал, что мужчины привлекают его гораздо больше. Мужчины с тонкими, правильными чертами лица, изящными телами и пухлыми губами. С женщинами он спал ради интереса, находя иногда действительно красивые экземпляры. Возможно, Чона можно назвать настоящим ценителем красоты. Он, со своим творческим взглядом, старался окружать себя красивыми вещами. Свой дом, любезно подаренный отцом, он обустроил под свой вкус. Купил туда самую обычную мебель и собственноручно расписал её, переделал и поставил так, как хотелось ему. В его доме висели его зарисовки, в ярко-белых рамах, на фоне серых стен. В спальне стояла большая кровать с красивым, резным изголовьем, которое он сам расписал, превратив в произведение искусства. Его спальня вообще напоминала райский сад, с большими стеклянными дверьми, ведущими на улицу. За ними располагался дивный цветник, высаженный его собственными руками. Тут было всё, что так любил Чонгук: душистый жасмин, ароматные пионы, прекрасные лилии и орхидеи, скромные незабудки. Но самой большой гордостью был куст диких роз. Чон считал, что прекраснее этих цветов, нет ничего. Они были нежные, робкие. Их хотелось ласкать, наслаждаясь бархатными лепестками. С другой же стороны, у них были острые и опасные шипы, готовые ранить при любом неосторожном движении. Их лепестки напоминали яркие капли рубиновой крови, что особенно завораживало юного художника. Он отдыхал здесь душой, он искал здесь вдохновение. Он писал здесь картины и дорабатывал наброски, наблюдая за хрупкими растениями. Другая дверь вела из спальни в мастерскую, где Чон проводил достаточно много времени, замешивая краски, отмывая кисти и творя свои шедевры. Он выбрал эту комнату не просто так. Вдохновение могло посетить его в постели и, тогда он, абсолютно нагой подскакивал и бежал к холсту, чтобы пропасть на несколько часов. А могло это случится в саду и тогда Чон также, не теряя времени, бежал в мастерскую, чтобы сотворить что-то столь же прекрасное, как дикие розы. Он был творцом и рабом. Он был полностью поглощен творчеством. Это стало делом его жизни. И он надеялся, что однажды найдет свою музу и будет писать прекрасные картины, вдохновленный её красотой. Будет тщательно вырисовывать каждый изгиб, каждую морщинку. Он готов словно Да Винчи, писать этот портрет много-много лет и постоянно совершенствовать. Он ждал, что однажды его накроет так, как не кроет ни одна дурь, ни алкоголь, ни волшебная пыль. А пока он лежал на полу в своей мастерской и всматривался в знакомые черты, которые однажды пленили его. Очаровали. Захватили его разум. Проникли в его кровь и распространились по всему организму, будто неизлечимый вирус. Крепко засели в голове. Он разглядывал глаза и пытался понять какого они оттенка, какие краски ему нужно смешать, чтобы получился этот невероятный цвет. Чонгук прикрывал глаза и представлял, как будет водить пальцами по этим пухлым губам, трогать, мять, пытаясь с точностью перенести форму на холст. Такая красота должна быть запечатлена на века. Этой красотой должны восхищаться поколение за поколением. Это слишком прекрасно, чтобы быть реальностью. Это должно принадлежать ему одному. Чонгук медленно поднимается, присаживаясь удобнее к столику с палитрой, замечает, что уже начало темнеть, значит он провалялся под кайфом несколько часов, рисуя в сознании плавные изгибы нечеловеческой красоты. Он отсыпает ещё немного кокса, чистым мастихином выстраивает ровную полоску на засохшей краске, берет купюру, сворачивая её плотнее и снюхивает всё одной ноздрей. Морщится, трет нос, а затем берет телефон и набирает сообщение. Его снова отключает. Он представляет, как пачкает руки в рубиновой краске и мажет ими по идеальной коже, пачкает округлые бедра и плоский живот. Дразнит пальцами нежные, розовые соски и опускается на аккуратный, вставший член. Он хочет коснуться везде. Каждого миллиметра, не оставляя и следа белой кожи. Ему хочется водить языком по идеальный губам, шее. Оставлять следы своей страсти, чтобы они расцветали на молочной коже, словно капли крови. Словно рубиновые лепестки дикой розы. Ответ приходит позднее, чем ожидал Чон. Он морщится, потому что перед глазами плывет и тяжело сфокусироваться на черных буквах.Давайте попробуем.
Губы Чонгука растягиваются в довольной улыбке. Он всегда получает то, чего хочет.***
Они договорились встретиться в полдень, в доме у Чона, чтобы Чимин мог посмотреть студию и немного привыкнуть. Вопрос денег решили отложить до встречи. Чонгук не мог уснуть. Ворочался всю ночь, но к излюбленному способу отключки — вдыханию волшебной пыли, решил не прибегать. Ему хотелось быть чистым, когда он снова встретит то прекрасное видение, хотелось оставаться в трезвом рассудке. Когда в комнату проник солнечный свет, он нехотя поднялся с кровати, не зная, что на другом конце города, Чимин точно также не смог сомкнуть глаз, точно также поднялся с постели и направился в душ. Чонгук полотенцем просушил черные, вьющиеся, непослушные волосы и завязал их в высокий хвостик на затылке. Быстро накинул на себя фланелевую рубашку в черно-белую клетку и черные, спортивные штаны. Он волновался. Постоянно поглядывал на пакетик с белым порошком, который с вечера лежал нетронутым на столике в мастерской. Чон был уверен, что теперь ему не придется искать кайф на стороне, потому что чистый кайф именно сейчас собирался приехать к нему, выбирая, что надеть и постоянно поглядывая на время. За пять минут до назначенного времени в доме Чонгука раздался звонок, заставивший того нервно дёрнуться и вскинуть к глазам руку с часами. По правде говоря, он очень надеялся, что Чимин приедет раньше оговоренного времени, так ему не терпелось наконец увидеть его. Чон нервно выдохнул, зачесывая наверх выбившиеся из хвостика пряди, открывая высокий лоб. Ему вдруг захотелос натянуть на себя маску и панаму, и снова просто наблюдать со стороны за идеальной красотой. Но он быстро взял себя в руки, пряча в карман пакетик с коксом и направляясь к двери. Чимин показался ему ещё прекраснее в ярком солнечном свете. Он заметно похудел, стал ещё меньше, напоминая хрупкую фарфоровую чашу. Казалось, одно неверное движение и он пойдёт трещинами, рассыпется звездной пылью, блестящей пыльцой с крыльев мифических фей. Кожа стала ещё бледнее, приобретя благородный голубоватый оттенок. Тени, залегшие под глазами, подчеркивали глубину и необычность невероятной радужки, пленившей Чона с первого взгляда. Он был очаровательным. Неземным. От взгляда на него сердце в груди трепетало. От созерцания такой невероятной красоты, удовольствие разливалось по венам, разнося в крови по всему организму чувство наслаждения и эйфории. — Привет, — хрипло произнес Чон, любуясь тем, как тёплый осенний ветер играет с черными блестящими волосами, — проходи. Чимин робко переступил порог, опустив глаза в пол. Он был немного шокирован внешностью художника. Он представлял, но не надеялся, что тот окажется настоящим красавчиком с отличным телом. Чонгук забыл или специально не застегнул рубашку, светя идеальным прессом и красивой, мощной грудью с темными сосками. Он был очень высоким, выше Пака на голову. Широкие плечи, подкаченные руки и грудь, не таким Чимин представлял себе художника, часами просиживающего за холстами. Черные вьющиеся пряди, выбившиеся из прически, мило обрамляли красивое лицо с густыми, тёмными бровями. Большой, красивый нос, тонкие губы с милой родинкой под нижней, острые черты лица. И потрясающие, большие, черные глаза. Они пленили Чимина, словно он безвольная кукла. Заставили ноги задрожать, а кровь сильнее запульсировать в висках. Черные, нереально черные и притягательные. Чимин чувствовал, как его засасывает в эти бездонные омуты. Поэтому он старался не смотреть, но в этой внутренней борьбе он проигрывал, чувствовал, как сдаёт позиции и постепенно выходит на путь полной капитуляции. — Тапочки, — хрипым голосом напомнил художник, умиляясь маленьким стопам в белых носочках, когда Пак скинул туфли. — Они, наверное, будут велики тебе, но других у меня нет. Чимин неловко поежился. Он знал, что мелковат во всех местах и это было смущающе. Лёгкий румянец вмиг тронул бледные щёки, заставляя сердце художника снова пропустить удар. Чон подумал, что несколько дней рядом с этим нереальным созданием и его сердце совсем перестань гонять кровь по венам. — Спасибо, — тихо пискнул Чимин и прошел вглубь дома. Внутри было просто и со вкусом. Он ещё из такси заметил одноэтажный дом с большими окнами в пол и аккуратным газоном, стоявший немного в стороне, прикрытый высокими ивами с длинными, желтеющими ветвями. Внутри ничего не выдавало творческую натуру, кроме картин на стенах. Везде был порядок, Чимин бы даже сказал, что немного педантичный. Пахло приятно. Свежестью, порошком и мужчиной. Потрясающий микс, который Пак с удовольствием втягивал в себя и смаковал на кончике языка. Когда они присели в гостиной на черный диван с яркими, желтыми подушками по краям, Чонгук задал парочку обыденных вопросов. Не хочет ли Чимин чай или кофе, а может воды? Как прошла его поездка? Хорошо ли тот себя чувствует, но к его удивлению, эта маленькая роза, была настроена решительно и сразу перешла к делу. — В чем будет заключаться моя работа? — Будешь позировать мне, — утвердительно ответил Чон, придвигаясь немного ближе и вдыхая свежий аромат, исходивший от парня. — я художник, мне нравится рисовать людей. У меня даже есть серия картин, посвященная красивым людям. — Хорошо, — слишком быстро согласился Пак, — сколько часов в день? — Скорее в ночь, — усмехнулся художник, — я сова, — сразу же поправил сам себя, видя растерянность в глазах напротив, — чаще работаю по ночам, а днём отсыпаюсь. — Сколько? — Я не могу точно сказать, Чимин. Это зависит от моего вдохновения. Иногда меня накрывает и я не сплю несколько дней, творю. — А если тебя накроет, когда я буду спать? — Пак уверенно взглянул в черные бездны, теряясь в них. Он готов согласиться на что угодно, лишь бы бесконечно любоваться ими. — Тебе придется проснуться, — усмехнулся Чонгук, — ну, или привыкнуть к тому, что я буду сидеть напротив тебя с блокнотом по ночам. — Жить я буду у тебя? — Чимин тяжело сглотнул. — Это будет очень удобно. Я правда хочу нарисовать тебя, поэтому будет лучше, если мы проведем вместе некоторое время. День, два, неделю или месяц. — Так долго, — задумчиво произнес Чимин, мысленно представляя, что даже день рядом с художником, покажется ему вечностью. Он и раньше встречал красивых и привлекательных мужчин, но ни один не пленил с первого взгляда. Конечно, было бы глупо сразу вручать ему своё сердце, но чёрт, он так устал. Ему просто хотелось кому-то довериться и не переживать ни о чем. Просто получать удовольствие. — Я согласен. — Есть одно условие. Я пойму, если тебе оно не понравится, но это ускорит процесс. — Чон закусил губу, собираясь с мыслями, прежде чем произнести то, что может повергнуть эту милую розочку в шок, — по дому ты должен ходить голышом. Глаза Пака округлились, а губы выдали легкое «о». Он знал, что творческие со своими тараканами, но не представлял, что с такими. Он стеснялся своего тела, считал его несовершенным и пойти на такой шаг было бы ужасно неловко. Но с другой стороны, можно рассматривать это как выход из зоны комфорта. Шаг к принятию себя и своего тела таким, какое оно есть. — Я рисую обнаженных людей, — поспешил пояснить Чон, — и плачу за это по достоинству. Обещаю, я тебя не обижу. Обещает, а у самого набатом в голове бьёт, кричит, разрывает бедную черепную коробку изнутри: «Схватить! Попробовать! Присвоить!». Но на лице всемирное спокойствие, будто не происходит ничего необычного. Он мысленно уже раздел, рассмотрел и потрогал. Коснулся каждой частицы, вдохнул запах мраморной кожи, насладился каждым сантиметром. Чон свою розу просто так не отпустит. Никогда. — Хорошо, — снова соглашается Пак, пытаясь скрыть волнение и дрожащие руки прячет в карманы бордовой толстовки. — Я покажу тебе мастерскую. Чон встает, борясь с желанием подхватить свою розу на руки или просто взять за маленькую ладошку, и направляется в спальню, слыша восхищенный вздох за спиной. Он гордится собой, а внутри все так и бурлит, так и чешется, взять, повалить на кровать и расцеловать тонкую шею. Сорвать ужасную толстовку и оставить парочку цветущих, кровавых меток на выпирающих ключицах. Спуститься ниже и прикусить бусинки чувствительных сосков. Он успокаивает себя, сжимает руки в кулаки, дышит размеренно, пока внутри полыхает настоящая огненная буря, сжигая всё на своём пути. Его забавляет этот маленький, прекрасный цветочек. Его восхищают его невинные взгляды. Ему льстит легкость, с которой тот на всё соглашается. Словно маленький ягнёнок, попавший в лапы ненасытного волка. — Здесь очень… просторно, — теряется Пак, оказавшись в полном беспорядке. Но ему даже нравится. Везде стоят холсты, что-то прикрыто белой тканью, что-то стоит недорисованное, повсюду раскиданы краски, кисти, палитры. Всё так живо и так не вяжется с образом молодого художника. Он наклоняется ближе, рассматривая грубые мазки, замечая, что это ему знакомо, где-то он уже это видел. — Я не ограничиваюсь студией, рисую там, где придет вдохновение. Но основная работа проходит здесь. — Чон разворачивается, направляясь к выходу, — но больше всего мне нравится рисовать в саду. Чимин медленно ступает за художником, восхищаясь широкой, крепкой спиной. Его одолевает желание прикоснуться, а лучше прижаться. Почувствовать себя во власти этого крепкого, мужского тела. Закрыть себя от всех невзгод этой спиной. Побыть хоть немного в безопасности. Он завороженно смотрит на полы рубашки, что шевелятся при каждом движении, представляя, как на нем бы смотрелись вещи. Он выглядел бы очень мило в этой огромной рубашке. Сад поражает своей красотой. Видно руку мастера, любовь, с которой тут всё обустроено. Аккуратные грядки, подстриженные кусты, вымощенные камнем дорожки. Летом тут должно быть невообразимо красиво, но и осенью глаз отвести невозможно. — Когда я рисовал серию портретов, часто приходил сюда, наделяя изображенных людей, свойствами цветов, которые им подходили, — задумчиво произнес художник уходя в глубь сада. — Мне казалось, что так они становились прекраснее, характернее. Чимин присел у куста жасмина, вчитываясь в надпись на табличке, вставленной в землю. — Ким Сокджин, — тихо произнес Пак, поднимая глаза к подошедшему художнику. — Это был мой первый портрет, я назвал его " Нежный жасмин». В сознании Чимина всплыл вечер расставания с Намджуном, картинная галерея и выставка начинающего художника, поразившая его своей красотой и притупившая боль. Пак округлил глаза, по новой всматриваясь в Чонгука. Он и представить не мог, что человек, создавший такую невероятную красоту, тронувшую его до глубины души, однажды пригласит его к себе, чтобы написать портрет. Он восхищался им ещё за долго до их встречи, но и представить не мог, что однажды будет ему позировать. Люди с его картин были сказочно красивы, нереальны, было сложно представить, что они существовали на самом деле, а не являлись плодом воображения талантливого человека. — Я был на той выставке… — О, правда? — Чонгук включил всё своё актерское мастерство, чтобы выглядить как можно правдоподобнее, присаживаясь рядом с табличкой и нежно поглаживая шероховатую поверхность дощечки. — Тебе понравилось? — Я в жизни не видел ничего прекраснее, — с нескрываемым волнением и восторгом произнес Чимин, теша и раздувая самолюбие художника. — Это был не лучший период в моей жизни, но эти картины определенно скрасили его. — Что же случилось? — Я не знаю могу ли я… — Чимин задумался, прикрыв глаза и тяжело вздохнув, — могу ли я говорить об этом. — Ты собираешься обнажить передо мной тело, спрятав душу? — Чон старался не давить, но в нём бурлило маниакальное желание знать всё. — Общество осуждает подобное, мне страшно. — Чимин почему то вспомнил Тэхёна, обладающего невероятной способностью считывать людей. Чонгук наверняка тоже так умел, иначе его портреты получались бы пустыми, мертвыми, неинтересными и нецепляющими. Ему удавалось докопаться до сути и перенести на холст не только приятную внешность, но и душу. — Всё сказанное в этом саду, остаётся здесь. Ты даже не представляешь сколько страшных тайн хранит это место, — Чонгук улыбнулся, но от этой улыбки по спине Чимина отчего-то пробежал легкий холодок и он вздрогнул. — В тот вечер мой любовник признался, что скоро женится. В голове Чона неожиданно сложился пазл и глаза налились кровью. Его брат не просто так привел Чимина в тот вечер, чтобы похвастаться талантливым братишкой. Это был прощальный подарок. Как мог он променять эту чудесную розу на размалеванную наследницу папочкиного капитала? Разве он был в принципе достоин любви и доверия этого милого ангела с самыми потрясающими глазами, которые Чон когда-либо видел? Его брат оказался трусом и подлецом. И как счастлив Чонгук в этот момент, что хотя бы матери у них разные. — Если бы этого не случилось, возможно, мы бы не узнали друг друга, — художник вновь улыбнулся, но теперь от его улыбки в душе Чимина зацвели яркие цветы, запорхали бабочки с цветастыми крыльями и ярко засветило солнце, грея изнутри ласковыми лучами. — Не вспоминай об этом больше, — Чон заботливо провел большим пальцем по бархатной щеке, чувствуя, что между ними пробежал ток. В нём скопилось такое напряжение, что казалось, ещё секунда рядом и он сорвётся. Выпустит внутреннего зверя на свободу, позволяя творить бесчинства, рвать свежую, сладкую плоть и упиваться горячей кровью. Чонгук быстро отстранился, позволяя Чимину в одиночестве утопать под волной неги, накрывшей его от прикосновения и магического блеска черных глаз. Он сидел, словно под гипнозом, боясь пошевелиться и разрушить прекрасное видение. — Пойдём, я покажу тебе кое-что особенное. В глубине сада рос куст диких роз. Он давно отцвел, сбросив с себя нежные лепестки и даря жизнь ярко-оранжевым плодам. Чонгук безумно любил отдыхать именно здесь в момент, когда распускались потрясающие, яркие цветы, а пространство вокруг наполнялось нежным цветочным ароматом. — Это мой любимый цветок, — с гордостью заявил художник, длинными пальцами лаская колючие стебельки. — Шиповник? Что же в нём особенного? — с недоумением поинтересовался Чимин, повторяя движения Чонгука. — Только подумай, его цветы и листья кажутся совсем нежными, они осыпаются при легком движении. Любой может подумать, что его слишком просто сломать и уничтожить, но стоит сдавить сильнее, этот цветок сам вонзиться в тебя. Причинит боль и пустит твою кровь, защищаясь. — Чонгук явно увлекся рассказом, обводя острый шип пальцем, — Думаю, это твой цветок. Ты выглядишь так трогательно, так нежно, так беззащитно, но ни кто и ни что не в силах сломить тебя. Твоя красота подобна его цветам, такая же яркая, поразительная, но в тоже время хрупкая и трогательная. Это твой цветок. Чимин? Художник перевел взгляд на парня, застывшего рядом и не сводящего глаз с пальца, на котором выступили рубиновые бусины. Он не испугался. Он был заворожен рассказом на столько, что решил сам проверить на сколько остры шипы у этого цветка. Алая кровь манила, притягивала взгляд. Горячий, металлический аромат заставлял рот Чонгука наполниться слюной. Он сделал шаг ближе, обхватывая ладонь Пака. Заглянув в невероятные карие глаза, Чон с легкостью прильнул губами к пухлому пальчику, слизывая капли крови. Чимин затаил дыхание и даже перестал моргать, настолько прекрасная картина перед ним предстала. Казалось, что Чон попал в момент высшего наслаждения, аккуратно проведя теплым языком по холодному пальчику и наслаждаясь чужой кровью. Он не отрываясь смотрел на Чимина. Глаза в глаза. Ворожа своими черными омутами. Мир вокруг перестал существовать для обоих. Замерло время, оставив их наедине друг с другом, погрузив в вечность. Далеко позади остались все воспоминания, проблемы, мечты и надежды. Были только они. Очарованный Чимин, который не смел пошевелиться и Чонгук, змеем искусителем выводивший мокрые узоры на холодном пальчике. Чонгук слышал, как судорожный вздох вырвался из губ напротив и это показалось ему слаще и притягательнее любой музыки. Он бы записал это на диктофон и слушал перед сном каждую ночь. Первым очнулся Пак, в смущении отводя глаза и пряча порозовевшие щёки. Он чувствовал нереальное притяжение к мужчине напротив, он бы хотел чтобы это мгновение никогда не прекращалось, чтобы Чон никогда не выпускал его руку из своей горячей ладони. — Я испугал тебя? — тихим голосом поинтересовался Чонгук, отстраняясь и облизывая губы. — Прости, где-то слышал, что слюна натощак это лучший антисептик, — художник ярко улыбнулся, выставляя ровные, слегка выпирающие, белые зубы. — Спасибо, — голос Пака звучал тихо и напугано, что ужасно понравилось художнику. Он давно отметил, что у младшего нереально приятный голос. Высокий, красивый, он бы сравнил его с бархатом, если бы мог провести по нему рукой. — Давай вместе пообедаем? Я пока попробую присмотреться к тебе, может сделаю пару набросков, но ты не смущайся, хорошо? — продолжая сжимать пухлую ладонь, предложил Чон, — я пока думаю, как бы я хотел тебя написать. Твоя красота немного сбивает меня, не могу определиться. Не выпуская чужой руки, Чонгук направился в дом. Внутренний зверь бушевал, призывая крепче сжать чужую ручку и никогда её не выпускать. Держать ближе. Надеть красивый ошейник, усыпанный драгоценными камнями и посадить на поводок, чтобы водить эту прекрасную дикую розу на нём, ближе к коленям хозяина. Завладеть и присвоить себе. Оставить с собой навечно, укрыть от чужих глаз. Чтобы любоваться им могли только на картине.