***
— Мотоцикл, — обреченно проговаривает Чимин, разглядывая железного коня Чонгука. Теперь он понимает, почему художник так настаивал, чтобы младший непременно ехал в его огромной кожанке. Это не из-за того, что на улице внезапно похолодало. — Красота и скорость — две мои страсти и сегодня я их объединю, — довольно улыбается художник, вручая растерянной розочке черный шлем, — Дикая Роза, познакомься, это — Джиксер, — довольно хохочет, обводя тонкими пальцами черное крыло байка, — этот малыш выглядит агрессивно, но поверь, он очень послушный. А как он мурчит, ты бы знал! За три секунды разгоняется до сотки и очень плавно тормозит, словно по маслу, ты и не почувствуешь. В нём 600 «кубиков», а максималка двести пятьдесят км в час, — Чон возвращает восхищенный взгляд на Чимина и видит, что тот совершенно не разделяет его энтузиазм. — Может, такси? — К чёрту такси, малыш! Ты такого никогда не испытывал! — тушуется, но всё же добавляет, — даже в постели со мной. Поездка на нём — круче секса. — Хочешь чтобы я изменил тебе с твоим мотоциклом? — Устроим тройничок! — Чон ловко запрыгивает на своего «коня», убирая подножку, ставит ноги по обе стороны от металлического корпуса, удерживая его своим телом и жестом приглашает Чимина за свою спину, — держись крепче и не закрывай глаза, иначе пропустишь всё. — Если я умру, если моё бедное сердце не выдержит, я обязательно вернусь за тобой и заберу с собой, — со страхом шепчет Пак, усаживаясь на мотоцикл и надевает шлем. — Не получится, ты ведь ангел и после смерти попадешь домой, в рай, а я скорее всего отправляюсь прямиком к Сатане, — смеётся, а потом серьезно добавляет, — обещаешь, что заберешь меня с собой? — Непременно. Чонгук снова смеется, опуская защитное стекло на своём шлеме, чувствуя приятное тепло от хрупких рук, обвивших его торс и от обещания. Сжимает пухлые пальчики, а затем берется за руль. Улицу оглушает мощный рев. Чимин жмурится, прижимается ближе, впивается пальцами в тёмно-зеленый бомбер и кричит. Сам не знает от страха или же от кайфа. Он чувствует скорость, как внутри что-то обрывается на плавных поворотах. И это заставляет его смеяться. Его накрывает эйфория и он почти готов согласиться с Чонгуком — это круче секса. Когда мотоцикл плавно тормозит на светофоре, Пак слышит смех художника и сам не выдерживает, смеётся громко и кричит, чтобы его услышали: — Это потрясающе! Они плавно трогаются и Чимин отпускает одну руку, чтобы поднять её над головой, пытаясь поймать воздух. Мотоцикл летит по просыпающимся улицам так свободно, словно птица в небе и Чимину нравится это чувство. Он хочет, чтобы это никогда не заканчивалось. Его мечта теперь всю жизнь провести с Чонгуком и путешествовать на этом мотоцикле до тех пор, пока они не найдут такое место, которое оба смогут назвать своим домом. Он хочет вечно чувствовать эту свободу и прохладный ветер в своих руках. Чонгук тормозит рядом с подъездом, выставляет подножку и снимает шлем. Он слышит, как за спиной пищит Чимин, вскакивая на ноги. — Понравилось? — Чон знает ответ, но он хочет услышать его из этих невероятно пухлых губ. Пак продолжает что-то пищать и накидывается с объятиями на художника, мажа губами куда дотягивается. Оба смеются и в этот момент чувствуют небывалое единение. Каждый на своем месте. Им хорошо и спокойно. Они оба обрели то, в чем так нуждались. И оба уверены, что теперь не отпустят друг друга, не расстанутся даже на миг, потому что подобное случается один раз в жизни. — Я хочу ещё! — Чимин находится в таком возбуждении, не стоит на месте, подпрыгивает и смеётся. — Эй, не заставляй меня ревновать, — смеётся в ответ Чонгук, пятерней убирая выбившиеся пряди назад. — А ты ревнивый? — задает вопрос и останавливается. Чимин вдруг снова становится серьёзным и печальным. И такой, он заставляет Чонгука забыть о том как надо дышать. — Безумно, — шепчет в ответ и поднимает к глазам руку и немного задирая рукав бомбера, — даю тебе десять минут на сборы, иначе решу, что ты там развлекаешься с соседом, — Чон переводит глаза на Чимина, который стоит в полном недоумении и смеётся, — быстрее! Время уже пошло! Пак подскакивает на месте, теряется в пространстве, замирает, словно он забыл где живет и резко срывается с места, в голове перебирая список нужных вещей. В мыслях крутится только зарядка для телефона и зубная щётка. За время поездки он растерял весь список, тщательно сформированный в его голове. Чонгук остается на улице. Лениво потягивается, вздрагивает от холодного потока воздуха и зевает. Он не спит уже вторые сутки и чувствует себя немного разбито. Поездка, конечно, взбодрила его, но ему необходимо отдохнуть. Или… Или взбодриться белой дорожкой. Он так и не притронулся к волшебной пыли с момента появления прекрасной розочки на пороге его дома и ужасно горд этим. Это его новый рекорд. Первый составил пять часов. Он разминает мышцы шеи, хрустит позвонками и пытается договориться с собой. Знает, что наркота отравляет его жизнь, знает для чего и почему он сначала подсел на дурь, а потом перешел на что-то более яркое и взрывное. Но больше он этого не хочет. Боль от старой раны его больше не тревожит, многое в своей жизни он принял. Вдохновляться и писать шедевры он может и без всякой стимуляции, это он знает точно. А рядом с ним теперь бешенный заряд, вечный генератор — Чимин. Он словно солнце — неиссякаемый источник для творчества. Звонкий смех школьниц на другой стороне улицы выдергивает из мыслей и Чон болезненно морщится. Даже десять минут расставания кажутся нереально долгим сроком. Он жалеет, что не дал меньше. Пять минут было бы достаточно. Чонгук нервно сжимает и разжимает пальцы на руле, вспоминает, что ночью припрятал пакетик с порошком в мастерской, под стол с инструментами. Усмехается своей глупости, но его розочка обладает пытливым умом и любопытством. Под стол не полезет, а вот в ящики может и заглянуть. Да к черту всё, в тот момент ему это показалось максимально логичным. Мужчина переводит взгляд на трёх девочек в форме, что до сих пор стоят и в открытую пялятся на него. Перешептываются, смеются, толкают друг друга и дергают за волосы. Затем смотрит на часы, отмечая, что время почти вышло, затем на подъезд, надеясь, что Чимин уже спускается. — Простите, слышится тонкий голосок, — я… эм… — девчонка мямлит и вводит этим Чона в бешенство, он смотрит на неё и не моргает, — точнее моя подруга, ей нравятся парни вроде вас, она попросила узнать… — Я не интересуюсь девчонками, — сухо произносит художник, нервно сжимая руль. — Мы в выпускном классе, а Сохи в январе будет девятнадцать… — Я же сказал, меня не интересуют девочки, — отворачивается, гипнотизируя взглядом дверь в подъезд. — А кто же? — Он, — Чон кивает в сторону дома, где из подъезда выходит его прекрасная роза, закидывая за спину черный рюкзак. Замечает, как теряется школьница, заливаясь румянцем, как с восхищением смотрит на подошедшего парня. Не моргает и не дышит. — Меня интересует только он, — художник притягивает Чимина к себе за талию и нежно целует сладкие губы, которые уже обожает. Они напоминают ему бархатные лепестки, цвета тёплой крови. — Садись, малыш, я уже заждался, — видит как девочка открывает и закрывает рот, отступая на пару шагов. Приятно улыбается, чувствуя родные, пухленькие ладошки на своей талии и надевает шлем, заводя мотоцикл. Они уезжают, а девчонка так и стоит на месте, не обращая внимание на визжащих на другой стороне улицы подруг. Она думает о том, что вот так всегда — потрясающие, красивые парни, любят других потрясающих и красивых парней.***
Чон вталкивает Чимина в кабинку туалета и закрывает замок. Он так хочет свою прекрасную Дикую Розу, что не в силах терпеть до дома. Прижимает к стене, забираясь холодными руками под толстовку, оглаживает впалый живот, бережно ласкает розовые соски и не сдерживает стон, упираясь возбуждением в чужое бедро. Чонгук раскален, словно нагретое железо, ему жарко, ему плохо, а единственное лекарство не торопится ему помочь. Художник мягкими поцелуями опускается на шею, мажет горячим языком и не может себя остановить. Он хочет увидеть эти невообразимо прекрасные губы на своём члене. Умирает от желания. Он готов встать на колени и умолять, но вместо этого давит Чимину на плечи, заставляя того опуститься на кафельный пол. — Нет, стой, не надо, — Чимин сам умоляет, ловя триггер на действия. Не так давно с ним уже проделывали подобное и сейчас, не смотря на то, что перед ним стоит нежно обожаемый Чонгук, он не готов повторить. — В чем дело? — Чон сам пугается, замечая страх и панику в чужих глазах. Он готов убить за них, поэтому делает над собой усилие и останавливается. Пак понимает, что нужно объясниться. Еще ночью он вел себя крайне развратно и просил брать его как можно грубее, а теперь тушуется, будто то был вовсе не он. Словно в нем проснулась та ангельская сторона, не позволяющая ему отсасывать член в общественном туалете. Он, по правде, и сам возбужден и совсем не против, но не при таких обстоятельствах. Воспоминания накатывают и становится мерзко. А ему совсем не хочется, чтобы секс с Чонгуком для него ассоциировался с чем-то мерзким. — Я сменил много работ, — начинает Чимин дрожащим голосом. Заглядывает в черные глаза, убеждаясь, что его внимательно слушают и продолжает, — и часто становился жертвой харассмента. И слишком часто это случалось именно так — в кладовке, в туалете, за закрытой дверью. Меня принуждали, заставляли делать подобное силой. И… — Не продолжай, — Чон резко обрывает свою розочку, шумно втягивая воздух носом. Возбуждение моментально уходит на второй план, уступая место гневу. Он убьет их. Каждого, кто касался его милого мальчика. Кто посмел даже неосторожно взглянуть в его сторону, — ты назовешь мне каждого ублюдка и, я клянусь своей жизнью, я выпущу им кишки и затолкаю в их мерзкие глотки. Ты мне веришь? И Чимин от чего-то верит. Художник говорит так убедительно, полыхает такой яростью в глазах, что не поверить ему глупо. — Прости меня, — продолжает Чон, — я думал, что это будет весело, но я не знал… — Не извиняйся, — Чимин ласково улыбается и гладит пальчиками порозовевшие щеки своего мужчины, — ты не знал. — Как думаешь, по шкале от одного до бесконечности, на сколько мы сегодня шокировали тех девчонок? — художник пытается тему перевести, а сам в мыслях прокручивает каждое убийство, продумывает до мелочей как будет пускать кровь этим недоноскам. — Бесконечность и далее, — шепчет Пак и быстро чмокает в уголок губ.***
Чимин не может сдержать смех, вспоминая выходку своего мужчины. Это было так неожиданно и неловко. Но чувство свободы, с которого началось утро, продолжало его охватывать. Он еще никогда прилюдно ни с кем не целовался. Он и подумать не мог, что сможет позволить себе такое откровенное проявление чувств на улице, в присутствии посторонних людей. Но Чонгук позволял ему, брал за руку и переводил за черту, которую Чимин сам нарисовал для себя. За этой чертой было так много «нельзя», что заветного «можно» почти и не осталось, погружая Пака в собственноручно возведенную клетку. Он сам приковал себя наручниками к батарее в бетонной коробке и выбросил ключи. Приказав себе прятаться, скрываться. Чтобы никогда не быть раскрытым. — Хватит смеяться, — Чонгук пытается быть серьезным, но сам не может удержать игривой улыбки, делает глоток кофе и откидывается на бархатную обивку диванчика. Он решил сегодня отвезти Чимина в своё любимое кафе, что находилось недалеко от района, где он жил. Кафе было круглосуточным, немноголюдным, но именно тут подавали самый вкусный кофе. В меру крепкий, с ореховым сиропом и приятной сливочной пенкой, которую можно было посыпать корицей и тёртым шоколадом. — Клянусь, я был готов сорваться вслед за тобой и пробраться в твою квартиру по трубе, — сильнее смешит свою Дикую Розу, наслаждаясь звонким смехом и искренней улыбкой. — Я так торопился, что кажется забыл закрыть квартиру, — Чимин округляет глаза и оба вновь взрываются приступом смеха. — Забей, — отсмеивается Чон, — ты туда больше не вернёшься. Я не смогу жить, зная, что ты бродишь по этому ужасному району. Пак смотрит с нереальной любовью в глазах. Вздрагивает от приятных мурашек, быстрой стаей пробежавших от черной макушки с маленьким пяточкам в туфлях. Он тоже. Он тоже не хочет возвращаться в эту квартиру, не хочет больше там жить в одиночестве и в дали от Чонгука. Возвращению к прошлой жизни, которая теперь поделена на «до» и «после», он бы предпочел смерть. Желательно быструю, без шанса передумать. — Тут очень вкусный кофе, — неловко произносит Чимин, обхватывая губами трубочку и делая пару глотков. Чон повержен. Распластан. Валяется у ног этого невероятного существа и молит о пощаде. — И вафли с шариком мороженого, — художник произносит слова сдавленно, хрипло, не спуская глаз с алых губ, — зря ты отказался, — а в мыслях картины сливочного, подтаявшего пломбира на этих губах. — Я не голоден, но на обед не откажусь от жареной говядины. — Тогда тебе придется готовить её самому, я хотел немного поспать, — Чон глубоко вздыхает, понимая, что полноценный сон, это примерно восемь часов без Чимина, — я сова, всю ночь провел в мастерской. — Нам надо синхронизировать режим дня, — Пак словно читает мысли мужчины. — Согласен, хочу больше наблюдать за тобой в действии, — Чон переводит взгляд на загоревшийся дисплей телефона, сбрасывает звонок, но тот мгновение спустя снова загорается, — чёрт, надоедливый придурок. Я отойду на минутку, — встает из-за стола и выходит на улицу, отвечая на звонок. Чимина снова накрывает ледяная волна одиночества. Ему больше нельзя оставаться наедине с собой, отдельно от Чонгука. Он физически ощущает холод, даже понимая, что он не оставил, не бросил его, а вышел на минуту. Это уже похоже на одержимость и зависимость. Будто Чимин наркоман со стажем и без дозы художника в его организме запускаются необратимые процессы, а конечности начинают гнить от ужасного холода. — Чимин? — сверху слышится такой родной, такой грубый, но безумно приятный голос и Пак боязливо поднимает глаза на подошедшего парня. Он так же красив, как и четыре года назад, когда Чимин оставил его в прошлом. Нет, он стал ещё красивее. Похорошел с возрастом, словно дорогое вино. У него такие же смешные, кудрявые, черные волосы, спадающие на глаза, которые теперь обрамляют очки с толстой, черной оправой. Выглядит очень стильно, в сочетании с темным пиджаком, белой рубашкой и песочного цвета брюками. — Тэ? — Надо же, я не ожидал тебя снова когда-нибудь встретить. Ты так неожиданно пропал, не оставил никаких контактов. Где ты был всё это время? Почему внезапно исчез? — в голосе парня сквозит боль и обида, и это заставляет сердце Чимина сжаться в груди. Ему так стыдно перед лучшим другом и он теряется, не знает что ответить. — Были причины. Прости. — Отчим? — парень с интересом разглядывает своего друга, вставшего из-за стола. Когда-то они были одного роста и одинакового худощавого телосложения, если не считать идеальной задницы Пака, на которую пускала слюни добрая половину учащихся в их школе, а вторая половина находила её причиной для грязных шуток. — И мать, — сухо, подобные воспоминания не приносят слёз радости или ностальгической улыбки. Они приносят лишь боль, — она узнала и выгнала меня. — И вместо того, чтобы прийти за помощью ко мне, ты решил умереть. — Именно. Мне было шестнадцать, я не очень соображал, что делаю. Но, — Чимин смотрит за окно, где Чонгук с кем-то ругается по телефону, — теперь мои дела идут куда лучше. Наверное, я даже счастлив, — парень улыбается, так скромно и нежно, что Тэхён не может удержаться и приобнимает друга. — Я рад, — Ким достает телефон из кармана, снимает блокировку и протягивает его Чимину, — запишешь мне свой номер? Не хочу снова потерять связь с тобой. Пак дрожащими руками вбивает свой мобильный, ошибается пару раз, посмеиваясь над собой, подписывает контакт как «Крошка Чим-Чим» и довольный возвращает телефон владельцу. — Будет здорово как-нибудь встретиться, поболтать, как в старые добрые времена, — Чимин улыбается искренне, веря, что теперь его жизнь наконец вошла в нужное русло. Он встретил человека, в которого влюбился без памяти с самой первой секунды и который ответил взаимностью. Встретил своего лучшего друга и тот хочет возобновить общение, забыв старую обиду. Ему точно больше не нужна разваливающаяся хижина на побережье, укулеле и всё то, что он успел себе придумать. Ему нужна настоящая жизнь, где он будет счастлив. — Что ты делаешь сегодня вечером? — Тэхен спрашивает так просто, будто они не виделись четыре дня, а не четыре года. — Заглатывает мой член, — слышится грубый голос Чонгука позади и Пак оборачивается, натыкаясь на черные бездны, в которых бушует ураган из ненависти и презрения. — пойдём, — хватает Чимина за руку и выводит из кафе, таща мальчишку за собой, словно на буксире. — Стой! — выкрикивает младший, дергая руку, — какого хрена происходит? — Какого хрена? — Чон резко тормозит, ловя свою розочку руками, — этот… ублюдок, он предлагал тебе встретиться вечером? Ты собирался согласиться? — Тэхен мой школьный друг! — получается слишком громко. — Друг? — на всякий случай уточняет Чонгук и толкается языком в щеку, сводя брови к переносице. — И что он от тебя хотел? Чимин, говори честно, иначе я вернусь в кафе и набью ему морду! — Мы не виделись с ним больше четырех лет, он хотел просто поболтать со мной. — Просто поболтать? — Именно, — Пак тяжело вздыхает, — ты так много не знаешь обо мне, — заглядывает в чужие глаза с вселенской грустью, видя там непонимание и растерянность. — Так расскажи мне. — Давай сначала вернемся домой? Не хочу, чтобы про мою жизнь знала вся улица, — Чимин недоверчиво косится по сторонам, видя, что пара прохожих остановилась неподалеку. Кто-то чтобы вызвать полицию, а кто-то чтобы понаблюдать за разборками молодой пары. — Просто поверь, Тэхён никогда в жизни не сделает мне больно. — Даже пальцем тебя не коснется? — Чон прикусывает губу и пытается унять жгучую ревность внутри, полыхающую покруче, чем лесной пожар. Она также уничтожает всё живое, что в Чоне есть, напоминая про старые, болезненные раны. — В туалете ты рассказал мне что-то страшное, а потом я увидел, как этот… как Тэхен обнимает тебя. Я сразу вернулся и услышал, что он предлагает тебе встретиться. Я бы убил его и не подумал. Чимина подобное умиляет. Он так нуждался в защите. В верном рыцаре, которые придет на помощь. В верном псе, готовым растерзать обидчика в клочья. А теперь он стоит перед ним, кусает губы и смотрит так виновато, что по спине проходит приятный холодок. Пак, наверное, спас в прошлой жизни планету, раз в этой его вознаградили Чонгуком. Он так благодарен. За него никогда не заступались, не затыкали обидчикам рты и не ломали руки за шлепки по заднице. Не приходили с разборками на его работу, чтобы разбить нос и сломать пару ребер тем, кто не умел удержать свой член в штанах. Может это и неправильно, и не стоит вовсе подкармливать ревность, растущую в Чонгуке, но черт возьми, Чимину это нравится. Он хочет, чтобы его ревновали. Хочет рядом этого мужчину, который будет выдавливать глаза случайным прохожим, кинувшим на Чимина взгляд. Ему это так нужно. Пак обнимает Чонгука за шею и притягивает к себе, чтобы оставить пару робких поцелуев на растерянном лице. Он тихо хихикает, чмокает большой нос и отстраняется, видя полное непонимание в черных омутах. — Ты очень милый, — дарит Чону смущенную улыбку, — я понял, что ты мне нравишься в любом состоянии. — Ладно, дома ты мне всё объяснишь, — художник встряхивает головой, будто отгоняя наваждение, успокаивается и приходит в себя, — но за это, — указывает рукой в сторону кафе, — тебе придется поцеловать меня много-много раз, пока я не решу, что мне хватит. — Тебе не хватит, — Чимин шепчет уверено. — Не хватит, — старший подтверждает его слова и оба улыбаются друг другу.