Хозяин леса

Паника. Словно дерево насквозь пробило живот, а ветви продолжали расти по венам, артериям и нервам — такая паника. Воздуха было так мало, как если бы за него нужно было платить — такая. Тело не слушалось, будто сели батарейки — такая. Гремучая, зыбкая и необъяснимая паника. Всякая попытка заставить себя подняться проваливалась с треском — слишком мало воздуха, чтобы адекватно соображать, слишком мало сил, слишком кружилась голова, слишком высок был градус боли в запястье. Отдав на то всю оставшуюся волю, я повязал концы фенечки между собою. Всё. Вот тут-то силы и закончились, и я ударился больно затылком о изножье кровати. Выругался тихонько и дал себе ещё немного времени. Держался исключительно на энтузиазме, нет, раздражении. Чёртов Стефан. Что тут думать? Брат брату рознь. Но фенечка и впрямь помогала. Сердцебиение успокаивалось, вся эта вуаль странностей медленно затекала обратно в шрам, концентрируясь исключительно там. Я пошевелил осторожно пальцами, приподнялся на локтях. За окнами — непроглядная темнота. Сторона дома, в которой располагалась мамина комната, выходила не на улицу, а на соседские сады. Здесь даже фонарного света не было видно, так что, подсвечивая себе экраном телефона и поднимаясь наконец на ноги, я медленно поплёлся в сторону… в сторону чего? Я и сам не знал. Нет, это враньё. К Мейсону я шёл. К Мейсу. Потому что первая же мысль при пробуждении была: «Нужно к Мейсу». Я приоткрыл дверь, стараясь не создавать никаких шумов, но, оказалось, источник моего спокойствия не спал тоже. Мейсон сидел на кровати, укутавшись в одеяло и прижавшись спиной к стене. Такой маленький, даже хрупкий в этом положении… Не ясно было, спит он или бодрствует — волосы на лицо упали, — но его мерное покачивание намекало на то, что всё-таки он либо так и не уснул и теперь мается, либо проснулся совсем накануне. Подо мною чуть продавился матрас, поскрипывая, и Мейс поднял на меня усталый взгляд. Скажи ему. — Эй, — позвал я, кладя ладонь ему на плечо. Даже через слои одеяла и футболки я чувствовал его тепло. Мейсон просипел: — Ты чего не спишь? — И прокашлялся в кулак. — А ты чего не спишь? — А ты чего не спишь? — не унимался Мейс. Я вздохнул, сдавшись. — Стефан снился. Нифига не помню, но стало тревожно. Теперь ты. Прошу, скажи ему… — Не могу уснуть. Если голова к утру не оторвётся, то будет заебись. В подтверждение своих слов он, скинув с плеч одеяло и высвободив руки, потёр пальцами виски. Напряжение его ощущалось даже будто физически — от Мейса только искры электрические не шли разве что. Он откинулся на подушку и подмял под себя одеяло, обнимая его руками и ногами. — У тебя нет чувства, что где-то нас с тобой наебали? — спросил он. Было. Чёткое, уже давненько оформившееся. Но я пока не был уверен, что это чувство было верным. Плюсом, не хотелось лишний раз Мейса грузить. Он и сам с этим неплохо справлялся. — Ну… А что нам с этим сделать? Возможно, нам даже не стоит пытаться. — Я прилёг рядом. — Знаешь, всё идёт таким чередом, будто бы мы вообще бессильны. — Это и бесит. Неужели тебя — нет? На лицо сама собою поползла улыбка. Мягкая, чуточку снисходительная. В отличие от Мейса, я привык плыть по течению. И на его месте плыл бы тоже. Зачем что-то делать, когда чем больше делаешь, тем меньше получается? Только стоическое безделье работало. И всё же, в вопросе любопытства я мог его понять сполна. — Есть такое. — Может быть, я ошибаюсь сейчас по всем фронтам, но… Дэм, я не верю никому. Ни Эдгару, ни даже папе. Артуру, естественно, тоже. Поэтому хочу разобраться во всём сам. Единственный, кому я могу доверять — это ты. Мне вдруг стало перед ним очень совестно. Я, конечно, хранил чужие секреты, но всё же ощущал груз ответственности. Почему я не мог плюнуть на слова Эдгара и просто рассказать ему? Наверное, оттого, что Эдгар предупреждал: у этих слов будут последствия. И почему-то я верил в эти слова. Как и Мейс, целиком Эдгару не мог поверить ни при каком раскладе. Но здесь… Здесь будто не оставалось вариантов. — Не говори так. Я тоже кое-что скрываю, — я помотал головой. — Это неважно. Ты не скрываешь то, что относится ко мне — вот что главное. Молю тебя, скажи. В глазах у меня на мгновение потемнело, как если бы потухли все фонари за окном. Будто бы ветви обросли листвой, закрывая собою всякий источник света. Только где-то рядышком маячил знакомый лохматый силуэт. А когда снова стало светло, я обнаружил себя слишком близко к Мейсону. Слишком. Губами я чувствовал жар его кожи, а носом — запах, въевшийся в его волосы; запах леса, лишь сильнее ощутимый на фоне «мужицкого» шампуня. Я сомкнул губы на его лбу, между бровей, и прошептал против всякой воли: — Мейсон, ты моя святая тайна. Тишина. Убаюкивающая, такая желанная тишь. И словно гром среди ясного неба, его голос. — Чё? Я понимал, что делаю какую-то странную хрень, и всё же не мог отстраниться. Само нутро не давало, цепляясь словно за последнюю возможность. Чувство такое было, что через секунду я умру, растворюсь и больше никогда не смогу что-либо сделать. Хотелось только, чтобы хотя бы он понял и простил. Но я не знал, за что меня прощать, в чём мне требовалось это понимание. Вот Мейсону и пришлось самому отодвинуться от меня подальше к стене. Он выставил руки, уперевшись ими мне в грудь, чтоб я не дай бог это расстояние не разорвал ещё раз. Нафига я это сделал? — Прости, я… — Я не знал, что говорить в такой ситуации. Это было, чёрт возьми, не моё желание. Не моё действие. И слова тоже были не мои. — Не делай так больше, окей? — Да я… — Я знаю, что это не ты. Не оправдывайся. Просто… не надо. Хорошо, конечно, было, что он знал, но стало слишком стыдно, чтобы оставаться рядом с ним. Что я ещё мог выкинуть? Что мог выкинуть тот, кто дёргал меня за ниточки? Так и хотелось Дитриху, если это и впрямь он, врезать. Какого чёрта он изъяснялся в чувствах к племяннику через меня, но трусил сделать это сам? Бесило до дрожи. Я спешно отвернулся и принял сидящее положение, но Мейс не собирался меня отпускать — схватил за руку и заставил лечь обратно. — Успокойся, ладно? Я не думаю, что ты странный. Но… Папа так мне говорил — что я его святая тайна; что Дитрих очень любил это стихотворение. Я не смог ответить. Только закусил губу, стараясь на Мейсона даже не смотреть. — Прости, — зачем-то пробурчал он, обнимая меня. — Прости. Знаю, ты сам этого не хочешь. Сделаем вид, что ничего не было, угу? — Мейсон потёрся о мой подбородок макушкой и отстранился. — Лучше давай расскажу тебе кое-что. Неловко улыбаясь и стараясь больше не контактировать со мной тактильно, он поднялся на ноги, поковырялся в рюкзаке и что-то оттуда достал. Когда он вернулся, присев напротив, я понял — это был кожаный треугольник на веревке. Я посветил на амулет телефоном. Стежки были аккуратные, а вот сам треугольник был вырезан абы как. Видимо, то была совместная работа Вейна и Эдгара. — Так, — пробормотал я, всё ещё не справляясь с неловкостью и оттого туго соображая. — Эдгар попросил тебе не рассказывать, но я ебал. Какого чёрта я должен что-то скрывать, верно? Короче, эта штука блокирует всё призрачное. Он сказал, чтоб я по возвращению в посёлок носил её и не снимал. Я нахмурился. — Почему мне нельзя было об этом знать? Мейсон раскрутил амулет на пальце и сжал его в кулаке. — Не знаю. Какая разница? Он так посчитал, а я — иначе. Нет. Нужно было срочно избавиться от этого чувства. Перевести тему. Перевести её так, чтоб в диалоге не фигурировал никто из наших странных знакомых. Я так упивался чувством нормальности, что теперь, снова ощущая незримое призрачное присутствие, ломался. Пошёл к черту Дитрих. И пускай с собой ещё Эдгара с его долбанными запретами заберет. Какая-то непонятная злость во мне кипела. И я уже не верил ни единому своему чувству. На что, блять, ты злишься? Заткнись. Заткнись! — Кстати, об этом… Ты говорил, что телефон разбил. — Ногти впивались в кожу, пока я сжимал кулаки. Мейсон отмахнулся: — А, да ничего. Надо потерпеть до выпуска. Поработаю чуток и новый куплю. — Нет, это не дело. Я включил в комнате свет и стал шарить в ящиках компьютерного стола. Вот оно… Старенький, но всё же более рабочий телефон. У Мейса-то кнопочный был. А тут и камера неплохая, и инет, и даже какие-то игрушки, кажется, остались в памяти. В любом случае, при желании он сможет скачать всё, что ему нужно. Даже таймер нормальный! — Вот, забирай, — я протянул ему коробку. Но у Мейсона было своё мнение на этот счёт. Он замахал руками и помотал головой, удивлённо на меня вытаращившись. — Чего? Не, не надо! — Забирай! Видимо, тон мой был слишком грубым, и Мейс, потупив взгляд и надувшись, всё же сдался. Он схватился за коробку и, стесняясь на неё даже смотреть, хмыкнул: — Спасибо. Всё-таки это была отличная идея. Настраивая телефон под Мейсона, мы оба смогли отвлечься. Первым же делом он решил сделать фотографию — без предупреждения, заливисто хохоча. Теперь моё помятое ебало стояло у него на заставке. Угарал он и пока вводил данные для социальных сетей. В общем, всякий раз, как возвращался на главный экран. Ладно уж. Мне не жалко было. Это хотя бы убрало эту чёртову неловкость между нами. Мейс нашёл в рюкзаке симку и с ходу, по памяти, добавил мой номер в контакты. У него, конечно, так и так была прекрасная память на числа, но отчего-то стало очень приятно. — Подстебёмся над Артуром? — лукаво улыбнулся он. Я кивнул. Мейсон набрал нужный номер и поставил на громкую связь. — Алло, — послышался вскоре хрипловатый голос Артура. — Здравствуйте, — Мейсон заговорил в нос, — когда заплатите долг? — Чего.? Какой долг? Ты кто, бля? Не выдержав, мы прыснули. — Блять, дебилы… Напугали. Ганеша, ну ты-то куда? Тоже детство в жопе заиграло? И всё же, эта маленькая пакость и Артура повеселила. На фоне слышался тоненький женский голосок, требующий внимания Артура. Он что-то бормотал, а голос всё приближался и приближался. И вдруг он как-то слишком громко заявил: — Да это брат мой младший поржать решил! «Младший брат» уточнил: — Ты опять с кем-то? — Не опять, а снова. Мне надо снять напряжение. Да, детка? Девушка что-то томно простонала. Очень громко. Очень… — Фу, блять. Мейс скривился и сбросил звонок. Покраснел чуточку и поджал губы, то ли смутившись, то ли испытывая стыд за беспардонность Артура. — Я тебе говорил, что он однажды… Ой, нет. Ну нахрен. — Говори уже, — улыбнулся я, мягко подталкивая его. — Не-е. У тебя уже был кто-то? У меня-то? Ага, конечно. Я решил ответить честно: — Не было. — Как тебе мысль завтра в библиотеку сходить? — Мейсон вдруг перевёл тему. Я прищурился, вскидывая бровь. И чего он так раскраснелся?.. — Сходим. А у тебя что, кто-то был? — Ладно тогда, спокойной ночи. Посмеиваясь, будто бы пытаясь хотя бы для самого себя всё это обратить в шутку, Мейс укрылся одеялом и отвернулся к стене. Я заразился этим его неловким весельем, но всё же вид даже деланно дрёмного Мейсона был куда заразнее. Сразу усталость накатила, напоминая, что поспал я всего ничего. Я выключил свет и отправился в мамину комнату. Не хотелось уходить. Вот вообще не хотелось. Но я не хотел больше никаких казусов. Мне нужно было поспать с фенечкой, чтобы точно снять с себя остатки влияния Дитриха и его снов. Проснувшись почти одновременно, мы отзавтракали и сразу же стали собираться в посёлок. На автобусе легче всего было добраться, вот и поехали, слушая по очереди то мою, то мейсонову музыку. Был теплый, солнечный день, совсем не вяжущийся с мелькающим в окне заснеженным пейзажем. Но я, расстегнув куртку, наслаждался этим теплом. Почему-то казалось, что нужно им насладиться. А потом штиль закончится. Мейс считал, что нам нужна «церковная» библиотека. По приезде мы направились к ней от самой станции. Этот посёлок был совсем не похож на заводской. Больше всего он напоминал маленький, застывший ещё в прошлом веке городок: людей мало, магазинов тоже, да и каких-либо намёков на современность не проглядывалось. И почти на каждом домике — флюгер в форме одной или трёх птиц. Ещё недавно я счёл бы это милым. И всё-таки, солнце было яркое-яркое, совсем не зимнее. Мейсон стянул куртку и нёс её на локте. Зачем-то он одолжил у меня чёрную водолазку и теперь щеголял гордо. Снег размягчился до состояния каши. И всё же, у «Дома молитвы» поплохело нам обоим и стало сразу как-то холодно. Мы же знали, что на заднем дворе покоится Стефан. Но, по счастью, туда идти не требовалось — библиотека примыкала к основному зданию. Внутри было пусто и тихо; сильно пахло пылью — она кружилась на свету. Я предположил, что сюда вообще едва ли кто приходит. Но библиотекарь был на месте — сидел за небольшой стойкой и листал журнальчик. Жутковатого вида то был мужик. Чёрные одежды только сильнее подчёркивали желтизну его кожи. К тому же, он щурил один глаз и скалил гнилые зубы. Вот тебе и церковный библиотекарь… Но Мейсону было пофигу на внешность этого мужчины. Он уверенно подошёл к стойке, поздоровался и протянул читательский билет. Я знал, что он надеялся, что школьный сойдёт — всё равно никто проверять не будет, да? Но мужичок намеревался помешать этому гениальному плану. Он повертел карточку, внимательно вчитался в её содержимое. Разве что на зуб её пробовать не стал… — Это не наш билет, — наконец выдал он свой вердикт. — Ой, правда? Блин, перепутал, — Мейсон пошарился по карманам джинсов и состроил такую печальную гримасу, что даже я поверил ему. — Пустите нас, а? Это очень срочно. — Без билета не пущу. — Так у меня есть! Я забыл просто. Библиотекарь положил билет Мейсона на поверхность своего стола и ещё сильнее сощурил глаз. — Ты меня совсем за дурака держишь, пацан? Не было у нас никогда никаких Мейсонов. — Что, совсем никаких? — Никаких. Всё, уходите. — Ну дяденька, пожалуйста! Нам только одну книжку надо взять! — Какую? Интересно, кто из них окажется упрямее? — Не могу сказать! Да вы что, не узнали? — Мейсон схватил меня за плечи и притянул поближе к стойке. — Вы чё, дядь? Это ж Артур Тельман! Его и без билета… Мужик подскочил на ноги и ткнул мясистым пальцем Мейсону в грудь. — Я, по-твоему, Тельмана-младшего не знаю? Нашёлся мне тут умник! А ну выметайтесь! Мейс отмахнулся от библиотекаря и встал в такую позу, будто бы готов был с ним в драку полезть. Он разразился таким ором, что у меня, стоящего рядом, в ушах зазвенело: — Дядь, вы мне палки в колёса не ставьте! Да, это не Артур — и что теперь?! Мне всё равно госпожа Тельман разрешила в библиотеку ходить и читать всё, что захочу! — Не заливай мне тут! Она бы меня предупредила! Сейчас как позвоню ей и пойдут клочки по закоулкам! — И чё ты скажешь? Гандон ебаный! Мейсон дёрнулся в попытке на дяденьку наброситься, но я вовремя поймал его и оттащил на шаг назад. Нет, так дело не пойдёт. Это, конечно, со стороны смешно выглядело, но я не хотел, чтобы Мейс встрял в проблемы. И невзирая на их с библиотекарем продолжающуюся уже на расстоянии баталию, я вывел его на улицу. Он тяжело дышал через нос, хмурился и всё порывался вернуться, но всякий раз натыкался на препятствие в виде меня. — Эй, ну чего ты так завелся? — Да пошёл он! Жалко, что ли?! И всё же, даже таким вот, злым до чёртиков и оттого инфантильным, он казался мне умилительным. Захотелось его по волосам потрепать, но, боялся я, это только сильнее бы его вывело из себя. Поэтому я стал предлагать альтернативы: — Раз такое дело, то, может, в обычную библиотеку? — Думаешь, там будет хотя бы какая-то инфа про секту? Ага, конечно. Нет, нам подходит только эта. — А как насчёт мамы Артура? Она ведь говорила тебе, что расскажет что-то. Это была хорошая идея. И всё же перед нами стеной выросло слишком весомое «но». — Не думаю, что Арт оценит такой жест. — Арт не узнает, — попробовал я. — Он же работает сегодня. А узнает постфактум — его проблемы. Нефиг было недоговаривать. Такая риторика Мейсона устроила, и он победно улыбнулся, давая мне пять. До дома Артура мы шли, как заведенные. Казалось, что вот-вот что-то приоткроется, и всё встанет на свои места. Но что-то мне подсказывало, что это будет ничто иное, как ящик Пандоры. — Ты ничего странного не ощущаешь? — спросил я Мейса по пути. — М? Нет. А ты? — Как-то мне тревожно. — Не парься. Я же с тобой. «Да, ты со мной… Только бы Дьявол не напялил твою личину». И чем ближе мы подходили к смутно знакомому мне дому, тем сильнее загорался Мейсон и сильнее тух я. Всё ещё солнце светило, ни облачка на небе. А я был словно метеозависимый перед самой страшной грозой. Мейс постучал в дверь. Госпожа Тельман и впрямь оказалась дома — она открыла нам мгновенно. И всё-таки при ближайшем рассмотрении она оказалась куда более печального вида: маленькая, будто бы уже стоптавшая весь свой рост, сгорбленная, худющая, но с выпирающим нездорово животом. На плечах она носила скатанную шерстяную шаль, под нею — лёгкое, даже какое-то девичье платье. Волосы у неё были, наверное, когда-то такие же тёмные, как и у младшего сына. Среди тоненьких выбеленных прядей виднелись чёрные корни, уже давненько отросшие. На лицо я старался не смотреть, но краем глаза замечал: Артур не перенял от неё ровным счётом ничего. — Ох… Здравствуй, Мейсон, — заклокотала она. — Ты к Артуру? Он не появлялся последние несколько дней. Мейсон засиял самой обезоруживающей улыбкой: — А мы к вам. Извините, что без гостинцев! Она недоверчиво на меня покосилась. — Ты пасынок Максимилиана, так? Я неуверенно кивнул. Ну, в принципе, да, пасынок. — Что ж, тогда проходите, мои золотые, — женщина радушно отворила дверь и пропустила нас. Первое, что бросилось в глаза — стерильная чистота. Нет, не чистота… Пустота. Выбеленные стены, старая, но с любовью хранимая мебель, обилие зеркал. И больше будто бы ничего. Это был домик с картинки в старом журнале. Он совершенно ничего не говорил о характере своих жильцов. Только запах спирта и трав, знакомый по Артуру, напоминал, что здесь когда-то жил больной человек. Мы прошли в кухню. Здесь было гораздо уютнее — наверное, когда-то комнату использовали для принятия гостей. Всюду вязанные ажурные салфетки, на антресолях — цветочные росписи. Госпожа Тельман усадила нас за стол и поставила на него хрустальную вазу с шоколадными конфетами. И чай она нам тоже налила, но мы не стали его пить. Признаться, пахло вкусно — ягодами, мятой, — но отчего-то мне было очень брезгливо находиться здесь. Я мог бы поесть с Артуром с одной тарелки одной вилкой, но его обиталище вызывало слишком противоречивые эмоции. Почему-то казалось, что если я поделюсь с ним ими, то он согласится: мол, да, мне тоже противно. — Мейсон, я очень любила твоего отца, — начала госпожа Тельман, делая глоток чая. — Он был исключительной личностью. У нас так принято: если родилось двое мальчиков или девочек, то один или одна из них становится тенью. Эта тень только для того нужна, чтоб служить. Тяжело нам было с двумя детьми, но Арти потому и появился на свет, чтоб во всём Стефана поддерживать. Не доглядела я за обоими, вот и случилось, что случилось. Но Генрих… Он никогда не смог бы стать тенью Дитриха. Слишком ярок был этот свет. Женщина уставилась перед собою и стала грызть губы, дёргая их уголками в жалком подобии улыбки. — М-мадам… почему он ушёл, вы знаете? — спросил Мейсон. — Такова была судьба… — Она рассмеялась, пожимая плечами и догрызая губы до крови. Она слизнула капельку и наконец подняла взгляд на своего собеседника. — Дитрих был слишком свят, чтобы его не захотели к себе прибрать черти. И кто, если не Генри?.. Кто, скажи? Мейс молчал. Вопрос был риторическим, но госпожа Тельман почему-то и впрямь ждала на него ответа. — Знаете, ребятки, Артур — очень непослушный, плохой мальчик. Не думает совсем, что матери его одиноко и больно в этой клетке. Как птичка певчая — только уже без голоса совсем, — она утерла слезинку и снова истерично улыбнулась. — Муж умер у меня на руках — он не мог совсем на Стефана нашего милого, маленького смотреть. Я его понимаю. Слабое мужское сердце — разве годно оно, чтоб отгоревать? Ох, нет, мои дорогие… Артур думает, он, как вы это говорите, крутой, но в нём столько горя, что он совсем потерялся. Тень, пытающаяся стать тем же светом… Я совсем одна. Последний раз говорила с кем-то лишь на похоронах. Одна только Сильвия захаживает, но как редко это случается… Простите, что я такая болтливая. — Не нужно, мадам. Мы всё понимаем, — Мейсон погладил её по дряхлой руке. По всей видимости, ему и впрямь было её жаль. — Мы готовы выслушать. Она вдруг вся аж завелась, будто бы кукла со сломанным механизмом и убежала. Я всё пытался поймать мейсонов взгляд, чтобы убедиться в том, что он тоже удивлён и напуган, но его вид говорил сам за себя — он словно бы всё понимал, всё чувствовал, всё через себя пропускал. Он больше не был настроен столь решительно в своём допросе; его сострадание взяло верх. Вернулась госпожа Тельман со стопкой фотографий в рамках и альбомах. Всё это добро она сложила на столе и стала показывать нам поочередно. — Вот, смотрите, мальчики… — Она подняла самую верхнюю фотографию: на ней был изображен маленький Стефан. — Таким он был, мой сыночек. Такой карапуз. А потом как вытянулся! Но до твоего папы ему далеко было, Мейсон. Он даже в наших дверных проёмах не помещался, — женщина хихикнула и с гордостью продемонстрировала очередное фото. — Здесь Стефану четырнадцать лет. А вот он уже постарше… и Арти какой смешной! Я вглядывался в фотографию в тяжелой деревянной рамке и не мог в толк взять… Нет, безусловно, Стефан-на-фото и Стефан-из-снов были похожи. Оба светловолосые, изящно тонкие, но… черты лица-то были совсем разными. Да даже Арт со Стефаном были похожи в каких-то деталях, а эти двое — ни на йоту. Это… не Стефан мне снился. Однозначно не он. — Он когда-нибудь носил длинные волосы? — уточнил я зачем-то, хотя всё и так было очевидно. — Считается, что Птице оперение нельзя снимать. Но он был такой… такой… такой своеобразный. Даже когда лежачим стал, Артур его стриг так же, как раньше — вот так, — она разрезала воздух чуть ниже ушей, — и даже брил его каждую неделю. Он, конечно, уже совсем был на себя не похож. Но брат на то и брат, верно? Наверное, только Арти в нём видел всё ещё Стефана. Признаться, даже я уже не видела… Но… Кто ты тогда такой? Госпожа Тельман продолжала хвастаться сыном, а я уже не мог ни слушать, ни смотреть. Только голос Мейсона выдернул из тяжелых мыслей: — Папа говорил, они были со Стефаном очень близки. — Да, очень… скажу по секрету, Мейсон, Стефан любил твою маму. Не обижайся, но будто бы сама Она уберегла его через Генри, верного друга. И беды никакой не случилось. Птица несёт потомство только от своего вида, иначе вид вымрет… Но спору нет: твоя мамочка была самой красивой девочкой. Как она сейчас? — Нормально, — пробурчал Мейсон. — Давай покажу тебе, какими они были в твоём возрасте! Она достала из-под залежей рамок альбом и открыла его, потянув за ляссе. Это был школьный альманах. — Ох уж этот Артур… смотрите, какой он был миленький. Машинально я проследил за пальцем госпожи Тельман. Она указывала на совсем маленького Артура. Пухленький, обиженно надувший губы, он смотрел на фотографа со всей возможной враждебностью. Чуть ниже его фотографии, я заметил портрет, подписанный снизу именем Дитриха Цвейга. Напуганный, чуть заплаканный мальчишка со светлыми волосами. Неужели в нежных детских чертах этого ребёнка затем обрисовался тот самый Дэл, убийца и преступник? Это в голове не укладывалось. Госпожа Тельман спешно полистала странички, предварительно облизнув палец. Наконец, она нашла нужный портрет и огладила его, словно бы юноша на нём был живым. — Вот он, мой прекрасный сыночек… Но ни я, ни Мейс не могли долго смотреть на Стефана. Трудно было поспорить, что у Артура был прекрасный брат — взгляд у него был магнетический, внешность — правильная. А госпожа Тельман очень метко подметила: даже такому красивому субтильному юноше до Генри далеко было. И дело было совсем не в портрете. При любых других обстоятельствах я бы лишь удивился, как они всё-таки с Мейсом похожи. Но обстоятельства были исчерпывающие. И они сжались в одно единственное слово. Розенберг. Генрих… Розенберг. Мейсон прошептал: — Почему у отца… такая фамилия? Но госпожа Тельман даже будто бы не удивилась. Лишь уточнила: — Неужели он смолчал? — Смолчал? О чём? — Как же… Милый мой, неужели ты думал, что Ли — это фамилия твоего отца? — она рассмеялась. Время будто бы застыло. Женщина напротив продолжала улыбаться, молча раскрыв рот и чуть высунув сухой язык. Я не мог даже моргнуть. Только и видел, как вверх-вниз катается мейсонов кадык, а он сам открывает и закрывает рот, как рыба. Его реакция ломала всякую статику этого момента. — Когда погибли твои бабушка и дедушка, милый, Генриха к себе забрала очень добродетельная женщина. В ней было столько тепла и добра, что она удочеряла и усыновляла очень многих детей. Ли — это её фамилия. Но, наверное, ей не стоило больше ничего говорить. Мейс поднял руки, будто бы желая схватиться за что-нибудь, но они так и остановились на полпути. — Тогда кто такой Тревор? — озвучил он то, что беспокоило нас обоих. — Какой Тревор? — Тревор Розенберг. Это ещё один их брат? — Мейсон звучал отчаянно. Что-то в нас окончательно разбилось вдребезги. И началась гроза, которой я так боялся. Вместо грома — смех госпожи Тельман. Вместо вспышек молнии — эта чёртова фамилия, которая будто бы подсветилась на фоне всех остальных. — Ах, Лиззи… Какое было бы счастье, подари она миру ещё одного мальчика… но нет. Ты находил документы Дитриха, правильно? Анна дала ему это имя — Тревор. Такая там путаница была… Сначала Дитрих Цвейг — это девичья фамилия твоей бабушки, — потом Тревор Цвейг, потом Тревор Розенберг… Думала, мы его не найдём, если он станет другим человеком. Не-ет. Птица улетает на зимовку, но всегда возвращается домой. Даже если зима долгая, ледяная… Для нас он был, есть и будет Дитрихом Розенбергом. Мейсон был в ярости. Цепи осознания наконец отпустили его; он нахмурился, сжал зубы и подскочил на ноги. — Вы вообще знаете, что он… Но госпожа Тельман не испугалась. Лишь обошла стол и обняла Мейса, словно сына родного. — Не нужно, Мейсон. Это не то, что должно тебя волновать. Мы все всё знаем. Жертва — это лишь подарок для Птицы, которая принадлежит всем нам. И, конечно же, у самой Птицы тоже есть желания… Кажется, цепи отпустили и меня. Всё. Я не чувствовал ничего. Ни черта. Только голова немного кружилась, но хрена с два это бы меня остановило. Достаточно. Не могу больше это слышать. Не могу. Не могу. Хватит. Уйди. Хватит меня преследовать. Почему ты везде? Почему всегда ты? Почему даже сейчас — опять ты? Ты, ты, ты. Хватит. Я пошёл прочь, ничего не сказав. Руки тряслись. Попытался достать сигареты из кармана, не получалось. Попытался заправить шнурки ботинок, не получалось. Попытался хоть что-нибудь сделать. На что-нибудь отвлечься. Всюду — проклятые эти птицы. Всюду он. — Дэм! Я… — Дэмиан. Блять. Дэм… — Я нихуя не понимаю… У меня заныло в шраме. Я опустился на корточки и схватился руками за волосы. Твою мать… Даже ты, Мейс… Даже ты — лишь ниточка к нему. — Позвони Эдгару, — хрипло потребовал я. Генри знал? Неужели… Нет. Как он мог? Как, чёрт подери, он посмел припереться ко мне, когда его дорогой братец чуть не убил меня? Какого черта? Как он вообще Эдгару в глаза смеет смотреть? Блять, да какого черта? — Дэмиан… — Позвони ему.! Но не успел я выкрикнуть своё жалкое «пожалуйста», как у нас обоих одновременно зазвонили телефоны. Нет уж, говорить я ни с кем не собирался. Мейсон — тоже. Он морозил колени в снегу, пытаясь достучаться до меня, и ему явно не до этого было. И всё же, я хватался за любой отвлекающий фактор. Дрожащими руками я вытащил свой телефон из кармана — Закари трезвонил. Я проорал в трубку: — Что тебе, блять, нужно?! В ответ послышался тревожный шёпот: — Помоги. Пожалуйста… Умоляю, помоги мне. — Что… — Блять… Дэм, ты же тусил в этом ебаном лесу? Пожалуйста, вытащи меня. Я ни черта не понимаю. Клянусь, чел, я не под чем-то, но я видел какие-то странные вещи. Меня связали. Я… Слишком много. Слишком быстро. Это опять ты, да, Тревор? Или Дитрих? Как тебя, блять, называть, грёбаный ты дьявол? Я не мог больше думать. Я должен был хотя бы что-то сделать. Мейс, последовав моему примеру и всё же ответив на звонок, тоже был белее бумажки. — Артура опять в церковь потянуло. Блять… Нужно его вытащить. Он дел наделает. — Закари тоже… Попутно обсуждая план наших действий, мы побежали в сторону леса. Ноги уже на станции были по колено мокрыми, но я не обращал на это никакого внимания. Даже если слягу опять в больницу — плевать. Плевать уже… — Дэмиан, — позвал Мейсон. — Что? — Между нами что-то изменится? И я совершенно не знал, как ответить на этот его вопрос. Разве что… — Нет… не изменится. Ты ни в чем не виноват. — Клянусь, я не знал. И почему-то я всецело ему верил. Он и впрямь не был виноват. — Не парься. Уже в лесном пределе я попытался написать Эдгару смс-ку, но едва ли отправил её, и телефон разрядился, выключившись. Вот тебе и лесные приколы. Опять. Мог бы попросить Мейсона об этом, но слишком бережно хранил чужой секрет. То, что моя бережливость может дорого стоить, я понял только тогда, когда мы с Мейсоном уже разделились. Он свернул к церкви, а я продолжал бежать в сторону посёлка, чтобы позвать дедушку Закари на помощь. Мейс сказал, что одному мне идти не стоит ни в коем случае. Но когда я постучал в дверь, её открыл мне… сам Закари. Ярость, обращённая, наверное, ко всему миру, вдруг оформилась в одно единое нечто — в обиду на Закари. Нет, это уже слишком… Слишком невовремя он со своими идиотскими шутками. Я толкнул его в грудь. — Ты долбоёб?! — заорал я. — Кто так шутит, придурок? Закари посмотрел на меня исподлобья. Мои действия не имели никаких последствий — слишком слабыми были руки, чтобы нанести хоть какой-то урон. Вот он и пялился на меня, как на последнего идиота. — Ты больной. Ёбнутый на голову. Ну с этим я точно мог поспорить. — Нахрена ты это сделал? Нахрена, блять?! — Сделал что? И вдруг весь мой запал сошёл на «нет». А что, если… — Ты… Ты… Ты же звонил мне и… Он цокнул языком, разблокировал телефон и показал мне историю звонков. Моего имени в списке не было. Даже близко не было. — Всё, убедился? Теперь проваливай. Видеть тебя не хочу. Нарк, блять. Не попадайся людям на глаза хотя бы. Казалось, ещё секунда, и я просто рухну. Без сил. Без мыслей. Без ничего. Я чувствовал: это лес. Это всё лес… Но не мог сдвинуться с места. Оцепенел, словно бы Закари представлял для меня самую большую угрозу. — Чё, думаешь, незаметно? И так дёрганный был, а теперь вообще пиздец. — Закари взял в руки солнцезащитные очки с тумбы и швырнул мне в лицо. — Даже смотреть на тебя мерзко. До чего ты опустился, а? Позорище. Честно, не ожидал такого от тебя. А знаешь, что хуже? Я не ожидал такого кринжа от Мейсона. Насколько надо быть ничтожным, чтоб сначала с Тельманом связаться, а потом ещё и с тобой. Хотя, под наркотой даже ты сойдёшь, Дэмиан. И только под ней. Ни слова. Ни слова в голове не было. — Биба и Боба, бля. Иди, передай ему всё, что я о нём думаю. Поплачьте вместе, а потом потрахайтесь под таблетками — кайф же. Чё ты тут стоишь? Давай, вали. Только смотри аккуратно, ага? Крысы только поначалу такие милые, а потом как заразят какой-нибудь хуйней и всё. Стало потихоньку отпускать. Получилось попятиться назад, к самому краю крыльца. Ещё один шажок — и упаду. — Нечего сказать, а, Дэм? Да и не надо. Ты уже опозорился, ниже некуда. Маме твоей норм? Хотя, мне так поебать. Честно говоря, и на тебя тоже похуй уже давным-давно. Бесит только, что я своё время на него тратил, на твоего, блять, драгоценного. Знать вас обоих не хочу! И дверь захлопнулась, оставив за собой и остатки моего оцепенения. Я развернулся, быстрым шагом пошёл по тропе в сторону леса. Когда перед глазами сменялись не поселковые домики, а голые деревья — я побежал. Куда бежать я не знал. Наверное, стоило сразу брать маршрут к церкви. Но что-то само собою вело меня в другую сторону. Эдгар говорил: нельзя. Он словно бы бежал вместе со мною и повторял это «нельзя». Нужно вернуться. Нужно зарядить телефон. Нужно позвонить ему. Пускай он разберётся. Это — его дела, не мои. Но… Я чувствовал каждой своей клеточкой, что Мейсон в опасности. Что секунда промедления может стоить всего. Так что никаких вариантов не было — только бежать туда, куда меня вело наитие. Работать оно перестало на поляне. Я прекрасно её помнил. Помнил и фотографию, на которой Мейс сидел на ветке могучего дуба и показывал мне знак мира. Это была моя самая любимая, самая живая, самая лучшая фотография. Словно калька, она накладывалась на заснеженный пейзаж перед глазами. И на Мейса… лежащего подле этого дуба, среди сугробов. Куртка где-то рядом валялась. Рюкзак висел на ветке, неестественно на безветрии покачиваясь. А сам Мейсон, прикрыв глаза, в одной руке держал канцелярский нож. Вторая, с подкатанным рукавом моего чёрного свитера, была изрезана и окровавлена. Снег рядом с нею окрасился в розово-коричневый. — Мейсон, — позвал я. У меня тряслись ноги. Затряслись до того, что я упал на колени и ползком подобрался к нему. — Мейс… Во мне разорвались все струны. Все нитки. Будто бы кто-то жестоко распорол швы и выдернул их, оставив за собою только зияющие дырки. Он не отвечал. И мои пальцы, легшие ему на шею, не чувствовали пульса. — Мейс… Нет. Ты чего? Это шутка такая, да? Жгло щеки. — Нет… Я упал в снег и истошно закричал. Даже слез не было. Только крик. Помогите. Пожалуйста, помогите ему. Помогите нам. Я не хочу, чтобы всё так закончилось. Прошу, кто-нибудь… Помогите. На помощь! Пожалуйста! Чья-то ладонь опустилась мне на макушку. Я поднял глаза, надеясь увидеть Мейса живёхоньким. Но это был Дитрих… Нет. Тревор Розенберг. Маленький и заплаканный, такой же, как в альманахе госпожи Тельман. — Знаешь, однажды он очень сильно заболел и попал туда, где нет птиц, — слишком равнодушно для столь юного возраста заговорил он. — Он и сейчас там. Его можно спасти. Доверишься мне? Довериться? Ещё раз? Я отпрянул. Это всё ложь. — Ну что же ты… Мы же с тобой почти одно целое. Я знаю, о чём ты думаешь. Думаешь, я снова вру тебе. Только вот тогда я не врал. Не обещал ведь я тебе ничего, верно? А сейчас обещаю. Пойдёшь со мной — и он будет жив. И ты, кстати, тоже. «Нельзя». «Нельзя». «Нельзя»… — Пожалуйста, помоги, — прошептал я. В горле саднило от крика. — Пойдём, Дэмиан. Он взял меня за руку и повёл прочь с поляны. Я оборачивался до последнего, надеясь, что вот-вот всё это исчезнет. Пускай Тревор Розенберг заберет меня куда угодно. Пусть закончит свой чёртов ритуал. Только лишь бы Мейс вдруг поднялся на ноги и пошёл себе дальше Артура спасать. Но нет. Наваждение не проходило. Он и впрямь лежал там. Мёртвый… И когда за стволами деревьев уже ничего было не разглядеть, я расплакался. Тихонько, лишь всхлипывая и будто даже не роняя ни слезинки. Розенберг держал меня за руку и с каждым всхлипом хватка его усиливалась. Нет уж. Такая поддержка мне была не нужна. Я выдернул руку и обнял себя за плечи, чувствуя, как с каждой секундой всё сильнее кривится рот. Ничего. Потом наплачусь. Мы подобрались к дереву — единственному, растущему на белоснежном пустыре. В него вросло старое зеркало — с коричневатыми подтёками, которые в самом верху обрисовывались в топорный рисунок глаза. — Тебе нужно лишь посмотреть в это зеркало. И я посмотрел, даже не раздумывая. Я прекрасно знал этого парня в отражении. Это был я. Заплаканный, разбитый, вспотевший от беготни. Но кем был этот человек за моей спиной? Я понимал лишь одно: да, это его я видел во сне. Это его волосы развевались на речном ветру. Это был он… мой самый большой страх. Розенберг, въевшийся мне в кожу, в органы и душу. Дьявол со всеми своими обличиями. С личиной маленького мальчика, псевдо-Стефана и грёбаного Ричарда Гира. Он мог быть кем угодно. Актёр же. И всё же… Прежде всего он был единственным, кто теперь мог помочь мне. Он надел на моё лицо маску — то был выбеленный череп парнокопытного. Надел ровно так, чтоб глаз на зеркале отражался на самом лбу этой маски. И я… Словно провалился в кроличью нору.