Быстрая молодость, бесплатная путёвка в ад

По приезде в светлую квартиру Попова мальчишка начал чувствовать себя как минимум некомфортно. Изнутри его разрывало чувство жгучей обиды, а тут ещё всё время крутившийся рядом Арсений Сергеевич, при котором обнажать свои истерзанные чувства совершенно не хотелось. Кроме этого, не хотелось доставлять мужчине ещё большей обеспокоенности своими проблемами и бьющими через край своими эмоциями. Антон знал, что справляться с этим должен сам, а позволить это сделать кому-нибудь другому для подростка было просто непозволимо. Особенно человеку, который и так уделяет ему достаточно внимания и, кажется, правда, очень обеспокоен его жизнью. Поэтому «строго контролировавший» свои эмоции Шастун покраснел от гнева и неловкости, как только переступил порог квартиры. Парень знал, что скрывать эмоции никогда не было его сильной стороной, но чтобы настолько…

Всю дорогу Арсений Сергеевич не спускал глаз с разгневанного Антона и выглядел при этом слишком уж озадачено. Он толком понять не мог, что теперь делать с этим горе-подростком, а главное, как потом объяснять его родителям, почему Шастун опять ошивается у него, а не у себя дома. Но мысли эти, хоть и не давали покоя, сейчас оказались на втором плане. Всё же здоровье парнишки играло не последнюю роль, да и раздражало Арсения не меньше, поэтому, как только парень вернул хозяину нифига не греющее, зато невероятно симпатичное пальто, Арсений протянул раскрытую ладонь, которую Шастун сначала нахмуренно осмотрел, а после перевёл вопрошающий взгляд на мужчину.

— Что? — спросил парень, едва мотнув головой в знак полного не понимания чего от него опять хотят.

— Сигареты давай, — твёрдым голосом произнёс Попов, настойчивее протягивая ладонь.

Офигевший Шастун на несколько минут словно выпал из реальности, продолжая глупо стоять и пялиться на руку брюнета. Не сказать, что его действия были понятны юноше. И более того, он был категорически против отдавать купленную на свои собственные сбережения последнюю пачку любимых сигарет. Да бог с этими сигаретами, но они, можно сказать, единственное в жизни, из-за чего он всё ещё стоит перед Арсением Сергеевичем, а не гниёт в гробу.

— С какого это хуя? — начал возмущаться Шастун, враждебно нахмурившись и собираясь уже слинять, но, к сожалению, был тут же грубо прерван максимально не добрым взглядом и перегородившим путь Поповым. — Да не отдам я вам ничего! — взвизгнул Антон и умотал на уже знакомый диван в гостиной.

Попов лишь обречённо вздохнул и опёрся плечом о дверной косяк, серьёзно складывая руки на груди. Всё таки ребёнок есть ребёнок. Семилетний или семнадцатилетний — всё это не имеет значения, как только дело касается вредных привычек.

— Я вроде уже говорил не материться в моей квартире, — подал голос Арсений, решивший, что без борьбы не отступит.

— Арсень Сергеич, я, конечно, допускаю мысль, что вы меня не поймёте, но позволю себе понадеяться на обратное, — ровно через пару секунд устало вздохнул юноша. — Сигаретами я не увлекаюсь просто так. Прозвучит банально, но пока это единственное, что помогает мне держаться на плаву. Отберите вы у меня их, и я без проблем перейду на вещества. Знаете же, что одной ногой уже в этом болоте. Бросить я смогу в любое время. Дело в том, что пока я этого не хочу, — кривовато улыбаясь, пожал плечами подросток, вновь утыкаясь в телефон.

Ошарашенный данными словами Попов стоял, едва не падая. Чего-чего, но этого он явно не ожидал услышать. И то ли раздражение и стремление выбить всю дурь из юношеской головы, то ли необычайное сочувствие взъелось у него внутри, хотя порядком границы между этими чувствами давно стёрлись. Так захотелось отвесить мальчишке звонкую оплеуху и силком отобрать сигареты. Однако метод этот Арсений не совсем поддерживал, поэтому спокойно присел рядом, с лёгкостью выдернул из расслабленных рук телефон и серьёзно посмотрел в глаза измученному Шастуну.

— Если я помогу тебе найти другие способы отвлечься, какова вероятность, что ты покончишь с этой привычкой раз и навсегда? — поинтересовался мужчина, чем выудил из Шастуна нечто похожее на азартный смешок.

— Заставите забыть всё то, что сейчас чувствую — я больше не возьму ни одной сигареты, — довольно ухмыльнулся юноша, любезно протягивая ладонь, которую незамедлительно пожимает тёплая мужская рука, не спеша отпускать.

Неожиданно для самого себя и Антона Попов молча кивает и уходит на кухню ставить чайник и искать хоть какое-то сладкое для парня. В полупустых навесных шкафчиках из съедобного лишь куча таблеток и завалявшаяся крупа. Остальное — дорогущее спиртное, не то чтобы коллекционированное Арсением, а так… расслабиться после тяжёлого дня. Прогоняя навязчивые мысли налить сто грамм Антону, мужчина вспоминает, что не имеет привычки наливать детям, и тут же чудом откапывает ещё запечатанную коробку конфет с кокосом. Вроде бы всё складывается куда удачнее для маленькой мужской затеи — разговорить подростка и, наконец, расспросить про наркотики, домогательства и его самочувствие, доведшие, казалось, стального Арсения Сергеевича до нервного тика.

Антона Попов слегка недооценивал, ведь ожидаемо подросток должен был заявиться на кухню хотя бы на шум чайника, но никак не на звук открывающейся коробки конфет. Пока брюнет возился с неподатливой плёнкой, из-за поворота сначала просунулась нахмуренная мордочка, а после и весь нелепый Шастун, спешащий помочь в распаковке. И тут Арсений Сергеевич вспомнил, что, кажется, так и не вернул хозяину телефон, который, в общем-то, и не хотел совсем в наглую вырывать из его рук. Антон заинтересованно вьётся рядом, то и дело норовит отобрать конфеты и тайком стянуть с столешницы свой мобильный, но, честно, совсем чуток побаивается пронзительного взгляда репетитора и в итоге обессиленно плюхается на стул, грустно выдыхая.

— Это я так понимаю, после всего, что было мы будем чаи гонять? — спрашивает парнишка, довольно облизываясь, когда в нос ударяет еле уловимый аромат кокоса и шоколада.

— Можно и так сказать, — смеётся с весьма милой картины Попов, заваривая некрепкий чёрный чай на двоих, чтобы ночью Антон спал, а не ходил на голове от внезапного прилива энергии.

Ожидая, когда чай заварится, Арсений опирается спиной о столешницу, переводя задумчивый взгляд на увлечённо осматривающегося по сторонам Шастуна. И вдруг его пронзает такая тяга притянуть это худющее тело к себе и вновь вдохнуть запах вишнёвого шампуня, мятного геля для душа и такого родного запаха самого юноши, что непроизвольно пальцы с силой сжимают край столешницы, и весь он напрягается, только бы не сорваться и не сделать хуже. Перед ним сидит совсем невинный мальчишка, к сожалению, познавший в свои семнадцать так много горя. Он пережил смерть близкого человека, к несчастью, успел стать жертвой домогательства, с которым Попов сам для себя решил разобраться в ближайшие сроки и втянуться в историю с наркотиками благодаря дурному влиянию. Но, наверное, ещё никогда толком не любивший и не любимый. И Арсений готов сделать всё, только бы Антон познал самую лучшую сторону непредсказуемой жизни. Только бы этот светлый мальчуган больше не знал плохого обращения к себе и не видел убийственно окровавленных гематом на своём теле.

На стол опускаются две кружки ароматного чая с мятой, а коробка с конфетами пододвигается ближе к мальчишке, из-за чего на бледном лице во все двадцать восемь зубов проявляется широченная улыбка, и глаза вдруг приобретают такую искренность, что невольно Попов сам начинает улыбаться, не смея оторвать от юноши взгляда.

— Антон… — медлит Арсений, нервно облизывая нижнюю губу. Прищуренный взгляд сосредоточенно скользит по Шастуну. Он, наконец, решается начать разговор, который прокручивал в голове вот уже не первый день. — Ничего не хочешь мне рассказать?

— Что, например? — нахмурился мальчишка, грея руки о горячую чашку.

— Есть много интересующих меня тем, — подросток заметно напрягся, и по внешнему, слегка отрешённому виду с уверенностью можно сказать, что он знал, о чём говорил репетитор. По крайней мере, уж точно догадывался.

— Знаете, не горю желанием продолжать вечер откровенностей, — морщится парень, словно от зубной боли, и увлечённо рассматривает конфеты, выковыривая самые вкусные. Какой дурень смешивает два вида конфет с кокосом и долбанной корицей, на которую у Шастуна с десяти лет дичайшая аллергия? Антон лишь нервно выдыхает и от стресса случайно хватает чуть подрагивающими руками проклятую конфетку с корицей, тут же отправляя в рот, совсем не различая вкуса. То ли нервы, то ли тут же отрезвляющий вкусовые рецепторы чай разбавляет отвратительный привкус. Чего вообще Арс прикопался к нему? Своих проблем мало?

Арсений задумчиво барабанит пальцами по столу и прикусывает щёку изнутри, изучая поведение Антона. С одной стороны, понять Шастуна можно и проводить столь болезненно отзывающийся в груди ребёнка печальными воспоминаниями опрос, а главное, в промежуток времени, когда свежие раны ещё не успели затянуться, продолжая кровоточить, было бы просто бесчеловечно. С другой стороны, Антону требуется помощь в самые короткие сроки. Ни завтра, ни послезавтра. И даже ни когда он сам этого попросит. Сейчас. А зная его юношеский девиз по жизни: «Сдохну, но сделаю сам», угадать, в какой же момент парень попросит об этой самой помощи, просто невозможно. А может, он вовсе молча исчезнет? Что тогда? Попов просто не может, ничего не делая, смотреть, как мальчишку с головой поглощают проблемы. Он не прекращает размышлять, как же выудить из этого упрямого мальчишки хоть долю правды, пока напротив сидит нездорово бледный Антон с розовыми щеками, уплетая за две щеки уже пол упаковки конфет. Арсению не терпится узнать, наконец, какие проблемы его окружают, с уверенностью засунуть резвый на колкости язык в задницу и помочь. Но пока что брюнет только наблюдает, как юноша елозит по стулу, вновь искусывая губы до крови, с каким нервяком подносит чашку с чаем ко рту, проливая половину на себя и стол, и с каким упорством старается не смотреть ему в глаза, по третьему кругу рассматривая всю кухню, даже не догадываясь, что беглый взгляд выдаёт с потрохами. Сейчас Попов может лишь тепло улыбнуться, разглядывая такого очаровательного Антона, вертящего головой во все стороны и мило краснеющего, как только их взгляды встречаются.

— Антон, ты уже не маленький мальчик, чтобы хранить все свои переживания и страхи внутри, но и не настолько опытный и взрослый, чтобы решать все проблемы в одиночку. Расскажи мне, — настойчиво протягивает последнюю фразу Попов, опираясь грудью о сложенные на столе руки, поддаваясь чуть вперёд.

Антон глубоко и грустно вздыхает, переводит уставший взгляд на такого сосредоточенного на нём Арсения и лишь невесело улыбается, пока голову атакуют одновременно сотни сомнений и сотни восклицаний «мы можем доверять ему!». От конфет уже тошнит и не столько оттого, что он объелся, сколько из-за накатывающей паники. Антона неизменно охватило нешуточное волнение. Внутри словно переворачивались все органы — настолько неприятное ощущение охватило разом юношу, понимающего, что именно сейчас все карты и раскроются. Наверное, ему самому держать всё в себе порядком надоело? Точного ответа он не знал. Слишком долго подавлял эмоции, попросту переставая чувствовать большинство из них.

— И что же вы хотите узнать сначала? — запинаясь, краснея и бледнея, фыркает Шастун, складывая руки на груди и исподлобья смотря на Арсения Сергеевича. Тот склоняет голову чуть вправо, словно сам ещё не уверен, стоит ли продолжать этот разговор. Обратного пути нет, и мужчина хрипловатым голосом произносит:

— Покажи руки, — и протягивает ладони ближе к Антону, чтобы тот вложил в них свои искалеченные кисти.

Сердце парня быстро-быстро бьётся в горле, в ушах, а кровь тяжело бьёт в виски. Широко распахнутые глаза устремились на ждущего Арсения, а сам он судорожно пытался найти себе оправдание, только бы не казаться брюнету сумасшедшим. Всё, что он делал с руками — он делал практически осознанно, и оттого это казалось в разы страшнее и безбашеннее. Подросток с трудом сглатывает вязкую слюну, аккуратно заворачивает рукава худи и медленно протягивает наспех перевязанные грязно-кровавым бинтом руки, буквально вкладывая их в его тёплые раскрытые ладони. Сердце, кажется, вот-вот пробьёт рёбра, а сам мальчишка задохнётся, ведь дышать с каждой минутой становится всё труднее. Мужчина мучительно медленно осматривает запястья и предплечье, неодобрительно щурится и хмурит брови, поражаясь всему тому ужасу, царившему на руках. А после переводит такой недоумевающий взгляд на волнительно разглядывающего меняющиеся черты лица Попова мальчишку, что у того дыхание перехватывает от осознания, что теперь его считают полным психом. Красные и чуть посиневшие от подкожного излияния густой крови руки казались совершенно не живыми. Помимо глубочайших кровавых порезов, с подтёками крови и бледно-розовых шрамов, на предплечье красовалось множество иссиня-фиолетовых синяков, появлявшихся каждый раз, когда парень с бешеной силой вжимал и вбивал острое лезвие в руку, желая почувствовать жгучую боль, только бы не издать истошный крик. Лезвие приятно разрезало упругую кожу, чуть не доставая до кости. Казалось, сущие сантиметры… Арсений явно осознавал, что ни хрена не сущие и готов был выпороть подростка. А Антону просто нравилось. Глубочайшие царапины были повсюду. Воспалённые и до сих пор иногда кровоточащие, ведь за ними никто не следил, они приносили дикий дискомфорт и боль даже сейчас, когда большим пальцем Арсений проводил вдоль руки, не веря своим глазам. Антон стеснялся признаться, что ему до жути нравилось сначала искалечить руку, а после, без бинтов и обработки, оставить всё на самотёк. Но, кажется, по свирепому взгляду сверкающих синих глаз напротив, всё было и так понятно. Инфекция в его понимании равнялась скоропостижной (ни фига) смерти. «То что нужно» — шёпотом произносил измученный парень, когда силы вновь покидали его тело, а из рук фонтаном хлестала кровь.

Вскоре глаза растерянного Антоши забегали по ошеломлённому лицу брюнета, высматривая в нём все те эмоции, которые ожидал увидеть. Привычное отвращение, да неприязнь, подкреплённую холодным презрением, которые сам ощущает по отношению к себе.

— Я хотел покончить с собой, — поджимая бледные губы, скулит Тоша и опускает глаза в пол, с силой сжимая посиневшую конечность. — Но я испугался! Испугался, понимаете?! Я трус! — сквозь пелену слёз срывается в пронзительном крике парень. — Самый настоящий, — сдавленно шепчет пацан, пошатываясь и еле удерживая себя на ногах.

На душе у Арсения Сергеевича было далеко не так спокойно, как на лице. Лишь через пару секунд до него в полной мере дошли слова парня. Такие острые эмоции Арсений ощущал, что брови его нахмурились, глаза округлились, и весь вид показывал неподдельную озабоченность подростком. Он испытывал почти непреодолимое желание вскочить и по-отцовски вцепиться в мальчишку, ведь до жути испуганный, растерянный, трясущийся и нервно кусающий губы Шастун сейчас выглядел как-никогда жалостливо и одиноко. Но Арсений продолжал сидеть, пока парень не начал сдирать свой окровавленный местами бинт. Попов напряжённо сглотнул, готовясь в случае чего остановить юношу, испытывая внутри целый ураган эмоций. Раньше он однозначно не испытывал ничего подобного.

Бинт медленно скатился на край стола, а полуулыбка Антона сменилась дрожащими губами и мокрыми глазами. Пару секунд Арсений продолжал ошарашенно вглядываться в глубокие кровавые порезы на руке подростка, смешанные с множеством сине-фиолетовых синяков. Всё это выглядело так мерзко и противно, что невесомая боль прошлась по предплечью самого мужчины. Бледная рука, полностью изрезанная и избитая, вызывала искреннюю жалость к её обладателю. Арсений был напуган и сам не понимал, насколько парень отчаялся, раз вымещал все свои эмоции на ней.

Немой вопрос «зачем» застыл на лице старшего. Антон, глядя ему в глаза, пожимает плечами и морщится от собственной никчёмности. Его выворачивает изнутри и всем нутром он испытывает настолько паршивое чувство, что лицо перекашивается от боли и гнусности, и подросток, опуская голову вниз, тихо всхлипывает, цепляясь ледяными пальцами за запястья мужчины. Арсений всё понимает. Решительно встаёт и, подходя к мальчишке впритык, тепло прижимает к себе, пальцами зарываясь в пушистые волосы и ощущая кожей влагу в районе ключицы. Антон натурально рыдает, не смея поднять голову вверх и не имея никаких сил прекратить этот концерт, от которого самому тошно. И только горячие руки Арсения Сергеевича, в которых парень, оказывается, так нуждался, со всей нежностью прижимают дрожащее тело к себе, разрешая дать волю сдерживаемым так давно эмоциям. Попов нежно поглаживает Антона по голове, спускаясь на плечи, и в итоге вжимает тощее тело в себя, ведь сам этого хочет. А ещё не чувствует возражений со стороны пацана. И это отзывается в душе целой бурей положительных чувств.

Антон изо всех сил старается взять себя в руки и оторваться от такого родного и одновременно ещё совсем далёкого Арсения Сергеевича. Разум кричит «беги», но ни ноги, ни чувства не слушаются, и мальчишка продолжает вжиматься щекой в шею репетитора, ощущая себя так странно и так хорошо. Ему спокойно. Впервые за столько лет ему спокойно и комфортно. Однако тяжело понимать, что человеком этим является никто иной, как Арсений Сергеевич. Друг его непутёвого отца и репетитор по так ненавистной ему математики.

— Маленький, посмотри на меня, — вынуждает его Арсений Сергеевич, осторожно хватаясь за подбородок, тем самым приподнимая голову. И Антона ведёт в сторону от слова «маленький», так нежно и трепетно прозвучавшего из уст брюнета. Как же хорошо, что сильные мужские руки не дают ему завалиться назад, удерживая рядом с собой. Мальчишка жмурится и искривляет губы в подобии улыбки. Он так хочет начать улыбаться по-настоящему. — Ты больше никогда не останешься один, слышишь? — со всей серьёзностью произнёс Арсений, высматривая в светло-зелёных глазах хоть толику понимания. — Малыш, я обещаю, что он больше никогда не прикоснётся к тебе, — громче цедит старший и целует так нежно и по-родному в висок, что у Антона не остаётся и мысли, чтобы засомневаться в сказанном такого властного и серьёзного Арсения Сергеевича.

С трудом Антон отрывается от встревоженного брюнета и переводит заплаканные глаза в сторону, боясь посмотреть на мужчину и разрыдаться вновь. Дыхание всё ещё прерывистое, голос дрожит, в общем, как и весь мальчишка, а в голове одно: «Я боюсь. Я так, блять, боюсь. И я так устал. Но, кажется, вам я доверяю». И будь что будет, решает парень. Главное, он, наконец, избавиться от этого тяжкого груза на своих плечах. И, быть может, Попов реально ему поможет.

— Всё началось с детства… — краснея и слегка запинаясь, пустился в объяснения Антон. Его надтреснутый голос отзывался мурашками на теле Арсения и резким похолоданием в груди. Как же ему было больно всё ещё держать слабую руку подростка в своей, разглядывая ярчайший ужас, слушая безжизненный голосок и совершенно не понимая, как помочь, когда так хочется. — Знаете, он всё продумал с самого начала, — горько усмехается Антон, слабо сжимая горячую и такую напряжённую руку Арсения. — Устроил маму в офис, помог добиться огромных успехов, а вместе с тем и огромных рабочих часов, постоянных выездов в другие города и полной озабоченностью работой. А дальше… — мальчишка медлит, опускает голову вниз и болезненно морщится, сглатывая новый поток горячих слёз. В этот момент он ощущает всё, что слишком долго блокировал в своей памяти. — Мне было шесть, когда он первый раз отвёл меня в свой кабинет, а после я выползал оттуда еле живым. Отец бил, куда приходилось. Не трогал разве что лицо и части тела, которые могли бы засветиться в повседневной жизни. И купаться я ходил только с ним… Я возненавидел всё! Ванная, раковина, вода… Словно зашуганный котёнок, неудачно утопленный, — со злостью выплёвывает Антон, выдёргивает руку и подходит к окну, опираясь руками о подоконник. — Ему, вроде бы, нравилось доставать меня из воды всего синего, а потом лупить до иссиня-красных синяков и запёкшейся крови… ведь я бесконца терял сознание. Ведь шестилетний я никак не мог прижиться к такому режиму, — сбивчиво шепчет юноша, запрокидывая голову, только бы не разрыдаться на глаза у Арса. — Но он никогда не доводил до осложнений. Говорил, что, мол, я его сын, а это отцовское воспитание, представляете?! — истерично хохочет Антон, запуская трясущиеся руки в волосы и болезненно оттягивая. Физическая боль по сравнению с моральной сейчас просто ничто. Арсений, словно рыба стоит и открывает рот, пытаясь выдавить из себя хоть что-то похожее на связанное предложение. Из него словно вытащили абсолютно все органы, запихав внутрь влажную вату, от которой появилось липкое и неприязненное чувство.

— Антон… — растерянно хрипит Арс, ощущая, как руки сами по себе крепко сжимаются в кулаки, впиваясь короткими ногтями в ладонь. Жуткое омерзение скользит по телу репетитора, вызывая нешуточную злость и разъярённость, которую так или иначе он выместит прямиком на Андрее Владимировиче. Он смотрит на разбитого Шастуна, и сердце сжимается, как подумаешь, что только пережил этот юный мальчишка.

Смех. Вот что слышит далее Попов и переводит ошарашенный взгляд на упёршегося руками в подоконник мальчишку, так безжизненно разрывающегося в безумном смехе. Нет, Антон не понимает, что происходит. Он более не может контролировать себя, свои эмоции, свою речь. Вокруг всё крутиться и хочется только оказаться вновь с Алёной, которая добродушно предоставила бы мятую самокрутку, и продолжила бы мокро выцеловывать каждую часть тела Антона, а тот в свою очередь противно морщился от этого склизкого языка и пошлого шёпота на ухо. Но её больше нет. Шастун вообще с трудом может сказать, кого сейчас хочет видеть рядом. Маму? Он любит её до глубины души, до последнего воздыхания, до потери сознания… И Антон знает, что она любит его также, но, черт возьми, она ни разу не заметила в поведении отца ничего странного. Никакой наигранности, никакой жестокости… ни-че-го. И это убивает. Может быть тогда Серёжу Матвиенко? Самый лучший друг, но никогда не человек, которому Антон смог доверить э т о. И вот рядом оказывается только он. Двадцатисемилетний Арсений Попов собственной персоной. Взрослый мужчина, вызвавшийся на помощь утопающему… Антон смотрит в эти обеспокоенные синие глаза и задыхается в истеричном смехе от абсурдности ситуации. От абсурдности его собственной жизни. Он не понимает, что сподвигло его возненавидеть всё окружение за считанные минуты, но именно сейчас он чувствует необычайное омерзение по отношению ко всем. Но в первую очередь — к себе самому.

Попов решительно подходит к Антону, хватая того за неистово трясущиеся руки, которыми подросток спешит отодвинуть от себя брюнета, после чего, совершенно не раздумывая, с силой впечатывает в стену возле окна и одновременно в себя. Он отдаленно слышит мальчишеские крики и просьбы его отпустить, смешанные сначала с громким смехом, а потом с надрывным плачем. И как бы не было сейчас тяжело удерживать буйного пацана, Арсений продолжает поглаживать его дрожащие плечи, растрёпанные волосы и, сам не замечая того, утыкается губами в тонкую шею, оставляя невесомый поцелуй. У парня случилась очередная истерика, от которой у мужчины уже дёргается глаз. Но Арсений не уйдёт. Арсений не оставит его одного, и Арсений не укорит за слабость и несдержанность. Арсений лишь с лёгкостью подхватит ослабленное тело и отнесёт в свою комнату, аккуратно располагая на двуспальной кровати. Укроет тёплым одеялом и ляжет сзади, приобнимая за талию и плечи, ведь всем сердцем переживает за этот мелкий комочек несуразности, продолжая поглаживать по голове и оставлять мимолётные, но такие тёплые и обжигающие поцелуи на затылке, от которых по бледному телу Антона пробегают сотни мурашек. От которых на душе у Антона становится необычайно спокойно и хорошо. От которых мальчишка успокаивается и постепенно проваливается в сон, боясь проснуться уже без мужчины. Но Арсений не уйдёт и даже не уснёт, каждую секунду оставаясь начеку. Он так и пролежит всю ночь рядом с Антоном, прижимая тощее тело к себе, ведь точно также боится проснуться без этого воробушка, который так смешно и мило подкладывает ладошки под щёчку, причмокивая в беспокойном сне и сжимаясь всякий раз, когда тёплая мужская рука сползает чуть ниже на его впалом животе, приобнимая и одновременно притягивая ближе.

***

На часах три ночи. Антон с громким выдохом подскакивает на кровати, хватаясь обеими руками сначала за горло, а после, когда начинает со слезящимися глазами натурально задыхаться, сотрясаясь от приступов кашля, прижимает вспотевшие ладошки ко рту, стараясь откашляться как можно тише. И только когда горло перестаёт саднить так, словно его сдавливала чья-то рука, Антон поворачивает голову в сторону, всё ещё не отнимая рук ото рта, и как завороженный наблюдает за мирно спящим Арсением, ютившимся на краю кровати. Лёгкая улыбка озаряет светлую моську, и Антон, соображая через раз, тянется дрожащей рукой провести по лбу репетитора, дабы смахнуть упавшую на него чёлку. Но взгляд вдруг цепляется за протянутую руку и лужицу вязкой крови, смешанной со слюнями на ней.