***
На душе у Майи Олеговны было тяжело. Кошки не скреблись. Кошки раздирали её изнутри. Родной сын и… наркоман. А какой хороший мальчик рос. Где же не доглядела? Как смогла проворонить? Вот так осознание, что под её носом снюхивался сын, роняет в отчаяние, заставляет ненавидеть себя, ненавидеть мужа, ненавидеть Антона… Но ведь ненависть матери всегда процентами ниже любви к своему ребёнку? Майя нервно приглаживает рукой чёлку, пока машина мягко трогается. Бросает парочку грустных взглядов на мужа, сжимает его горячую руку и утыкается в окно, желая забыться, желая не смотреть более в тёмно-зелёные глаза слева, напоминающие глаза Антона. Не готова. Растеряна. Огорчена. Но даже не догадывается, что по приезде домой узнает самую страшную новость. Новость, от которой волосы на голове зашевелятся. От которой внутри всё сожмётся. От которой вывернет наизнанку, и ничего уже не будет, как прежде. Андрей Владимирович лишь косо смотрит в её сторону. Всё ещё сердится, злится. Морщится от холодной ладони жены и этого печального взгляда, обращённого на него. Майя ждёт поддержки, понимая. Он знает, но всего этого уже не будет. Никогда не будет. По-хорошему, конечно, пора бы признаться. Не сейчас. Утро вечера мудренее, так ведь? Мужчина довольно быстро приходит в себя и успокаивается, когда решает завести жену домой и встретиться с Марией Александровной. Нет, просто с Машей. Ей лет двадцать пять, какая к чёрту Мария Александровна? Машуня, от которой крышу сносит. И он расскажет. Совсем скоро обо всём обязательно расскажет. Расскажет, что больше не любит. Расскажет, что ему по душе соплячка, которой нравится тратить деньги своего «папика», у которой на уме дорогие тачки и ювелирки, которой не нужна большая любовь, но которая до одури его заводит. Молодая кровь, которой он дышит, наслаждается. Всё это потом. А сейчас лишь жаркий секс в отеле и отмывание ярко красной губной помады от рубашки.***
В жизни молодого репетитора становится много суматошного паренька с замашками на саморазрушение и несносным характером. Именно об этом думает Попов, вновь сидя на корточках перед спящим Антоном. У него внутри всё горело от злости, от обиды и бессилия что-либо изменить из того, что произошло с ним лично. И с этим шкетом тоже. С семнадцатилетним оболтусом, так прочно засевшим в голове и пропитавшим абсолютно все мысли, происходило тоже самое, хоть парень и не до конца осознавал, во что вляпался. Арсений смотрит в это понурое лицо и злится. Злится на себя, злится на Антона. Не послушался, соврал. А Арсений ведь не терпит такого. Шастун догадывался. Мог догадаться. Но кроме злости и обиды есть что-то ещё. Что? Влюблённость… Симпатия… Что-то настолько тёплое, колыхающееся глубоко в груди. Во что даже верится с большим трудом. Но оно есть. И Попов это чувствует. Вот только ещё не решил, что собирается с этим делать. Мальчишку в таком юном возрасте трогать ну никак не хочется. Забивать молодую голову всякими неприличностями… А зачем? Потому что любовь. Любовь пройдёт, а травма останется. И вот что интересно: у Арсения ведь никогда не было заскока на инфантильных ушастиков, тем более семнадцатилетних! Чем только молодого репетитора мог зацепить этот комок несуразности и нелепости? Чудо какое-то, не иначе! Попов уходит в зал и засыпает как только голова касается подушки. Устал. Очень устал. Нет, всё-таки Антон пиздецки выматывает.***
Утро наступает рано. Однако рано, знаете ли, это для кого как. Особенно в выходной день. На часах ровно десять, а Арсений, как штык, на кухне занят приготовлением какого-никакого завтрака. Нет, готовить он умел и более того, делал это настолько мастерски, что слюнки у Шастуна потекли даже сквозь сон. Правда, только через четыре часа, но потекли же. Мальчишка открывает глаза с третьего раза. Во рту привкус железа, всего трясёт и нестерпимо хочется пить. А вот есть, неа, совсем не хочется. Оно и понятно. Антон морщится, встаёт. Однако тоже далеко не с первого раза. Мотает во все стороны так, что ушастик еле-еле добредает до кухни. А там уже и осознание, что он не дома бьёт по голове. Даже не так. Дубасит. В висках пульсирует, по всему телу током пробегается. Становится почему-то так тяжело пошевелить даже пальцем, что это пугает до усрачки. Весь растерянный, сидит на краешке стульчика, крутит головушкой во все стороны и не верит ни глазам, ни окружающим предметам, всем своим видом кричащим, что он в квартире Попова, мать его! Хозяин не заставил себя долго ждать. Антон успевает лишь удивлённо приоткрыть рот, когда на кухню входит Арсень Сергеич. Весь такой домашний: в серых спортивках и чёрной оверсайз футболке. На носу прозрачные очки с тонкой оправой, мокрые волосы растрёпаны, видать, только из душа. Смотрелся этот жук сейчас чертовски уютно. Антон истерично сглатывает, а зелёные глаза, как пять копеек. Офигеть. Вроде не первый раз видит брюнета таким, но именно сейчас пробирает до дрожи, именно сейчас дар речи пропадает, и именно сейчас Антон-мать-его-Шастун круто на него залипает. А Попов только ухмыляется при виде этого ошеломлённого воробушка и присаживается напротив. — Выспался? — прищуривается брюнет, впиваясь уничтожающим взглядом в напуганного мальчишку. Антон неуверенно кивает и мысленно даёт себе звонкий подзатыльник. Рот человеку, чтобы что? Хотя, смотря на такого Арсения, ответ напрашивается сам собой. «Блять, перестань об этом думать, дебил. Фу, фу, фу, Шаст, всё! Прекращаем! Так и до шизофрении не долго…» — Радуйся, Шастун, — достаточно громко произносит Попов и, смотря на полного непонимания Антона, спешит продолжить: — Теперь ты находишься под моим чутким присмотром. Брюнет наклоняет голову к плечу, с интересом разглядывая поперхнувшегося своими же слюнями Антошу. Издевается что-ли? — Вы… шутите? — Исходя из вчерашнего разворота событий разве похоже, что я шучу? — Пиздец, — весьма красноречиво отзывается Шастун, утыкаясь взглядом в Арсения. В голове не единой мысли. Пу-сто-та. Арсений лишь качает головой, пододвигая к юноше подогретый омлет и ароматный чай с лимоном. Аппетита по-прежнему никакого. Антон шарит растерянными глазами по столу и совершенно не верит в сказанное, чем вызывает едва скрываемую улыбку на лице Попова. Кажется, очень довольного Попова. А Антон вот вообще не довольный сидит. Смотрит на симпатичного Арсения и охуевает с самого себя. Чего-то его штырит. То ли Арсений так действует, то ли… что? Вчерашнее помнится смутно. Отчего-то дерёт нос, да и всё лицо болит нестерпимо, будто ему хорошенько так приложили… Фак. Воспоминания обрушаются на больную головушку как раз, когда парень делает глоток крепкого чая. Шастун плюётся, давится, кашляет и выпучивает глаза, вспоминая, что это видел отец, это видела мать, и это видел Арс… которому он пообещал больше не принимать. Вот это настоящий пиздец. — Ну что, нарколыга, вспомнил? Антоша качает головой, морщась от столь неприятного слова, и жалостливо смотрит прямо в глаза. В сердитые глаза напротив. То ли сейчас придушит, то ли к себе прижмёт… Второе, конечно, больше по душе, но и почему-то так хотелось получить по моське. За слёзы мамы, за то, что Арсения Сергеевича расстроил, подвёл. Получается, наебали не только его. Наебал и он. — Простите… — Прощу. Даже не сомневайся, — хмыкает Попов. — И даже Майя простит, — Антон судорожно сглатывает и поднимает тоскливый взгляд на обладателя чарующих синих глаз. — В реабилитационный центр тебя не положили исключительно благодаря мне, поэтому надеюсь на твою благоразумность. Вырываться и сбегать не будешь? — Антон часто-часто мотает головой и смотрит так невинно, будто и не он вчера объебался до отключки. Арс улыбается. Ну не может он сдержать улыбку смотря на Антона. Очень хочет, но не может. — Тогда, Антон, жду объяснений. Что случилось? Шастун тяжело вздыхает. Говорить или нет? Доверяет или нет? Доверяет, зараза… Да и Арсений вроде не выглядит, будто сейчас клешнями будет вытаскивать из него информацию. И видок у него какой-то уставший. Но сосредоточенный и немного расслабляющий. Антону стыдно, поэтому и сдаётся. Не так. Он бесконечно ему доверяет, поэтому и сдаётся. — Я вчера ходил к… Алёне, — Арс удивлённо приподнимает брови и Антон себя поправляет. — Точнее, к её брату. — Что в итоге? — Ему херово. Я и не ожидал другого, но хотелось… поговорить что-ли. Глаза погасли. Вот только ж горели, смотря на Арсения. А теперь пустота. Обволакивающая пустота, в которую даже смотреть было невыносимо. Но Арсений смотрел. Сжал холодную руку Антона и внимательно смотрел в зелёные глаза напротив. И желание прижать мальчишку к себе всё возрастало и возрастало. Сдерживать его уже не было сил. — Антон, оставь их. Слышишь? Они тянут тебя на дно, сам не понимаешь? Арсений становится всё строже. Глаза всё темнее, губы смыкаются в одну полосочку, и взгляд упирается в совсем поникшего Антона. Вот как на таком красивом лице могут и злость, и радость смотреться просто поразительно? Ему будто вообще все эмоции идут. Антон смотрит внимательно. Разглядывает даже. И поверить не может, что рядом с таким мужчиной сидит. Кивает в знак понимания, некого согласия и, не притрагиваясь к завтраку, вливает в себя чай, откидываясь на спинку стула. Ну, не хочется ему есть. И Арсений вроде пока не заставляет. Сидит себе напротив, смотрит на потрёпанного Антона, мысленно сравнивая с воробушком, и раскидывает в голове план на сегодняшний день. А на Антона у него много планов. Во всех смыслах.***
Майя приезжает ближе к обеду, когда эти двое уже час пыхтят над первыми четырьмя заданиями ЕГЭ по математики. Передаёт нужные вещи, отвлекает рассеянного Антона от подготовки, чтобы попить чай, и старается выглядеть радостной, довольной, счастливой. Хоть и идёт всё по одному месту. Гладит Антона по голове, когда прощается, целует в лоб, а парню стыдно. Очень стыдно за своё поведение, за то, что ничего толком ей не рассказывает. Он утыкается мокрым носом в женскую шею и стоит так около входной двери минут пять, пока его уже Арсений не оттаскивает под звонкий смех матери. А внутри всё ломается и скулит от грусти. Накосячил и он, и отец… И оба ведь по-крупному. Вот только как с отцом разбираться, он пока не придумал, а ещё ему совсем не нравится, что во все его личные семейные проблемы посвящён грёбаный Арсений Сергеевич. Антон закрывает за Майей дверь, недовольно косится на Попова, кивком приглашающего присоединиться к заданиям, и, насупившись, проходит в комнату под внимательным взглядом голубоглазого. Бесит. Бесит, что сделать ничего не может, бесит, что доверие подорвано, бесит, что его цепляет Арсений и вот чёрт знает в каком плане. Хорошо одно. Он знает, что не гей.***
— Антон, ты сейчас будешь сидеть здесь до ночи один, — срывается Арсений, когда тупая головушка Антона ну никак не понимает среднее квадратичное этих долбанных чисел. — Ну пиздец вы проблемы решаете, — язвит подросток, цепляя гневный взгляд уже до невозможности синих глаз и виновато утыкается в учебник. — Не дана мне эта ваша математика, что теперь сделать? — бурчит себе под нос Шастун, кладя голову на сложенные на столе руки. Арс уходит. То ли на кухню, то ли куда. Антону всё равно. Они ебутся с этим проклятым четвёртым заданием уже третий час. Разобрали сразу три темы, и только эта совершенно не откладывается в черепной коробке. Возможно, устал. Да, правда ведь, устал, а Арсений не понимает… Как же с ним тяжело, когда дело касается математики. Через пять минут Попов так и не приходит. Шастун терпеливо ждёт, качая ногами под столом и нервно крутя небольшое кольцо на среднем пальце. Когда же Арсений не появляется в комнате спустя ещё пять минут, удручённый своим состоянием юноша не теряет надежды разобрать задание самостоятельно. Прокусывает губу до крови, не успокаивается и расковыривает ту до мяса, ломает бедный карандаш и, наконец… беспомощно утыкается лбом в сборник заданий, разрешая эмоциям взять над собой вверх. Ему уже без разницы, как это выглядит со стороны. Он просто устал. Слишком много в последнее время ситуаций, после которых вскрыться хотелось. Вот нервишки и сдали. Слёзы полились по щекам, и подросток не мог больше держать эмоции под контролем. Рыдания разрывали горло, но он глушил их. Только бы не услышал Арсений. Ему, знаете ли, до фени, что слёзы эти были далеко не из-за тупой задачки, ведь Попов то мог подумать вообще что угодно. Вот только этот самый Арсений Сергеевич, пару секунд в изумлении стоявший в дверном проёме, не мог думать ни о чём, кроме плачущего мелкого засранца, который был дороже всех и слёзы которого доставляли почти физическую боль. И вроде бы всё ещё зол, но… всё ещё любит. И любит-то ведь по-настоящему. Каждая эмоция, возникающая на этом милом личике, отзывалась трепетом в груди, правда, не всегда приятным, но чувствовать это было высшим благом. Антон так жалобно всхлипывал, что всего через пару секунд над ним навис мужчина, мягко поглаживая ссутулившуюся спину тёплой рукой. А когда поцеловал его в макушку, внутри мальчишки словно фейерверк шандарахнул. И далеко не в хорошем смысле. Ему приятно, что о нём заботятся, обнимают, целуют. Более того, он никогда не получал этого от мужского пола, но Арсений… Его репетитор… Слишком близко он подобрался к Антону и тому это совершенно не нравится. — Ну что ты, солнце моё, — шепчет на ушко Арсений, присаживаясь рядом. Антон тут же вскакивает, быстро размазывает по щекам слезы, отчего немного оголяется впалый живот, и взвизгивает, отдёргивая футболку как можно ниже. Ну всё. Поехал крышак. — Антош, всё хорошо? Этот Антон — это нечто просто. Арсений до сих пор в шоке. С этим шкетом весь его мир переворачивается с ног на голову. Само чудо свело их вместе ещё тогда, на дороге, когда совершенно случайным образом один не задавил другого. И теперь каждый день — сплошное приключение. Но Арсений ведь рад. Рад, что они всё-таки встретились, рад, что Антон сейчас с ним, хоть и не в качестве парня, но он рядом и в безопасности. Арсений даже смотрит на него совершенно по-другому. Глаза синие-синие, чуть прищуренные, и сверкают из-под растрепанных волос по-доброму, совсем нежно, трепетно, с любовью. С которой на него одного и мог смотреть. Уголки губ чуть приподняты, а длинные изящные пальцы оглаживают юношеское запястье, нежно скользя по раскрытой ладони, словно удерживая с собой рядом, но не имея на это никакого права. А жаль. — Спасибо, мне очень лучше уже, — бездумно выпаливает мальчишка на одном дыхании. — И мне, кажется, надо отдохнуть… — Ну хорошо, — вздыхает мужчина, складывая справочники и тетради для подготовки в одну стопку. — Тогда пошли спать. Антон опускает голову и устало кивает, а после смотрит своими проницательными зелёными глазками на брюнета, улавливает успокаивающую улыбку, сияние синих океанов и топает по направлению к ванной. Смотреть в зеркало не хотелось от слова совсем. Ничего приятного он там всё равно не увидит, а поэтому наспех умывается ледяной водой, чистит зубы и уматывает в постельку, боясь даже представить всю беду завтрашнего дня.