***
Блядь. Пацан все же обмякает на сидении, а с ним куда-то вниз ухает и сердце Арсения, потому что ну не могут же быть у него настолько сильные повреждения? — Едем к моему лечащему врачу! Срочно, — Арсений ощущает себя на грани истерики. Предчувствие чего-то нехорошего и банальный страх не только за свою, но и за жизнь другого человека, накатывают так же неожиданно, как и закрылись глаза этого парня. Зелёные. Редкость. Арсений не знает, за что хвататься в первую очередь, а челюсть сжимается так сильно, что на сигарилле наверняка остаются впадинки от зубов. Сначала он проверяет пульс парня, бестолково тыкаясь куда-то в шею — он видел это в каком-то сериале про спасателей. Под пальцами стабильно отбивает ритм сердце, и Арсений позволяет себе выдохнуть наконец накопленный во рту дым, который уже начал обжигать слизистую. На одном из поворотов голова парня падает Арсению на плечо. Вьющиеся волосы щекочут шею, поэтому он не придумывает ничего лучше, чем аккуратно опустить голову парня себе на колени, по-прежнему нащупывая пульсирующую венку на шее. На улице воют клаксоны машин. — Сука, Олег, блядь, ты давай нас всех ещё тут положи. Я сказал ехать, а не гнать! Парень вроде живой, поэтому соблюдай правила дорожного движения, не хватало ещё одной аварии, — Арсений впервые так рявкает на водителя, но у него и так была целая куча проблем, а теперь добавилась новая. Он сначала звонит Павлу Алексеевичу, чтобы предупредить о нештатной ситуации и уточнить, на своём ли тот рабочем месте. Сейчас пострадавший парень — его ответственность, и доверять его кому попало не хочется. А потом набирает единственного, наверное, человека, способного разрешить эту ситуацию с минимальными для Арсения потерями. — Серёг, это пиздец. Арсений сбивчиво описывает ситуацию. После монолога, состоящего из отборного мата, Матвиенко ещё более сбивчиво его успокаивает, а потом обещает сделать всё, что в его силах, чтобы инцидент замять. Однако ситуация продолжает быть катастрофой. В журналистском лексиконе слова «депутат» и «авария», встречающиеся в одном предложении, едва ли не самые любимые. Арсений даже не сомневается, учитывая, сколько вокруг машины собралось людей, что инцидент уже гуляет по соцсетям. Карьеру это, конечно, не испортит, но нервы помотает. Поведение парня почему-то задевает и расстраивает. Вообще-то Арсений сталкивается с неверием в чиновников каждый божий день и удивляться этому не должен. Но в язвительном и недовольном тоне Арсений слышит отголоски себя самого, каким он был лет десять назад. Меланхолично вспоминает время, когда сам был максималистом, верил в абстрактную силу слова, в собственные идеалы. Сейчас он ощущает лишь отголоски прежней горечи от осознания, что не способен что-либо исправить в этой стране. Сколько бы ни старался. В какой-то момент ему просто предоставили выбор: либо он играет по установленным правилам, либо отдыхать будет не на лежаках в Индийском океане, а на нарах где-нибудь в Сибири. Арсений смотрит на этого парня и ощущает только собственное опустошение. Он ничем не может помочь этим людям. У частной клиники их уже ждут. Паша осматривает лежащего пассажира прямо в машине, помогая себе фонариком в тусклом свете салона автомобиля — на улице уже давно сумерки. — Арсений, не нужно так паниковать, он просто спит, — бросает он фразу как бы между прочим, но Арсений успел задымить весь салон, сигариллу он вертит в руках без перерыва. — Спит? Он грохнулся в обморок! Быстро брошенный врачом снисходительный взгляд задевает за живое, и Арсений хмурится, надевая привычную непроницаемую маску. Не стоило ему так терять контроль и волноваться. В конце концов, это не он был за рулём. Тем временем Серёжа молча вытаскивает чужой рюкзак и с усердием профессиональной ищейки в нем роется. Арсений просто не успевает возмутиться и вступиться за неприкосновенность чужой личной жизни. — Сначала — да. А потом стресс и переутомление сыграли свою роль. Полежит у меня в кабинете и сам проснется. Арсений на секунду думает, что ему после сегодняшних событий тоже нужен такой кабинет с целебным сном. — Антон Андреевич Шастун, — Серёжа зачитывает данные с чужого паспорта, пока теперь-уже-Антона аккуратно перекладывают на больничное кресло-каталку подошедшие санитары. Тому хоть бы что — спит крепко, лишь иногда под веками бегают зрачки. Они втроём провожают его взглядами, пока Арсений ловит себя на мысли, что не может позволить себе проявить чуть больше сочувствия и заботы. Хотя очень хочет. Но он уже понял — любое лишнее внимание с его стороны Антон воспримет в штыки. Поэтому идти придётся по излюбленному пути всех чиновников. — Серёг, мне нужны данные его банковской карты, — он поворачивается к Паше и уже привычно жмёт ему руку, вглядываясь в тёплый взгляд. — Паш, спасибо большое. Как всегда, выручаешь. — Работа такая, — Паша всё так же успокаивающе улыбается. — Я отзвонюсь, как отпущу его. — Его будет ждать такси. — Разумеется. Арсений наконец-то едет домой. Теперь уже в машине своего хорошего друга и начальника службы безопасности, у которого внезапно появилось много работы перед сном. Например, уволить с серьёзным выговором в личном деле водителя (и по совместительству охранника). Или раскопать всё, что получится, на Антона Шастуна. Важно убедиться, что тот не является сыном какой-нибудь большой шишки, хотя Арсений готов уже сейчас с уверенностью сказать, что это точно не про Антона. А ещё у Арсения важные планы на вечер — напиться, потому что не было в его жизни ещё такой проблемы, которую нельзя было бы запить недавно подаренным коллекционным ромом. — Ну, рассказывай, как ты докатился до такой жизни? — Серёжа давит смешок, пока Арсений неосознанно разглядывает огни ночной Москвы, устроившись на соседнем сидении. — Да ты же знаешь как. В чудеса политики поверил. — Да я про Олега в основном спрашиваю. Наверняка же не первый косяк. Почему сразу не сказал? Арсений тяжело вздыхает. Где-то в глубине души всё ещё теплится вера в людей. И то ли она ему вот так отравляет жизнь, потому что ну какая ещё вера у депутата Госдумы, то ли поднимает с постели и даёт хоть какой-то смысл существования. Надежда, как говорится, умирает последней, а у Арсения она как будто подыхает и возрождается из пепла по несколько раз на дню. Ну а как ещё существовать-то? Если бы не надежда, то люди выпиливались бы ещё большими пачками. — Да теперь-то уже чо. Разговор больше не клеится. Арсений уходит в себя окончательно, поэтому дома не прикасается к остывшему ужину, а просто падает в кресло за рабочий стол и раскрывает заранее принесённую папку с надписью «Антон Андреевич Шастун». Он всё ещё считает, что не имеет права вмешиваться в чужую личную жизнь, да и не нужно ему это совсем, в конце концов, они больше не пересекутся. Поэтому Арсений сразу находит нужную графу и открывает свой банковский счёт. Оценивать чужую жизнь тяжело. Даже противно. Он не Бог, не судья, он в целом готов просто по-человечески извиниться и вежливо уточнить, чем может помочь. Но какой, блядь, в здравом уме чиновник так сделает, правильно? Поэтому деньги улетают получателю, а бутылка рома открывается под звон льда в роксе. А потом Арсений вспоминает ещё об одной запланированной встрече и снова тянется к телефону. — Привет, она уже спит? — Легла, но ещё не спит. Можешь пожелать спокойной ночи. Арсений кивает и смотрит, как в экране телефона мельтешит картинка — Алёна несёт телефон дочери. Это больше не задевает так, как прежде. Уже отстрадалось, отболелось. Арсений просто смирился и довольствуется тем, что есть — он участвует в жизни дочери по мере своих возможностей, а у Алёны с Кьярой своя семья. С тёплыми, стабильными возвращениями отчима домой, с поездками за границу за новыми эмоциями минимум дважды в год и с безграничным вниманием друг к другу. Это то, чего Арсений со своими карьерными замашками дать так и не смог. Наконец-то на экране появляется сонное лицо малышки, и Арсений привычно тает от её солнечной улыбки. — Ты сегодня поздно, я думала, что уже не позвонишь. — Да, задержали дела по работе, извини, — Арсений давит ответную улыбку, но ощущает, что получается просто усталый оскал. — Зато чем больше у меня дел, тем вероятнее, что вы с мамой поедете греться на солнышке на новогодних каникулах. — А Андрей тоже поедет? — Конечно поедет, милая, — подобие улыбки слетает с лица молниеносно. — Как школа? — Опять задали считать, сколько будет девять плюс пять, а я и так знаю, что будет тринадцать! А рисовать разрешают только на последнем уроке, — Кьяра забавно морщит носик и приглаживает лохматые волосы, глядя на себя в экран телефона. — Будет четырнадцать, милая, — хихикает Арсений, пытаясь за этот короткий промежуток времени в очередной раз изучить и запомнить каждую её чёрточку. Кьяра растёт и меняется быстро, стоит не позвонить по видео пару дней, и обязательно появится на лице новая веснушка, и считать их Арсению приходится заново. Её хочется целовать в лоб после каждого вечернего разговора, но получается лично встретиться только раз в месяц. — Ну и ладно, я не разбираюсь! — обиженно дуется Кьяра и тут же зевает. — Спокойной ночи, милая, тебе пора спать. — Спокойной ночи, пап. Арсений ждёт, пока Алёна поцелует дочь за него и укроет плотнее одеялом. А потом бывшая жена снова идёт на кухню, минуя спальню, из которой доносится шум телевизора. В отличие от Арсения Андрей — её нынешний муж — приходит домой ровно в 19:00, они всей семьёй ужинают под какую-нибудь бестолковую юмористическую передачу, и всё у них в жизни идеально. — Ты правда сбил какого-то парня? Вот так. Без прелюдии. Алёна всегда спрашивает в лоб и никогда Арсения не жалеет. То ли всегда была такой, а он проглядел, то ли сам отбил у неё чувство такта по отношению к себе. — Не я, а мой водитель. Это принципиально разные вещи. — Береги себя тогда, — уже мягче говорит она и сбрасывает звонок. Арсений на секунду думает, что, наверное, если бы сбил он, то Алёна лично пожелала бы ему сдохнуть. Раз у неё сейчас такие формулировки. День в итоге скатывается в беспросветную пучину безысходности и самокопания. Рокс наполняется до краёв, а в телефоне приходится снова открыть недавние звонки. — Эд, ещё свободен сегодня? У меня есть ром.***
Посторгазменная нега исчезает до обидного быстро. Перед глазами плывёт, когда Арсений поднимается с кровати и быстро натягивает скинутое на пол нижнее бельё. Сверху на голое тело накидывает домашний шёлковый халат с пёстрым чёрно-золотым принтом и подходит к окну. Закуривать в квартире бесполезно — в каждой комнате пожарка, а Арсений по дурости предпочёл окна в пол балкону. Хотя какой ему балкон на сорок восьмом этаже, да и Арсений в целом не жалуется. В одной руке у него рокс с ромом, а в другой — телефон. Одна кнопка — и тяжёлые шторы разъезжаются, открывая вид на ночную Москву. Под ногами раскидывается река, переливаясь бликами от фонарей в темноте, бесконечные оранжевые улицы и совсем крошечные машины на дорогах. Москва живёт, но на такую высоту не долетают проблемы маленьких людей большого города, а мусор и грязь на тротуарах просто не разглядеть, и, пожалуй, это действительно то, что способно Арсения успокоить. Место, где он может абстрагироваться и не думать о проблемах этого мира, просто вглядываясь в горизонт с совершенно пустой и холодной головой. Он слышит, как за спиной в одеяле возится Эд. Арсений слегка покачивается и от высоты, от которой кружится голова, и от алкоголя. Он так и не напился до забытья — секс вынудил взбодриться, хоть и не принёс полноценного удовлетворения. Вообще, Арсений к бездушным перепихам относится с ленивой досадой. Это не новость — ему важна эмоциональная составляющая, а с Эдом её просто нет. Поэтому ставшее почти родным уныние Арсений загоняет куда подальше, оборачиваясь на любовника. У Эда на лице и теле татуировки. Арсений, скажите ему пару лет назад, что он будет трахаться с кем-то настолько неформальным, никогда бы не поверил, но дарёному коню в зубы не смотрят, поэтому имеет он то, что имеет. Во всех смыслах. Эд сосредоточенно зависает в телефоне — обычное их времяпрепровождение после секса. Выпроводить его сразу — значит приравнять к шлюхе, а ночевать вместе не нужно никому. Арсений возвращается к графину на тумбе, меланхолично разливая ром по роксам, когда со стороны Эда доносится дерзкая усмешка. — А ты хорош, оказывается. Так уверенно затирать про ебанутость квир-сообщества и при этом трахаться в жопу. В его тоне нет обиды, оскорбления или осуждения, просто констатация факта. Арсений хмыкает и протягивает Эду рокс. — Обычные депутатские будни. — Ну, ты тут шутки шутишь, а у кого-то реально подгорело, — Эд, не отрываясь от экрана, легко забирает ром и сразу выпивает, не поморщившись. Арсений закатывает глаза — этот способен выглушить весь его богатый запас алкоголя и даже не опьянеть. — Всегда есть недовольные, — он привычно жмёт плечами. — Страна, блядь, недовольных людей. Арсений едко хихикает, хотя, не будь он под алкоголем, никогда бы такого не ляпнул. Эд на него даже не смотрит — передаёт обратно пустой рокс. Арсений тянется налить ему ещё, не обращая внимания на пролившиеся капли. На заправленном белоснежном матрасе тут же расползаются грязные пятна, и Арсений невольно думает, что их коричневый цвет символично перекликается с разговором, который они затеяли. — Ну, тут прям чел целую песню выкатил в твою честь, хочешь, послушаем? — Эд поворачивается и с каким-то хищным восторгом и вызовом вглядывается в глаза. Это Арсения немного заземляет и настораживает, интуиция подсказывает — что-то здесь нечисто. Поэтому, спокойно выдержав такой напор, Арсений приземляется на кровать, всё равно оказываясь достаточно далеко от Эда (king-size, мать его). Эд ещё пару секунд что-то ищет в смартфоне, и в комнату врывается резкая гитара и чьи-то вопли. Арсений вообще-то любит рок, но что-то более классическое и менее экстравагантное. Он делает очередной глоток, когда отрывок (а это явно был он, обрезанный на скорую руку, Арсений немного разбирается в музыке) заканчивается. Текст его мало трогает, как и сама ситуация. В стране каждый высказывается о политике в негативном ключе так, как умеет, просто не разносит это в массы — ни для кого это не новость. Зная, что Эд ждёт реакции, Арсений жмёт плечами. — Такие вкиды — то же самое, что сраться с родителями в подростковом возрасте. Наговоришь хуйни, а хуже сделаешь только себе, потому что обязательно последует наказание. Эд понятливо хмыкает. — А трек завирусился, между прочим, — он снова уделяет всё внимание телефону. — Соболезную тогда автору, — Арсений довольно скалится. Алкоголь играет с ним плохую шутку — развязывает язык и отпускает его сдержанность. И у него всё меньше получается играть холодного, скучного депутата. — Будет так выёбываться, однажды повяжут без вариантов, и будут в новостях заголовки, разъясняющие таким же отчаянным, что так делать нельзя. Дискредитация власти, знаешь ли. — Э, нет, дядь, — Эд выглядит невероятно довольным собой. — С ним не прокатит. Максимально аккуратная и скрытная личность. Даже на закрытых выступлениях в маске. И никому о нём ничего не известно. Арсений замирает в замешательстве. — Ты его знаешь? И что за закрытые тусовки, о которых не знаю я, м? Эд смеётся, и теперь становится действительно не по себе. Он протаскивал Арсения на разные вечеринки, хобби у него такое. И Арсений не думал, что Эд что-то скрывает. Закрытые вечеринки всегда лакомый кусочек для таких, как он. Ему важна не только анонимность, но и возможность отдохнуть, влиться в образ простого парня и в простой, так сказать, народ. Тот факт, что Эд зажимает что-то уникальное, обиден не только потому, что у них есть какой-то абстрактный договор. Нет, Арсений банально не хочет упускать самое интересное. Он и так пустил корни не в том месте и теперь шагу лишнего не может сделать. Ему нужна эта возможность — встревать во что-то запрещённое. Это единственное, что заставляет чувствовать себя живым и настоящим. — Тебе туда путь заказан, дорогой, — отсмеявшись, Эд смахивает фантомную слезу. — Есть три правила: не снимать, не вкидываться и не приводить людей, связанных с политикой. Или с несовпадающими политическими взглядами. Ты, дружочек, по последнему параметру пролетаешь. Внутри всё обрывается. Ну конечно, закрытая вечеринка, где народ хуесосит власть. Всё веселье рассеивается как и не было. Когда-то Арсений действительно считал, что окажется на подобном мероприятии. Может быть, даже с выступлением, не с музыкой, конечно, а со своим мнением. Но в итоге он оказывается по другую сторону баррикад. Против воли снова нарастает грёбаное недовольство собой, и он выпивает остатки алкоголя в роксе. Арсений поворачивается к Эду, пододвигается ближе, и тот, кажется, догадывается о его намерениях, потому что отрицательно мотает головой. — Неа. Я дорожу своей репутацией. Если кто-то узнает, что я приволок чиновника, да ещё, блядь, какого, мне голову снесут. Захуярят где-нибудь в подворотне. И не инкогнито-клоун, а фанаты. — Ну Э-э-эд, — Арсений тянет обиженно и почти искренне ластится к чужой тёплой шее, трётся щекой о гладкую скулу. В нём, наверное, умер актер. Но Эд любит тепло и ласку, его легко на этом поймать. В этот раз он не ведётся, хотя рот едва заметно дёргается в улыбке. — Прости, но не могу, — Эд слегка отстраняется для видимости, но тон непоколебимый. Арсений больше не церемонится. — Ты проведёшь меня, — он крепко хватает Эда за подбородок и смотрит глаза в глаза. Взгляд у того невозмутимый, но явно недовольный. Никакого страха. Арсений не стал бы трахаться с затюканным маленьким мальчиком, Эд явно знает себе цену. Но у Арсения положение в обществе существенно выше, и иногда людям полезно об этом напоминать. — Ты проведёшь меня, — повторяет он на всякий случай. Это уже, конечно, далеко не просьба, но, задержавшись так ещё секунду, он ослабляет хватку и ласково поглаживает острые скулы. — А я буду максимально аккуратен, чтобы никто ни тебя, ни меня не спалил. — Такой ты мудак, пиздец, — Эд толкает в плечо, несильно, но достаточно, чтобы выразить степень своего недовольства и разочарования. Они поднимаются. Арсений — с одной стороны кровати, Эд — с другой. Что ж, классический разговор после секса подошёл к концу, поэтому Арсений отходит к окну, терпеливо ожидая, когда Эд оденется и уйдёт. Всё это для Арсения не новость — он действительно мудак, каких ещё поискать. Но что поделать, каждый вертится как может. А Арсений привык быть той ещё скользкой змеёй. Достаточно скользкой, чтобы залезть в гнездо к ястребам и навести там шороху.