Deo gratias

Кисточкой по холсту, нежно, осторожно, словно невесомое облако целует вершины гор Ли Юэ. Цвета самые теплые, весенние, чтобы согреть тоскующее сердце. И все же это была не та темная, всепоглащающая тоска, которую испытывал раньше юный художник. Сейчас она светлая, чуть грустная, с крапинками приближающегося счастья, припорошенная сладостным чувством предвкушения и ожидания. Рука уверенно, но осторожно сжимала светлую кисть. На кипенной бумаге друг за другом появлялись голубые овалы, зеленые линии и красные круги. Они соединялись с другими, образовывая весенний, полный надежды и света, пейзаж. Но он отходил на задний план, не столь важный и оттеняемый другим, более необходимым, более нужным. Его образом. Глаза художника наполнялись теплом каждый раз, как он смотрел на вырисовывающийся силуэт. Солнечные длинные волосы, кокетливо переброшенные через плечо, белый шарф с узором из золота, играющий с весенним заскучавшим ветерком, стройное, но сильное тело, облаченное в одежды, сшитые не в этом мире. И улыбка, такая добрая и щемяще понимающая, доверчивая и вызывающая это самое доверие в ответ, мягкая и немного загадочная, такая многогранная и в то же время очень простая, и… Художник коснулся холста в последний раз и положил кисти и краски на небольшой стол рядом с окном. Солнечный свет освещал идеальный порядок: ровную стопку листов, рассортированные по оттенкам цвета, кисточки от самой маленькой до самой большой, графин с водой и стакан – самые необходимые для творческого процесса вещи. Альбедо выглянул наружу. Глаза, привыкшие сосредоточенно следить за каждой деталью на мольберте, на секунду отозвались болью, привыкая к яркой улице Мондштадта. Люди сновали туда-сюда по своим делам, останавливались, чтобы поговорить друг с другом, замирали в раздумьях перед объявлениями и вывесками. Город жил своей обычной жизнью, но… Для художника она предстала в новом цвете. Среди проходящих людей он неосознанно пытался разглядеть того, кого желал увидеть больше всего на свете. Сердце болезненно-сладко замирало при виде светлых волос или темной одежды, но тут же разочарованно ухало куда-то вниз, когда становилось очевидно, что это совершенно не тот человек, которого оно ждет. Художник отошел от окна и встал посередине мастерской, чтобы в полной мере разглядеть новорожденную картину. Долина ветров в персиковых лучах заката. И… Он. Его болезненное наваждение, горечь и радость. Любовь и смерть. Итэр получился идеально, словно живой, он смотрел с полотна на своего создателя и, казалось, стоит лишь протянуть руку, как ощутишь знакомое тепло, от которого появляется то сладкое тягучее чувство где-то внутри каждый раз, как путешественник оказывается рядом. На секунду горло неприятно защекотало, и он закашлялся. В этот раз его ладонь осталась бледно-чистой – явный признак того, что общее состояние улучшилось. Потому что… он был счастлив. Да, наверное, так можно было назвать то незнакомое, но почему-то узнаваемое чувство. Обычно Альбедо ощущал удовлетворение, появляющееся от успешно завершенных картин или полученных интересных результатов эксперимента, и иногда радость, когда случалось что-то очень хорошее, например, встречи с друзьями или прогулки с Кли. Итэр открыл для него совершенно другую сторону мира, хотя им все еще нужно еще столько всего сделать, столько всего преодолеть, сблизиться друг с другом по-настоящему, решить столько проблем. И с первыми они уже столкнулись. Итэру пришлось уйти на пару дней. Альбедо не знал точно, куда и зачем, ему вообще было все равно, все-таки путешественник был занят, казалось, тысячами делами одновременно, и одно их перечисление могло растянуться на добрые сутки, поэтому его интересовал только один вопрос: когда он вернется обратно? Путем нехитрого лингвистического анализа, согласно которому слово «пара» синонимично цифре «два», Альбедо пришел к выводу, что появившиеся дела займут всего два дня, сорок восемь часов, которые истекали как раз сегодня. Альбедо с трудом смог отпустить его. Казалось, с путешественником уходит огромная часть его самого, причем жизненно важная, без которой он не может функционировать нормально, без которой всё не так и все не те. Понадобилась вся выдержка, вся стойкость и самообладание, чтобы не побежать следом, не схватиться за белый шарф и не потянуть на себя, а потом… Итэр пообещал, что совсем скоро вернется. Закончит пару важных дел. Да и Альбедо тоже нужно подготовиться. Официально снять с себя полномочия рыцаря Ордо Фавониус и проинструктировать преемника его положения. Поэтому два дня назад, в 15:47, у ворот города, он мог лишь сказать болезненное «до встречи» и смотреть, как его ожившая мечта растворяется в зеленой дали, сопровождаемая маленькой летающей феей. Сейчас стрелки часов застыли на 15:04 и отказывались двигаться дальше. Альбедо сомневался, что Итэр пунктуально вернется спустя ровно 2 880 минут, ни минутой раньше-позже, но не мог прекратить кидать долгие, тяжелые взгляды на них в тщетной надежде, что от этого вредное время помчится быстрее. Художник присел на небольшой диван для гостей – один из немногих предметов мебели в мастерской, так как значительную часть комнаты занимали его работы. Он не знал, чем себя занять. Заявление об уходе написано, подробный план работы для Сахарозы и Тимея составлен, все краткосрочные эксперименты закончены и зафиксированы в отчетах, долгосрочные проекты приведены в порядок. Осталось лишь обговорить все детали с рыцарями и передать текущие работы новому главному алхимику и капитану следственной группы. И… Попрощаться. Пожалуй, самое трудное. Как бы то ни было, Альбедо привык к этому месту, к людям, окружавшим его, к своей работе. Но не мог здесь остаться. Инстинкт самосохранения говорил ему не отпускать Итэра, держаться рядом (держать), и тогда аномальные цветы внутри его тела прекратят терзать его. Нежные чувства колючими шипами серотонина впивались в тонкие искусственные вены и все ухудшали усиливающейся зависимостью – от путешественника, от собственного состояния рядом с ним, от новых ощущений. Но у Итэра есть и свои дела. Это был необходимый компромисс. И от этого дышалось, жилось легче. Впервые за долгие месяцы Альбедо точно знал, что он должен делать, точно знал, чего хочет и как этого достичь, твердо стоял на земле и мог более трезво оценить обстановку. Едва Итэр скрылся вдали, Альбедо живо принялся за работу. Неожиданно появившиеся силы и исчезнувшие болезненные ощущения способствовали самореализации. Он не мог нормально есть и спать, будто чем скорее он завершит свои дела, тем быстрее Итэр вернется. И вот, когда этим утром, после бессонной ночи, он наконец покончил с официальной работой, он снова почувствовал тоску и грусть. Нестерпимо хотелось увидеть путешественника. Хотелось почувствовать, ощутить, вдохнуть, и желание стало настолько нестерпимым, что Альбедо отправился в свою мастерскую и начал рисовать. Просто водить линиями по бумаге, пытаясь занять оставшееся время хоть чем-то, лишь бы оно бежало побыстрей и приближало момент их воссоединения. Неудивительно, что спустя полчаса рисования набросков на него смотрела копия Итэра. Волна вдохновения заставила художника продолжить, полностью раствориться в акте творения и рисовать, рисовать, рисовать. Это был двухсотый портрет путешественника, и казалось, что он просто обязан быть особенным. Лучшему творению природы – лучшее окружение. Альбедо всегда считал закаты чем-то волшебно красивым. А Долина ветров оставляла на языке соленый привкус ностальгии и желания запомнить время, проведенное здесь, в мельчайших деталях. Это была картина Прошлого и Будущего. И… Внезапно по всему городу растекся переливчатый звон церковного колокола, возвещавший о начале предвечерней службы. 16:00 Людей на улице стало заметно меньше, но тот, кого больше всего жаждало видеть ставшее беспокойным сердце, все не было. Живот скрутило неприятным комком. Альбедо прикрыл глаза на секунду, вдохнул и медленно выдохнул. Затем встал и вернулся к рабочему столу. Пальцы сжали папку с многочисленными документами и отчетами чуть сильней, чем обычно, но это был единственный, почти незаметный слабый знак того, что юный художник нервничал. С ней он вернулся на диван и стал внимательно пролистывать, хотя в этом не было абсолютно никакого смысла: Альбедо относился к таким вещам безукоризненно ответственно и уже успел сто раз все проверить и тысячу – перепроверить. Минуты крошечными песчинками утекали, превращаясь в песчаные горы часов. Юный художник сосредоточенно вчитывался в предложения, сохраняя спокойное и отстраненное настроение, но, когда закончилась последняя страница, а неточностей и ошибок найдено не было, осознал, что больше не может нарочно избегать мрачных мыслей. Служба закончилась, люди стали расходиться по своим делам, но на пороге мастерской так никто и не появился. Конечно, они не обговаривали точное место встречи, но Альбедо казалось логичным искать его здесь. В Мондштадте он чаще всего находился либо в главном здании Ордо Фавониус, либо в своей мастерской. Вся его жизнь ограничивалась лишь двумя местами в городе и тремя на Драконьем хребте. Раньше он бы не чувствовал горечь на языке при мысли о том, какой тихой и одинаковой жизнью он живет, но сейчас один лишь намек на то, что эта череда повторяющихся дней продолжится, очень сильно расстраивал его. Возможно, если… Легкое волнение переросло в беспокойство. Не в силах больше сидеть на месте, Альбедо стал измерять мастерскую своими шагами. Двадцать шагов в длину, пятнадцать – в ширину. Двадцать – вперед, поворот, пятнадцать. Имитация физической активности слегка ослабила нервное напряжение, но на очень короткое время. И в голову полезли совершенно темные мысли. Может, он попал в беду? Разбушевались хиличурлы. Или Орден Бездны решил его похитить. Фатуи постоянно что-то замышляют… Альбедо резко захотелось выбежать из ставшего душным помещения и отправиться на помощь, но он сдержал себя. Он не знает, ни где путешественник, ни куда пошел, ни зачем. Все-таки нужно было спросить… Но стоит ли вообще волноваться из-за этого? Итэр – одно из самых загадочных чудес, которые Альбедо когда-либо видел. Одна способность использовать сразу несколько элементов дорогого стоила. Да и если бы он собирался идти в опасное место, он бы хорошо подготовился и попросил кого-то о помощи. Да и два дня – слишком маленький срок для серьезной битвы. Конечно, всегда оставался шанс внезапного нападения, но в таком случае он бы просто отступил. Либо победил, либо отступил. Ни больше, ни меньше. Тогда… почему же его все еще нет? Он может просто задерживаться. Мало ли, какие дела могли появиться на пути прославленного путешественника. Старые знакомые, или люди, попавшие в беду, или интересные события. Итэр ведь очень добрый, совсем не умеет отказывать людям, лезет помогать даже тем, кому помощь и не нужна, и уделяет всем свое внимание равномерно, так и должно быть, так и есть. Даже если Альбедо от этого чувствует тихую ненависть. А если… если кто-то из повстречавшихся ему людей не просто знакомый, не просто друг, а… нечто большее? Что ему вообще было известно о личной жизни путешественника? О любовных интересах? Ведь его всегда окружало столько талантливых и выдающихся личностей, разве будет так уж удивительно, если он с кем-то…? Нет, это невозможно. Тогда бы он сказал прямо, не жеманясь и не обещая воздушных замков, что в его сердце уже живет кто-то другой, что он не может принять чувства глупого художника, так глупо влюбившегося в него, и совершающего такие глупые глупости. Может, это просто предлог? Юный художник вдруг замер. Итэр не сказал, куда уходит, зачем, почему, никаких деталей, вообще никакой информации. Тогда эмоции и чувства не дали Альбедо этого увидеть, но теперь он вдруг ясно осознал – вся эта история про парудневные дела подозрительно напоминала отговорку. Уловку. Удобный предлог, чтобы уйти куда подальше и исчезнуть, оставив его наедине с проблемами. Бросить умирать от осточертевших цветов и медленно сходить с ума от агонии. Тишину мастерской разорвал кашель, надсадный, хрипящий, быстро переходящий в сдавленный скользкий неприятный звук. По подбородку стекли темно-красные пятна. В груди стало так больно, в тысячи раз больней, чем до этого. Так ощущалась боль предательства. Боль от сломанных, невыполненных обещаний. Его обманули, воспользовались слепым доверием, посмеялись и растоптали все то трепетное и хрупкое, что он так лелеял, перечеркнув напрочь прошедшие дни. Альбедо стиснул зубы. Терпеть чувство ненужности и брошенности было совсем невыносимо, гораздо легче злиться и ненавидеть. И ему было, за что ненавидеть, на что злиться. Сейчас все слова Итэра казались ему насмешкой, жестокой шуткой. Его чувствами так легко поиграли и откинули в сторону за большей ненадобностью, самоутвердились и потешили эгоистичное себялюбие. Если бы он знал, что так будет, он бы никогда не выпустил Итэра из своих рук. Посадил в золоченую клетку, запер бы подальше от всех, заковал изящные ноги в тяжелые кандалы, заплетал бы по утрам его волосы в длинные косы, а ночью расплетал. Хотелось сломать что-то, чтобы хоть немного выпустить льющиеся через край чувства. Альбедо цепко осмотрел диван, законченные картины у выкрашенных в кремовый цвет стен, стол с раздражающим нервы идеальным порядком и новосозданную картину. Итэр больше не улыбался солнечно и тепло. Теперь он ухмылялся, издевательски, надменно, словно наслаждаясь страданиями алхимика. Альбедо резко отвернулся от картины и почувствовал болезненные спазмы в районе желудка. Во рту появился резкий металлический вкус, смешанный с чем-то кислым, и через минуту скудное содержимое его желудка оказалось на полу. Единственное, что он успел сделать – наклониться и вытянуться так, чтобы темные, почти черные сгустки крови с белыми лепестками не успели попасть на одежду. На полу появилось некрасивое неровное пятно пугающе алого-черного цвета. Альбедо отстраненно смотрел на него. В голове крутилась лишь одна мысль: он умирает. Сначала легкие, теперь желудок, потом… Он не был уверен, что потом. Цветы распространялись вне всякой логики. Наверное, потому, что любовь обычно не поддается рациональности. И в этом виноват Итэр. Если бы он остался, если бы Альбедо удержал его, если бы пошел с ним, если бы навсегда запер в пещере Драконьего хребта, там, где бы никто его не нашел... Жизненная энергия стремительно покидала и без того ослабевшее тело, но злость и ненависть, жажда наказать, придавали Альбедо силы. Он не станет ничего разрушать. Он создаст. Резкое, рваное движение заставило новонарисованную картину упасть с мольберта на пол, перевернутый путешественник теперь смотрел прямо на дверь, ведущую к выходу из мастерской, словно хотел сбежать. Даже он, его маленькое творение, хотел покинуть такого отвратительного создателя. Альбедо схватил новый чистый лист бумаги и грифельный карандаш. Быстрые, хаотичные линии сплетались друг с другом в безумном танце, образовывали сети и паутины, в которую оказалась поймана знакомая фигура. Длинные распущенные волосы спадали на заплаканное милое лицо и светлыми волнами струились по полу, огибая связанные веревкой руки. Изображенный лежал на боку в неудобной позе, явно выражающей боль и долгие муки. Стройное изящное тело было прикрыто лишь тонким покрывалом, не скрывающим оголенные плечи и колени. Именно таким сейчас хотел видеть его Альбедо. Страдающим, заплаканным, сожалеющим. Раскаивающимся в том, что не сдержал обещание, что бросил его, что оставил умирать. Горло снова сдавило неприятными тисками, и юный художник закашлялся. Капли крови попали на рисунок, делая его еще более… прекрасным. Сочетание черно-серого грифеля и алых капель. Желание воплотить изображенное в реальность крепло с каждой секундой, и Альбедо не видел причин ему сопротивляться. Больше нечего терять. Он чувствовал, что совсем скоро умрет, и если Итэру абсолютно плевать на его чувства, то и ему будет абсолютно плевать на чувства Итэра. От этих мыслей у него открылось второе дыхание, новая, доселе неизвестная сила заструилась по венам, напитывая слабое тело энергией, темной, тягучей, как смола, туманившей мысли и одновременно делавшей их такими яркими, ощутимыми. Сила, которая поможет ему найти Итэра, поможет спастись. Умирать не хотелось. Страдать тоже. Хватит. Пора путешественнику почувствовать все то, через что он заставил пройти Альбедо. При мысли о нем его охватила плохо контролируемая ярость. На кончиках пальцев заискрилась знакомая энергия, появляющаяся каждый раз, как Альбедо использовал свой глаз Бога. Только цвет изменился. На алый. Мастерскую озарили малиновые вспышки. Из-под пола, проламывая древесину, выросли острые камни, готовые разорвать случайно попавшуюся жертву на части. Они проложили себе путь сквозь давно законченные картины, опрокинули рабочий стол, разливая краску и сметая кисти, и, казалось, вот-вот прорвутся сквозь крышу. И почему-то это совсем не удивляло. Альбедо не знал, что он так может, никогда не делал ничего подобного. Но подозревал. Учитель говорила ему, что он обладает скрытой силой, способной разрушить весь Мондштадт. Возможно, это сейчас была она. Как иронично, что большой катастрофе послужила причиной большая любовь. Однако новый приступ скрутил Альбедо пополам. Камни замерли, прежде чем раствориться в пыль, оставляя за собой следы разрушений. Не в силах больше стоять прямо, художник рухнул на колени. Кашель не прекращался, раздирал легкие в клочья, заставляя его выплевывать все больше и больше крови. Ему не хватало сил. В бессильной ярости он позволил охватившей его слабости взять верх над измученным телом и просто лег на развороченный пол, скручиваясь калачиком. Почему он ушел? Разве Альбедо причинил ему боль? Но он так старался быть осторожным, так пытался не навредить, не обидеть. Почему Итэр просто не может принять его? Просто быть рядом? Альбедо будет очень стараться, сделает все, что в его силах, только бы он вернулся, успокаивающе положил руку на его плечо, и все, и больше ничего не нужно, только этого будет достаточно. Пожалуйста… Его затрясло, как в лихорадке. Перед глазами все расплывалось от уже знакомого прохладного ощущения стекающих слез, оставляющих соленые дорожки. Они собирались под щекой в небольшую лужицу и неприятно стягивали кожу. Он не пытался их вытереть, позволял свободно течь, чувствуя глухую пустоту там, где раньше, совсем недавно цвела любовь. Альбедо не знал, сколько времени прошло. Он едва заметил, что на улице потемнело. Это больше не имело значения. Зачем ждать то, что никогда не произойдет? Попросту травить себе душу. Время теперь текло по-другому. Раньше оно бежало до момента их встречи, а теперь убегало от момента несостоявшегося воссоединения. Но вдруг что-то в пространстве изменилось. Он услышал тихий скрип входной двери, к которой лежал спиной, и на секунду, на короткий миг, казавшийся вечностью, представил, что это входит солнечный путешественник. Он извинится, скажет, что не заметил, как быстро пролетело время, пожалеет его, они… Иллюзию нарушил знакомый робкий голос. – Мастер Альбедо? – позвала Сахароза, замерев на пороге. Альбедо закрыл глаза, расставаясь с навеянным миражом. Глупо было в это верить. Вместо этого он представил, как девушка неуверенно топчется у входа, вглядываясь в темное помещение. Ее глаза привыкают к полумраку, и вот она охает, различая очертания случившегося здесь погрома. Но не это становится главной точкой ее внимания. Она наконец заметила лежащего человека на полу. Альбедо попытался хотя бы приподняться, чтобы не выглядеть таким жалким в чужих глазах, но руки тряслись и постоянно подгибались, разъезжались в стороны и совсем уж не желали повиноваться. Девушка подскочила к нему легко, как перышко на ветру, и опустилась на пол, встревоженная, взъерошенная, с чутко поднятыми ушами. – Что с вами? – спросила она испуганно, помогая ему принять сидячее положение. От смены позы внутренние органы неприятно сдавило, но так было гораздо легче. Сахароза встревожено смотрела на его изможденное, покрасневшее лицо, на алевшие глаза. Рядом с юным художником почему-то было жарко, и нехорошие подозрения закрались в изумрудную голову. Она потрогала его лоб и тут же отдернула руку. Ее наставник был болезненно горячим, настолько, что обычное человеческое тело уже давно бы погибло от такой температуры. Но удивительный плод искусственного творения имел большую жизнестойкость. И все же, от такой нетипичной лихорадки нельзя было ждать чего-то хорошего. – Он ушел, Сахароза, – ответил Альбедо безжизненно, совсем ничего не выражающим голосом, и отвел глаза. Ему трудно было сосредоточить взгляд на чем-то конкретном, все расплывалось, голова казалась совсем чугунной, тяжелой, в висках в такт сердцебиению пульсировала шипастая боль, звук чужого голоса будто пробивался сквозь вату. Сахароза судорожно вздохнула. Ей не нужно было ничего уточнять, ничего объяснять. Она и так все поняла. Потому что давно знала. Все уже давно всё знали, но не могли ничего сделать, ничем помочь, хотя пытались, правда пытались. В цинковых глазах появились прозрачные волночки слез. Девушка в панике заметалась, не зная, что делать, но чувствуя, что ситуация вот-вот выйдет из-под контроля, она уже ухудшается до критических точек. – Пожалуйста, пойдемте к магистру Джинн и Лизе, они наверняка вам помогут. – Зеленые ушки прижались к голове, голос отражал крайнюю степень волнения и паники. Сахароза сама не верила в то, что говорит, ведь они уже несколько месяцев искали хотя бы чуть больше упоминаний о его болезни, не говоря уже о лекарстве, но ей хотелось приободрить наставника и самой поверить в то, что надежда есть. Альбедо сомневался, что хоть кто-то в Ордене способен хотя бы облегчить его мучения (за исключением почетного рыцаря, конечно же), но все-таки не отказал, когда она помогла ему подняться на ноги. Сам он вряд ли смог бы сейчас встать. Он не понимал, зачем снова тревожить Лизу и Джинн, ведь гораздо логичнее отправиться на поиски златовласого лекарства. Мир зашатался, словно был пьян как распоследний бард, грозясь совсем распасться на куски, но оказавшаяся твердой девичья хватка не дала художнику провалиться во тьму. Сахароза перекинула правую руку наставника через плечо и обхватила его за талию, бережно, чтобы не причинить ненужной боли, но крепко, чтобы не дать упасть. Вместе они вышли на улицу и доковыляли до ближайшего стражника, который, едва завидев их, бросился на помощь. На Альбедо нашло странное оцепенение, словно он наблюдал за всем со стороны, но никак не участвовал, только перебирал ногами, поддерживаемый с двух сторон. Небо над головой было плодовитым, очень звездным и нестерпимо соблазнительным. Он, задрав голову резко и больно, тонул в нем, все глубже и глубже, так, что голова кружилась от недостатка кислорода, широко открытыми глазами поглощал это бескрайнее море и старался запомнить, унести с собой в одинокую могилу. Крыша главного здания Ордо Фавониус закрыла черное море. Внутри орден освещали немногочисленные огоньки свечей, отчего зловещие тени гуляли по коридорам, поджидали своих бдящих жертв, и Альбедо чувствовал себя жертвой и монстром. Стоящие на посту рыцари прогоняли их, защищали самоотверженно других, и Альбедо хотелось выкинуть что-то глупое, смехотворное, то, чего он никогда не делал – крикнуть им громкое, надтреснутое «Спасибо», но губы не слушались, язык прилип к пересохшему небу, приклеился кровью. Стражники тут же окружили их, предлагали помочь, задавали глупые вопросы и отводили глаза, будто стыдясь собственного знания, ведь слухи ходили, бежали туда-сюда, и, наверное, после этого случая они достигнут даже далекой Инадзумы. Альбедо старался их игнорировать, наблюдать за теневыми монстрами было гораздо интересней. Ему помогли добраться до комнаты, которую он занимал, когда оставался в Мондштадте. Она успела стать родной, успела стать ненавистной. Альбедо хотелось перемен, хотелось забыть осточертевшие края, хотелось оказаться с Итэром, рядом, рука об руку, видеть новое, чувствовать новое, чтобы вся жизнь была новой. Сахароза и Вуд усадили его на постель, осторожно, бережно, словно тяжело больного, но впрочем, так оно и было, остальных стражников девушка отправила за Джинн и Лизой. Вуд остался еще на некоторое время, потоптался у порога нерешительно, смущенно, не зная что сказать или сделать, и ушел обратно на пост, разгонять тени. Сахароза заметалась по комнате с единственным намерением сбить у Альбедо кипяще-высокую температуру. В комоде из светлого дерева она нашла аккуратную стопку платков и вытащила белый, с золотистым узором, который бы смотрелся идеально в руках ее наставника, гармонировал с общим стилем одежды. Кощунство – делать его расходной тряпкой, но... У кровати на рабочем столе нашелся кувшин с водой и чашка. Сахароза мысленно поблагодарила перфекционизм своего наставника, стремление расставлять все по полочкам, держать все необходимое под рукой, приводить все в идеальный порядок. Порядок на столе – порядок в голове. Смочив ткань в прохладной воде, девушка подошла к Альбедо и, немного поколебавшись, обтерла его лицо. Он не сопротивлялся, однако уголки его губ опустились ниже, в расфокусированном взгляде читались разочарование и боль от того, что о нем заботится не он. Девушке было невыносимо видеть его таким, и, наверное, впервые в жизни она испытала досаду и раздражение на путешественника. Она до сих пор не была уверена в том, что именно произошло между ними, но оно точно ухудшило и без того шаткое состояние здоровья Альбедо. Сахароза смочила ставший теплым платок в воде и, сложив в ровный прямоугольник и убрав светлые пряди челки, положила его на чужой горячий лоб. – Пожалуйста, лягте. – Она мягко дотронулась до его плеча и попыталась уложить на кровать, но Альбедо, до этого отстраненный и послушный, вдруг резко воспротивился. – Мне нужно идти, – хриплым голосом, невпопад ответил он. Он отбросил ее руки от себя и попытался встать, но не смог. Новый приступ кашля душил его, наполняя рот темно-алой кровью. Ее было столько, что она стекала с уголков губ на изящную шею. Платок от резких движений упал ему на колени, и Альбедо взял его, чтобы сплюнуть ненавистную жидкость и избавиться от чересчур большого бутона сесилии. Сахароза с ужасом воззрилась на некогда белоснежную ткань, теперь покрытую пятнами крови, с грязно-белым цветком посередине. Он был настолько огромным, что казалось удивительным, как Альбедо до сих пор жив. – Вам нельзя передвигаться! – Она с еще большим усердием попыталась уложить наставника, но Альбедо сопротивлялся. В воспаленном сознании болезненно горела лишь одна мысль: найти Итэра. Так вопил его инстинкт самосохранения, так хотела его безумная любовь. Их возню прервали появившиеся на пороге комнаты Джинн и Лиза, одетые в пижамные костюмы, спешившие на помощь так быстро, что собственный наряд их мало волновал. Вызов чрезвычайной ситуации застал их в теплых постелях, отдыхающих после напряженного дня обычной работы. Позади них стоял Кейа, в своей повседневной одежде, не сонный, но уставший после долгого ночного дежурства. Его присутствие не было обязательным, но беспокойство подгоняло его оставить работу подчиненным и самолично проверить, что происходит. – Что случилось?! Сахароза обернулась к ним, отпуская Альбедо. В цинковых глазах застыли крупные слезы. Она всхлипнула, стирая их, и срывающимся голосом ответила: – Мастеру Альбедо стало еще хуже. Девушки обеспокоенно переглянулись и приблизились к кровати, чтобы осмотреть заболевшего. Сахароза чуть отошла от наставника, давая им больше пространства для действий. Альбедо был в плачевном состоянии: теперь кашель душил его, не переставая, некогда светлый, безукоризненно чистый плащ украшали темные малиновые пятна, щеки горели от мучившей ослабшее тело лихорадки. Художник прерывисто дышал и был на грани потери сознания. – Со мной все в порядке, мне… не нужна ваша помощь… мне нужно идти, – выдавил он сквозь кашель и снова попытался встать, но Лиза не дала ему этого сделать, осторожно надавив на левое плечо. – И куда же ты собрался, красавчик? – спросила она ехидно, скрывая за шутливым тоном то, до какой степени ее встревожил вид обычно представительного капитана следственной группы. Она не ждала какой-то ответ, скорее риторически вопрошала. До Альбедо не сразу дошел смысл сказанных слов. Сначала он отстраненно смотрел в одну точку где-то позади очаровательной библиотекаря, но затем все же отреагировал: – Мне… нужно его найти. Он… ушел. – И столько горечи было в этих словах. Художник прижал левую ладонь к лицу и прикрыл глаза, жмурясь, словно что-то причиняло ему жуткую боль, от которой хотелось плакать. Он пробормотал что-то еще, но совсем уже на грани слышимости. Джинн не могла смотреть на эту сцену с каменным сердцем. Сколько бессонных ночей она провела за изучением его «болезни», сколько часов просматривала все найденные ими материалы в надежде, что слова изменят свой смысл и подскажут, что им предпринять, и все-таки ответ всегда оставался одним. Единственное, что они могли сделать – лечить «симптомы», отрезать головы гидре. Она опустилась перед ним на колени и тихо позвала. – Альбедо?.. – … он предал меня… – услышала она тихое бормотание. Альбедо будто пытался оправдаться, объяснить, но не мог собраться с мыслями. Слова встревожили ее еще больше. Она, как и Сахароза, тут же поняла, о ком говорит алхимик. О всем известном путешественнике. Но что это могло быть за предательство? Насколько она знает, Итэра до сих пор никто не поставил в известность, что сейчас происходит с Альбедо. Хотя шанс того, что он сам рано или поздно обнаружит, был очень велик. Но даже так, о каком предательстве может идти речь? Джинн не знала, что именно произошло, но это не могло быть предательством. Разве что… – Он начал бредить, – выдохнула действующая магистр, поднимаясь на ноги, и беспомощно посмотрела на Лизу. Это было единственное разумное объяснение – болезнь настолько сильно повлияла на Альбедо, что он начал видеть то, чего на самом деле нет. – Боюсь, мы совсем ничего не можем сделать. Мы и раньше не могли. – Лиза закусила нижнюю губу. Она ненавидела такие ситуации, ненавидела, когда сталкивалась с чем-то впервые, особенно с чем-то опасным и смертельным, и помочь было за гранью ее знаний. Именно поэтому она стала ученой, хранительницей знаний этого города. Жажда учиться и узнавать у нее была неиссякаемой. Но знать абсолютно все невозможно. Альбедо схватился за голову и жалобно застонал. Он подтянул ноги к груди и обхватил их. Сейчас он напоминал ребенка, страдающего, беспомощного, беззащитного ребенка, которому не в силах помочь ни один взрослый. Сахароза кинулась к нему и принялась гладить по голове, приговаривая, что все будет хорошо. Что Итэр обязательно вернется, что они еще увидятся. Ни Джинн, ни Лиза, ни Кейа не знали, насколько опасной может быть эта сладкая ложь, но сейчас это было чуть ли не единственное утешение, что они могли предложить. До этого молчаливо стоявший у двери Кейа приблизился к ним. Его руки были сжаты в кулаки, привычная расслабленная улыбка померкла, сменившись сосредоточенным и мрачным выражением лица. Так он не выглядел даже на самых важных заданиях. Но страдания соратника, даже в какой-то степени друга пробуждали в нем далекие, казалось, давно похороненные воспоминания. Кейа ненавидел терять тех, кто стал ему близок. – Мы должны заставить его заснуть. Тогда процесс замедлится. Джинн не была уверена, насколько это разумно, она не спешила соглашаться или отказываться. Как человек, изучавший врачевание, она знала, что сон во многих случаях может оказаться полезным, даже полезнее лекарств, но были такие ситуации, когда болеющим категорически нельзя было спать, и, к сожалению, ее компетенции не хватало для правильного определения нынешнего состояния Альбедо. Но Лиза после секунды размышлений быстро кивнула. – Во сне замедляются сердцебиение и дыхание, а если нам очень повезет, то Альбедо увидит хороший сон, который может повлиять на его самочувствие. По крайней мере, это избавит бедняжку от части мучений. Джинн вздохнула и кивнула, соглашаясь с разумностью таких доводов. Она всегда доверяла Лизе в сложных вопросах. К тому же, ей самой на ум не приходило ничего лучше. Библиотекарь в последний раз посмотрела на заходившегося в тихой агонии Альбедо и с сожалением вышла в коридор. Не теряя времени даром, она тут же сорвалась на бег, стараясь как можно быстрей добраться до своей комнаты. Кейа ободряюще положил руку на плечо Джинн. Он видел, как нелегко ей приходилось, тем более в последние месяцы, когда Альбедо так тяжело «заболел». Она слабо улыбнулась ему с благодарностью, но ее улыбка тут же померкла, когда художник снова болезненно застонал. Слова Сахарозы, казалось, совсем на него не действовали, не давали даже толики утешения или надежды, разбиваясь о глухую стену невосприятия. Кейа заметил, что она сама близка к краю. В последние дни ей часто приходилось подменять плохо чувствовавшего себя главного алхимика, и сегодня тоже она весь день бегала по всему ордену. Ночное потрясение ухудшило ее самочувствие, она едва держалась на ногах. – Сахароза, тебе нужно отдохнуть. – Кейа подошел к девушке и мягко отвел ее от ее наставника. Альбедо никак не отреагировал, ему было практически все равно, что сейчас происходит, но Сахароза воспротивилась, не желая уходить. – Пожалуйста. Сейчас ты ничем не сможешь помочь. Но скорее всего твоя помощь понадобиться завтра. – Кейа посмотрел ей доверительно в глаза, применяя все свое обаяние и умение убеждать. – Вы правы, – вздохнула она, вынужденная согласиться, как бы от этого ни было досадно. Кейа положил руку ей на плечи и повел к выходу в коридор. У двери она обернулась. – Если… если что, я… сообщите мне новости. И ушла, оставив в воздухе повисшее недосказанное. Кейа закрыл за ней дверь, его глаз был опущен, повязка на лице казалась скорбной. Джинн тяжело сглотнула, осознавая, что, возможно сегодня они все в последний раз… Напряженную атмосферу нарушила появившаяся в дверях Лиза, судорожно дышавшая от быстрого бега. – Я принесла. – И она продемонстрировала вычурный флакончик с голубоватой жидкостью. Иногда библиотекарь мучилась от бессонницы, и сейчас эта маленькая неприятность могла сыграть им на руку. Лиза подошла к Альбедо. Казалось, он погрузился в себя, глубоко-глубоко, стараясь спастись от неприглядной реальности. На ее приближение он никак не отреагировал. Она осторожно взяла его за подбородок и заставила посмотреть на себя. Он не сопротивлялся, может, уже не осознавал, что с ним что-то делают, и от этого ей становилось немного жутко. Лиза открыла флакон и поднесла к его губам. От прохладного скользящего ощущения Альбедо чуть дернулся, будто хотел отодвинуться, но ему не позволили это сделать. Холодная, липкая жидкость со странным вкусом стекла на его язык. Из услышанных ранее слов он понял, что это было снотворное, и он попытался его выплюнуть, однако Лиза так сильно надавила на его щеки и зажала нос, а сил сопротивляться не было совсем, что ему пришлось все проглотить. Когда во флаконе не осталось лекарства, она отпустила Альбедо и отошла к столу. Она все еще не была уверена, насколько их идея со сном правильная, она уже вообще ничего не знала, но было поздно сожалеть. Джинн подошла к Альбедо и провела рукой по его волосам, осторожно, чтобы не повредить спутанным прядям. Обычно она никогда бы не позволила себе такое грубое нарушение субординации, но… они не были на работе, и ей казалось, что Альбедо сейчас это нужно. – Попробуй поспать, – ласково, словно маленькому ребенку, сказала она. Он не отреагировал. Только тяжело и надсадно дышал. Джинн отдернула руку, расстроено посмотрела на него. Альбедо боролся со сном, упрямо продолжал сидеть, хотя голова его так и норовила завалиться набок, а глаза – закрыться. Но он упрямо ее вздергивал, жмурился сильно-сильно, деревянными движениями тер припухшие веки, но реакции притуплялись. Джинн хотела его уложить, но Лиза качнула головой, показывая, что будет лучше оставить его в покое. Кейа напряженно отсчитывал минуты, Джинн, сложив руки на груди, ходила по комнате взад-вперед, Лиза села на единственный стул и, положив ногу на ногу, мягко стучала ногтями по столешнице. Альбедо пытался что-то сказать, но язык сонно заплетался, пытался возмущенно смотреть на тех, кто опоил его против воли, но взгляд не фокусировался. В такой атмосфере прошло не десять и даже не двадцать минут. Все сейчас находилось в подвешенном состоянии – хоть симптомы притупились, оставить Альбедо никто не решался. Тишину нарушила открывшаяся входная дверь, и все синхронно повернулись к вошедшим. Джинн остановилась напротив кровати, где Альбедо из последних сил цеплялся за реальный мир. Кейа инстинктивно потянулся к мечу, как всегда реагировал на внезапную возможную опасность. Лиза вскочила со стула, боясь, что в эту неспокойную ночь могло случиться что-то еще. Но на пороге стоял не кто иной, как путешественник. За его плечом привычно мельтешила белым пятном Паймон. Они были в нетерпеливом радостном возбуждении, будто им не терпелось что-то рассказать или показать. Феечка беспокойно подпрыгивала в воздухе и махала ручками, Итэр держался более сдержанно, но улыбка и резкие движения, заменившие его обычные плавные, выдавали его. – Альбедо! – радостно пропищала фея, но ее энтузиазм испарился при виде встревоженных лиц рыцарей, которых здесь по идее не должно было быть, и страх отразился на маленьком личике при виде болезненно сжавшегося на кровати художника. – Что случилось? – спросил Итэр встревожено, хмурясь. Он медленно подошел к кровати, не сводя напряженного взгляда с знакомой фигуры. Сердце вдруг быстро-быстро забилось, липкий ужас сжал горло, не давая вдохнуть. Где-то в глубине души он знал ответ на свой вопрос, но не хотел верить, ведь тогда… тогда в том, что сейчас происходит, виноват он. – У него… приступ, – ответила Лиза, не зная, как еще можно было назвать эту вспышку. – А вот что вы здесь делаете? – Она нахмурилась. Появление Итэра вызвало у нее противоречивые чувства. Возможно, оно было к лучшему. А, возможно, к худшему. Они до сих пор не успели изучить, как Альбедо реагирует на присутствие человека, в которого так болезненно влюблен. Лиза поймала взгляд Джинн и увидела отражение собственных мыслей. Кейа был настроен более решительно – даже сделал шаг, чтобы удержать Итэра от опрометчивых действий, но не успел. Альбедо продолжал сопротивляться действию сонного лекарства. Подняв голову, он, не мигая, во все глаза смотрел на внезапно появившегося в комнате путешественника. Того, кого так хотел увидеть. Итэр стоял прямо у его кровати. Ожившее видение. Его Солнце. На обрамленном золотыми прядями лице явно читались жалость и беспокойство. Художник смотрел на него зачарованно, словно не мог поверить, что он реален. Трепетно, благоговейно. Он протянул к нему слабую, плохо слушающуюся руку и кончиками пальцев дотронулся до чужой. Итэр напряженно проследил за этим действием, но не отшатнулся. – Альбедо, я… – Итэр проигнорировал вопрос Лизы, решив объясниться позже, сейчас его волновал только он. Появилась потребность объясниться, все обговорить. Но ему не дали закончить. Невесомое прикосновение превратилось в сильную, цепкую хватку, и Альбедо, со всей силы дернув его на себя, повалил на кровать. Это произошло так быстро, что никто не успел среагировать. Даже сам Итэр не заметил, как вдруг его сверху прижало чужое тело и руки сомкнулись на шее. Но он отчетливо запомнил горящие ядовитой бирюзой глаза, смотревшие на него с ненавистью и болью, и ладони с длинными изящными пальцами, перекрывающие доступ к кислороду, и как он инстинктивно вцепился в них, пытаясь разжать. Сбоку послышался звон меча Кейи, запахло озоном от искрящихся молний, повеял поток ветра, выбившегося из воронки, Паймон шокировано охнула, но Итэр нашел в себе силы выставить в их сторону руку, показывая не вмешиваться. Адреналин разливался по венам, страх едкими, липкими лапками сжимал отчаянно бьющееся сердце, но он не позволял панике овладеть собой. Он боялся за себя, очень, Альбедо сейчас был непредсказуем, казалось, любое действие может вызвать у него либо вредящий здоровью приступ, либо плохо контролируемую ярость. Но еще он боялся и за Альбедо. Если он не успокоится, то Джинн, Лиза и Кейа могут навредить ему. – Предатель. Лжец, – сорвалось с чужих, сжатых в тонкую линию губ, ядовито, тягуче, причиняя боль сильнее физической. Итэр попытался спросить, почему его обвиняют в этом, но его губы могли лишь беззвучно двигаться. – Почему? – спросил Альбедо, имитируя удивление, расшифровав то, что ему пытались сказать. – Потому что ты обещал, что будешь со мной. Позвал меня с собой. А потом ушел. – Руки сильнее сдавили горло, лицо Альбедо расплывалось, скрывалось за темными пляшущими пятнами. Итэр забился в его руках, пытаясь ответить. – Я так ждал тебя. Я так хотел… – Голос художника становился все тише, на разгоряченном лице путешественник почувствовал каплю, будто от летнего дождя. Хватка чуть ослабла, и он смог ясней увидеть искаженное болью лицо. По щекам Альбедо текли слезы, горячие, прогорклые, и на секунду у Итэра все внутри перевернулось. Он почувствовал себя преступником, безжалостным убийцей, мучителем. Это было так глупо – бросать его одного! Как же глупо! Он все это заслужил. Но он правда не хотел, он не специально, ему нужно все объяснить. И ему позволили, на секунду ослабив хватку. – Прости меня, прошу, пожалуйста, – прохрипел путешественник отчаянно, искренне раскаиваясь в том, что ушел, что оставил. – Я очень старался вернуться днем, правда, но не получилось. Пожалуйста, прости! Альбедо растерянно отпустил его. Это звучало очень искренне. Это было логично. Как раз та ситуация, о которой он думал в самом начале. Если бы Итэр хотел избавиться от него, то не стал бы приходить сам, он бы ушел куда подальше, бросил тут, не вернулся к нему и тем более не извинялся бы. Но… – Куда ты ходил? – потребовал он. В этот раз он обязан узнать. Итэр вытянул руку как можно дальше от них, чтобы не ранить никого ни в коем случае, и призвал меч. Альбедо скосил глаза на изящное лезвие с сине-золотой отделкой, тускло поблескивающее в свете свеч. Характерная рукоятка, сплав, длина – все указывало на то, что это было Киноварное веретено. – В путешествии никогда не знаешь, что может поджидать за углом. Поэтому я хотел устроить сюрприз, подарить тебе хороший меч. Который бы подошел твоему стилю, – сбивчиво, невпопад начал Итэр, внимательно следя за сменой настроения на лице Альбедо. Он не думал, что отдаст подарок таким образом. Все эти два дня он представлял, каким бы удивленным и обрадованным такому подарку был бы его новый спутник. Но Альбедо его уже не слушал. И не смотрел на меч. Только его лицо вдруг расслабилось, стало привычно спокойным, руки сползли вниз, на плечи Итэра, и сжали его одежду. Облегчение разрушительной силой затопило измученное сознание, и художник, больше не в силах сидеть прямо, рухнул на путешественника. Его глаза закрывались против воли, очень хотелось спать, до нестерпимости, и теперь, когда Итэр был рядом, в его руках, он не мог найти ни одной причины сопротивляться охватившей его сонливости. Меч послушно исчез. – Тебе нужно отдохнуть, – прошептал путешественник, чувствуя, как выравнивается дыхание рядом с его шеей, и весь сумбур в мыслях приходит в порядок. Он справился. Теперь, когда кризис миновал, он осознал, в какой смущающей позе они находятся. И он вдруг вспомнил, что не один тут. Паймон и Кейи в комнате больше не было, видимо, и он был этому рад, так как еще не успел рассказать феечке о своих непонятных отношениях с Альбедо. Зато в комнате все еще оставались Джинн и Лиза. Библиотекарь, поймав его взгляд, подмигнула ему, хитро улыбаясь, и Итэр почувствовал, как щеки тут же становятся красными-красными. Джинн все еще выглядела напряженной, но уже не так сильно. Скорее, она волновалась теперь не за состояние Альбедо, а за их отношения. Тело Альбедо было очень горячим и приятно тяжелым, Итэр чувствовал, как успокаивается его сердцебиение, как он дышит, и это казалось таким… интимным. За эти бесконечные два дня путешественник очень устал, чужое тепло убаюкивало, соблазняло тоже провалиться в чудесный мир снов, наплевать на дела, оставить объяснения на завтра. Ему предстоит тяжелый разговор с Альбедо, с рыцарями, с Паймон. Столько выяснений, столько нервов. Последние оставшиеся мысли о том, чтобы все-таки встать и поговорить с Джинн и Лизой показали свою несбыточность, когда Альбедо завозился, устраиваясь поудобнее, и обнял его, крепко, чуть ли не до боли, так, что Итэру пришлось бы с боем сбрасывать его себя для того, чтобы выбраться, но он бы ни за что не рискнул нарушить чужой, с трудом обретенный покой. Лиза встала со стула и потянулась, широко зевая. Кинув еще один дразнящий взгляд на пару, лежавшую на кровати, она вышла из комнаты, всем своим видом показывая, как не хочет мешать двум пташкам. Джинн колебалась. Она боялась оставлять их наедине, хотя облегчение, которое она испытывала, нельзя было ни с чем сравнить. Может, и не нужно никакое лекарство? Мирное и спокойное выражение лица Альбедо растворяло все ее тревоги. И все же, решив, что ничего плохого за эту ночь больше не случится, она кинула в последний раз взгляд, полный благодарности, в сторону неспящего Итэра и покинула комнату, оставив их наедине.