не вслушивайся в звуки, стоя в темноте

- …было так темно, понимаете? И холодно. И я думала - вот и все. А потом, - женщина закашливается, сглатывает кровь и продолжает, словно в забытьи. - А потом все стихло. Я выжила при бомбардировке, а умираю теперь от кашля. - Тихо, тихо. Дышите, мисс Матильда. Просто дышите. - Вы так похожи на него, - тихо говорит женщина, судорожно сжимая пальцами больничную простынь. - Только он не вернулся. А Вы?.. - Я никуда не уйду, мисс. Дышите, - с мягкой улыбкой говорит Докём, поглаживая ее по руке. Женщина неловко улыбается и медленно закрывает глаза. Это еще не смерть. Но боль немного отступает. Докём встает с табурета и потягивается - на часах уже почти полночь, и пора бы ему поспать. Завтра еще куча обходов: нынче с этой чумой больных слишком много даже для такой большой больницы. Он медленно поднимается на четвертый этаж - конечно, у него было и другое место, кроме кабинета, где он мог бы поспать, но вот уже почти месяц он круглые сутки почти не выходит из здания. Словно он сам замер во времени. Или время замерло вокруг него. Докём со вздохом открывает дверь в кабинет и замирает. Что же, вот это и действительно неожиданная встреча. - Давно не виделись, Джису. Как жизнь? - Я теперь Джошуа. Адвокат из Америки. Прибыл навестить мистера Клейтона и подписать документы о доверенности. Докём недоуменно моргает и неловко смеется - ровно до той секунды, пока не понимает - Джису, то есть Джошуа - над ним не смеется. - Что, прости? Я не ослышался? - У тебя вроде со слухом проблем не было, - пожимает плечами Джошуа и спрашивает. - Или за последние сто лет ты все-таки постарел? За последние сто лет Докём разве что стал больше улыбаться, но старость в его случае будет чем-то несбыточным. Скорее сразу полное исчезновение. Джошуа смотрит на него нечитаемым взглядом и усмехается - новый жест для него, очень человеческий и органичный, что Докём ловит себя на желании потрогать эту недо-улыбку. Убедиться в том, что она настоящая. - Ты же говорил, что я занимаюсь чушью. Если вкратце. - А еще я говорил, что люди забавные. Я умею принимать реальность. - О Боже, Джошуа, - Докём смеется, ловя себя на мысли, что он вообще-то скучал. По этой небрежности, по равнодушной легкости, по нему самому - скульптурной маске из безразличия, за которой прячется существо, что просто не знает, что ему надо понимать, а что - нет. - Ты никогда не принимал реальность. Джошуа пожимает плечами. Но улыбается вполне себе искренне. * В следующий раз Докём встречает его слишком скоро - через неделю. Он опрокидывает на его строгий официальный костюм бокал с виски и чертыхается. Наверное, он слишком сильно вжился в роль человека. И слишком много проводит времени с больными, но - так уж получается - что все его естество тянется к тем, кто не может больше терпеть эту жизнь. - Все такой же неуклюжий, - фыркает Джошуа, и Докём давит в себе возмущение. Он вообще-то врач. Причем квалифицированный, он до сих пор получает степени в университетах, пусть и под разными именами. И смертей от его рук не так уж и много за все века его жизни. - А ты все такой же пижон. Я думал, ты уехал. - Я собирался, но решил остаться. - С чего вдруг? - искренне удивляется Докём и даже забывает заказать себе еще один виски. Он недоуменно смотрит на грязное пятно на пиджаке и почему-то громко сглатывает. У Джошуа идеальная стрижка. Аккуратные кольца на пальцах, элегантные зажимы на манжетах. Он подчеркнуто спокойно вытирает остатки алкоголя белым платком и вежливо улыбается, как по книжкам по этике: - Да так. Дела в Лондоне. Докём кивает. Он ярко улыбается, мягко смеется и говорит: - Тогда заходи как-нибудь. Я буду рад еще одной встрече. * В дождливые вечера ему снятся кошмары. Но не те, что приносит с собой Дино, и не те, что являются отражением долгой жизни. Ему снится боль - вся та дикая и ломающая кости тяжесть, что он ощущает у тех, кто рядом с ним. Умирающие легкие больных чахоткой, гниющая плоть пациентов с гангренами, рвущаяся кожа на обожженых лицах. Он улыбается днем тем, к кому приносит весь этот ужас - и задыхается по ночам, когда это все возвращается к нему самому. Докём судорожно сжимает пальцами мокрую от пота простынь, рвет ее с громким треском и глотает собственные крики - он это научился делать еще давно. Еще в темные средние века, когда боли было чуть меньше, но куда глубже. Он с силой сжимает зубы, ощущает, как они начинают крошиться, и словно через ватное одеяло чувствует ледяное прикосновение к своему лбу. Эти пальцы он узнает всегда, даже спустя еще три сотни веков. - Я думал, ты придешь все же утром, - хрипло выдыхает Докём, даже не пытаясь смеяться. В ночи это будет слишком уж мерзким по отношению к самому себе. Джошуа мягко трогает кончиками пальцев скулы, убирает прилипшие к коже волосы, стирает дорожки слез. Смотрит своим вежливо-равнодушным взглядом и немного улыбается. Докём прикрывает глаза и молчаливо просит не уходить - не в эту ночь. Не как в тот раз, когда они разошлись на столько лет в разные части человеческого мира. Джошуа садится на край кровати. И все еще молчит. * Матильда умирает тихо, но Докём держит ее за руку, шепчет, что все хорошо, хотя и знает, что ей адски больно. Она дышит тяжело, мучительно захлебываясь кислородом и выдыхая капельки крови. Ее уже даже не трясет - она просто молча задыхается и медленно и неутешительно умирает. - Ты скоро с ним увидишься, - говорит ей Докём и улыбается - его глаза темнеют, по рукам идет черная вязь, а губы синеют. На мгновение, но он дарит ей предсмертное спокойствие после всей той боли, что она испытывала до этого момента. Она распахивает глаза и замирает - ее тело постепенно застывает во времени. Докём слышит за спиной судорожный вздох, что перерастает в тихий плач - привязанности тоже делают больно. Иногда даже больнее, чем открытые раны. - Ее надо отправить в морг, - мягко говорит всхлипывающей медсестре Докём и сжимает ее плечо. Ничего. Немного ее боли он тоже может забрать. * Джошуа говорит спокойно и вежливо, смотря скорее в окно, чем на него: - Дальше будет хуже, - и аккуратно ставит стакан с водой на стол. За пределами кабинета слышатся чьи-то крики и стоны. - А то я не знаю, - фыркает Докём, зажмурив от усталости глаза. - Я читаю новости. - Тебе надо уехать из больницы. - Ага, конечно. Чтобы через месяц снова оказаться тут. Брось, мы оба знаем, что я никуда не денусь от мест, где все плохо. Джошуа стискивает стакан - совсем не тонкое стекло трескается в его ладони: - И все снова будет как тогда? Ты годами потом собирал себя по частям. Ты думаешь, что мне легко будет снова все это выдержать? Докём молчит долго - он перекатывает на языке ответ, злые слова, что рвутся изнутри, чтобы сделать больно. Чтобы одной фразой сорвать с бесстрастного лица эту маску, ударить обидой, что скручивалась внутри столько десятилетий. Обрастая болью и злостью. - Ты ничего не выдерживал, дорогой. Ты ушел и не вернулся. Джошуа не дергается. Он прищуривает глаза, сжимает зубы до сведенной челюсти - эти эмоции виднеются невооруженным взглядом. - Я не уходил. Это ты - сбежал. - Кому ты вре… - Ты, черт подери, ушел на рассвете. Просто встал и ушел. И даже не обернулся ни разу, - тихо говорит Джошуа, не отводя взгляд. И Докём вдруг понимает - он злится. Его равнодушие тоже иногда дает трещину, выдирает все то, что за ним остается - те эмоции, что делают его похожим на человека куда больше, чем на хтоническое существо. - И я узнал о том, что с тобой только через Джонхана. Ты хоть понимаешь, что я думал все эти годы? Да я решил жить, как обычный человек, чтобы… - он замолкает. Прерывает себя на полуслове, делает глубокий вдох и отворачивается. Докём молчит - он ощущает повисшее в воздухе окончание фразы, проводит ее через все свои нервы и не понимает. Это же Джошуа ушел. Оставил его после адской войны, после стольких лет боли, что он оставил в палатках лекарей. Одного и с пустотой внутри. Исчез и не вернулся. Только вот Джошуа никогда ему не врал. И не посмел бы. - Но я не… - Не помнишь, я знаю. Мы все знаем. Это то же самое, что и у Сынчоля - только он перерождается, а ты забываешь, - тихо говорит Джошуа, а потом внезапно усмехается. - Я даже благодарен за это. Я хотя бы всегда знаю, что ты остаешься собой - тем же самым придурком, который когда-то сказал, что верит, что я не ледяной говнюк. Докём срывается, он вскакивает со своего стула и прижимается к Джошуа - путается пальцами в тонких волосах и утыкается носом в макушку, ощущая, как чужие пальцы сжимают его больничный халат. Это чертовски неудобная поза - спина и плечи затекают почти сразу же, но он не может отпустить его - не сейчас. Да и никогда в принципе. - Уходи, пожалуйста. Эта война страшнее. Тебе будет больнее, и ты… - Ты же потом найдешь меня? - перебивает его Докём. Он закрывает глаза и целует его в волосы. - Расскажешь про то, как мы с тобой сильно похожи на людей, и как неимоверно долго мы с тобой вместе? - Конечно, - мягко говорит Джошуа, немного отодвигаясь. Он тянет Докёма сесть к себе на колени и улыбается. - Конечно, приду. Упрямый дурак. - Я тоже люблю тебя, - смеется Докём. Джошуа обреченно качает головой - на лицо возвращается его спокойная равнодушность и вежливая улыбка. Разве что глаза уже заранее грустные. Докём ему улыбается - он чувствует его тихую, почти что скрытую боль внутри за холодной личиной равнодушия. - Мы слишком похожи на людей, - вдруг тихо говорит Джошуа, и это кажется чем-то очень важным. И очень личным. - Кто, если не мы? - смеется Докём и целует. Спину простреливает боль от неудобной позы. Но поцелуй все равно выходит правильным и нужным.