***
Дирк отказывается от яичницы с беконом. Ты застываешь с пустой скорлупой в руке, и остатки белка стекают по твоим пальцам. — Дирк, — недоуменно протестуешь ты. — У нас же план… — Я не хочу, — повторяет Дирк и склоняет голову так, что над очками появляется край ресниц, а затем, вероятно, и огненно-желтые радужки, — ты замечаешь, что отвертка в его руках завораживающе, но тщетно вращается против часовой стрелки. И ты решаешь не настаивать, решаешь поверить. Дирку, который за все время вашего знакомства ни разу не изменил своего решения. Дирку. Вы разговариваете как всегда, и Дирк очень тщательно подходит к выбору слов. Он говорит ровно, медленно, — с заметными паузами там, где их обычно не бывает, — и как-то далеко. Шуруп под отверткой не поддается ему мучительно долго. — Мне кажется, ты крутишь не в ту сторону, — подсказываешь ты. — К слову, сие что? Дирк слегка оборачивается на твой голос, затем смотрит на свои руки. — Это легкие, — поясняет он, проворачивая отвертку в другом направлении. Шуруп встает на место, и соединенный металл отзывается глухо и пусто. — Легкие, — выдыхаешь ты и дотрагиваешься до едва заметной линии на стыке. — Разве легкие не должны быть подвижны? — Это для робота, Джейк. Ему они совершенно не нужны. И Дирк запинается всего на секунду, и всего секунду его ровный голос понижается, а затем неожиданно подскакивает, так что последние звуки исчезают где-то на губах. Ты представляешь внезапно ожившую кардиограмму. Дирк забирается кончиками пальцев под острые линзы и стирает сырость с глаз. Ох. В твоей груди отчетливо ощущается неконтролируемо участившаяся пульсация, но легкие тебе подвластны, легкие набирают воздуха ровно столько, сколько нужно. Тепло уходит из рук, и ты натягиваешь рубашку на плечи и оставляешь пальцы на планке, подальше от чужой кожи. — Давай что-нибудь посмотрим, — предлагаешь ты, когда потрескивание в ушах превращается в шум, и мысленно добавляешь вопросительный знак на конце. Дирк проводит пальцем дугу по искривленным пластинам, слегка надавливает. Метал не поддается — ты почему-то этого не ожидал. Прикосновение остается на нем пятном, какое в любом другом случае ты непременно принял бы за вмятину. Ты склоняешься над ним, чтобы получше разглядеть, и иллюзия тут же исчезает. — Давай, — соглашается Дирк. Ты заставляешь его выбрать фильм, и он как минимум дважды перебирает все имеющиеся диски, перед тем как остановиться на «Космической Одиссее». Диван скрипит под твоим весом — ты отсчитываешь четыре секунды до выдоха. Дирк приземляется рядом, но заметно дальше, чем обычно. Четыре, восемь, двенадцать. — Музыка красивая, — замечаешь ты. Твой ботинок стучит по ковру под другой ритм. — А что происходит? И Дирк объясняет — будто репетировал сотни раз. Он говорит между редкими диалогами, подробно и уверенно, а ты каждый раз киваешь и улыбаешься, и думаешь, что это, на самом деле, очевидно. Ты сбрасываешь ботинки и подтягиваешь колени к груди. Дирк кладет руку на спинку дивана, и ты сидишь достаточно низко для того, чтобы его пальцы задели твои волосы. Ты запрокидываешь голову и терпишь его прикосновение на своем скальпе. — Дирк, — говоришь одновременно с кем-то с экрана, — не желаешь?.. Дирк давит тебе на затылок ладонью, не отворачиваясь от фильма. — Данный диалог очень важен для понимания сюжета, — практически шепчет он, когда остается только нагнетающая музыка. Ты дожидаешься конца сцены. Чужие пальцы настойчиво перебирают твои волосы. — Не желаешь посмотреть на звезды? — спрашиваешь ты тогда. — Я видел звезды уже тысячи раз, — отвечает Дирк, потом замирает на секунду. — Три тысячи шестьсот пять, если быть точным. Ты поджимаешь губы. — А если в моей компании? В море? Дирк молчит отвратительно долго. Его ногти монотонно цепляются за твои спутанные угольно-черные пряди и тянут так, что кожу начинает покалывать. Ты жмуришься до слез — и все это необъяснимо становится в десятки раз хуже соленого, глубокого одиночества посреди океана, хуже любой ссоры, хуже случайно разбитой в понедельник тарелки. Ты наклоняешь голову вперед и упираешься подбородком в колени. — В таком случае, — заключает Дирк под незатихающий саундтрек, — я был бы не против посмотреть на них еще один раз. Большего тебе и не надо.***
Дирк делает что-то по мелочи, и ты стоишь в центре комнаты и притворяешься, что помогаешь, и вздрагиваешь, когда тебя зовут. Когда солнце уходит далеко за горизонт, а море становится неотличимо от берега, Дирк зажигает маяк. И ты бывал здесь прежде, но количество ступеней не перестает тебя поражать. Дирк спускается медленно, каждый его шаг грохотом разносится между старых стен. Ты дожидаешься его внизу. — Мне нужно что-нибудь захватить? — спрашивает Дирк, наконец вставая рядом с тобой. Пол врезается в его подошвы, небесно-черные даже при свете лампы. Ты качаешь головой. Дирк смотрит вверх, сквозь гущу тяжелого, пыльного воздуха, надеясь найти то ли фонарь, то ли звезды, и упирается в потолок. И дверь неожиданно легкая, ты тянешь сильнее, чем нужно. Ветер тут же заползает в пропитанный маслом и солью маяк, забирается тебе под воротник. Свет лампы, которую, вероятно, никто никогда не протирал, тонет в обжигающе белом свете луны. Ты жмуришься — Дирк протягивает тебе свои очки, и ты не замечаешь и практически подпрыгиваешь, когда пластик упирается в твою свободную ладонь, а Дирк проскальзывает мимо тебя. Ты надеваешь его очки поверх своих, затем все таки снимаешь свои, но в итоге отказываешь и от этой идеи, потому что темные линзы оставляют мир неестественно безликим. Ты цепляешь их на футболку. Дирк идет впереди тебя и лишь изредка оглядывается, хотя тебя определенно лучше слышно, чем видно. Шелест травы отчетливо предает твои шаги. По полузатопленной пристани вы идете не спеша, хоть Дирк и держится более уверенно — ты кладешь руку ему на плечо, чтобы точно не упасть, но легче тебе от этого не становится. Море оказывается прямо здесь, под ногами, и ты не уверен, не провалишься ли еще через шаг, и вода не отступает от… Дирковские пальцы неизбежно, неотвратимо ложатся тебе на пояс. Ты заставляешь себя оторваться от бескрайнего океана и выставляешь перед собой свободную ладонь — ты рассматриваешь еле заметные в обрамлении луны шрамы и вены и уже начавший слезать черный лак; и пальцы сгибаются по-ночному медленно, оставляя на коже выступы и складки. У самой яхты ты решаешь отпустить Дирка, а Дирк решает отпустить тебя, и ваши руки соприкасаются где-то внизу. Дирк направляет тебя к месту, скрытому от света маяка. Ты выходишь в море и ориентируешься только на его голос. Спустя пять минут свет действительно пропадает, а вместе с ним — и сам маяк. Его силуэт оказывается лишь немного более тусклым и густым, чем небо. Дирк застывает у края палубы, и его, в белой майке и со светлыми волосами, видно невероятно отчетливо. И его пальцы проворачиваются как шестеренки, когда он смотрит в сторону острова, такого крохотного и удушающего, такого несущественного по сравнению со всем, что ты успел повидать. Но ты слышал, как Дирк зовет его домом, и от этого тебе почему-то становится до ужаса тяжело. Ты расстилаешь на палубе плед. От него отчетливо пахнет травой и праздничным тортом — Дирк проводит по нему рукой и срывает пару засохших листьев. И плед оказывается достаточно широким для того, чтобы между вашими плечами осталось несколько сантиметров. Ты вспоминаешь, как когда-то мог свободно положить руки за голову, как твои ноги не доставали до края, и тебе каждый раз приходилось снимать ботинки. Облака, белые до боли, из китов превращались в шляпы. Ты постоянно об этом говорил, но никто с тобой не соглашался. Тогда ты обувался снова и очень долго завязывал шнурки. Ты пытался рассмотреть в коте лягушку, а в рыбе — трубку, и солнце обжигало тебе глаза, но ты уже тогда носил только очки с диоптриями, а обе руки были безуспешно заняты. Ты сдавался и уходил так, в носках по колено, и тогда ботинки не переставали оставлять на твоей коже мозоли. Ты прислушиваешься к треску волн где-то внизу, к тихому, плавному дыханию Дирка и жмуришься всего на секунду, а когда открываешь глаза — тебя встречают звезды. Дирк убирает упавшие на лоб пряди и запускает ладонь в волосы, по привычке заводя их за уши. Вы молчите до трещин на губах, до сухости в горле, и все твои мысли заняты беспокойными дирковскими пальцами, выводящими на шершавой ткани узоры и постоянно касающимися твоей руки. Но спустя вечность Дирк прокашливается и начинает тихо говорить о чем-то своем. Ты с трудом разбираешь его шепот — имена, места, даты кажутся пазлом с недостающими деталями. Звезды покалывают глаза и отпечатываются у тебя на веках. — Джейк, — зачем-то обращается Дирк. Ты и так его внимательно слушал, внимал каждому, мать его, слову. — Насчет Рокси. Ты рыщешь в необъятном океане своего сознания и не можешь придумать ни единого ответа. — Она, — продолжает Дирк, потому что конечно же он не может остановиться, — хорошая знакомая и коллега. Ты это знаешь, ты видел, как Дирк делится с ней остатками апельсинового сока. — Я бы не променял ее дружбу ни на что, хоть нам и редко выпадает возможность пообщаться, — сообщает Дирк, и это для тебя тоже очевидно. — Однако ее интересы несколько… иные. Ты вскидываешь брови вместо полноценного вопроса, потому что твоего голоса не хватит даже на один слабый звук. — Я нравлюсь ей в романтическом плане, — поясняет Дирк и заслоняет глаза ладонью. Ты касаешься его очков у своей шеи, проводишь пальцем по угрожающе острому краю и решаешь отложить за пределы пледа. — И я, к сожалению, не способен ответить ей взаимностью. У меня нет к ней романтических чувств и быть не может. А без этого отношения хуйня. Тебе интересно, основывается он на собственном опыте или на той сомнительной литературе, что ты успел у него позаимствовать, но это совершенно неважно — ты отрешенно киваешь. Небо абсолютно чистое — перед тобой только звезды. И вопрос был скорее «когда», чем «что, если». Ты не сразу осознал, что это случится — рано или поздно, но в какой-то момент все сомнения будто испарились. Ты думаешь о том, как медленно и незаметно подкрадывается прилив, как неожиданно обжигает ноги вода там, где еще минуту назад был только горячий песок, хотя приливы — обычное дело, ты видишь их каждый день. Каждый день Дирк расстается с тобой только вечером, у маяка, и всегда протягивает обе руки, но тут же убирает одну в карман. Ты жмешь оставшуюся, возможно, недостаточно сильно, прощаешься и уходишь. Спускаешься по склону в скользкой темноте. Твоя яхта шла так же плавно в тот день, когда все началось, невероятное ощущение движения и свободы — твои слезы перемешивались с бесчисленными каплями воды за бортом, о чем никто никогда не узнает, потому что ты был один, совершенно один. И тебе было все равно, куда плыть. Дома тебя не ждали, да и сейчас не ждут. Но Дирк рядом. Возможно, невыносимо рядом. Его пальцы на твоих плечах. Он тянет тебя к себе, прижимается лицом к твоей груди. Ты застываешь. Дирк всхлипывает, тебе кажется, что всхлипывает, ты скорее чувствуешь, чем слышишь. На всякий случай ты гладишь его по руке. Как в «Халке». — Все хорошо, — произносишь, хотя сам не уверен, хотя оно может показаться лишним, хотя тебе так никто никогда не говорил. На всякий случай. В твоей груди — звезды.