Семья

Лейтмоти́в (нем. Leitmotiv — ведущий мотив) — музыкальная мысль, мелодия, связанная в опере с определенным персонажем, воспоминанием, переживанием, явлением или отвлеченным понятием, возникающая в музыке при его появлении или упоминании в ходе сценического действия.

      Первая ночь Брука на корабле тихая. Он сам вызвался дежурить, боясь снова проснуться одному. Поэтому он умышленно игнорирует тот факт, что Робин должна была занять его несколько часов назад и смотрит в небо, играя спокойную, нежную мелодию, его элегия.       За глазами (хотя у меня нет глаз! йо-хо-хо-хо!) всё ещё мерещатся темное-больное-красное-улыбки-болезни-обещания, сердце (хотя и сердца у меня нет! йо-хо-хо..!) скрипяще-невидимо трепещется под рёбрами, даже не находясь внутри. Оно давно сгнило там, в тумане одиночества и агонии, а оставшиеся чувства биения, голода, сонливости.. Это всё - иллюзия, пародия на правду, которая исчезла с временем, проведенным на корабле павших товарищей.       Иллюзия, которая вернулась снова.       Он не жив и не мёртв, и Брук, возможно, поверил бы, что он скорее мёртв, чем жив. От него остались только кости, незаменимое афро, недописанный романс и любимая, старая скрипка. Ни сердца, ни желудка, ни-ка-ких внутренностей.       Его заполняет музыка (пытается). Обрамляет кости тонким слоем нежности, успокаивает скрипяще-невидимое сердце, заполняет несуществующий желудок едой и помогает уснуть (потерять сознание) долгими, холодными ночами. У него музыка выливается из глаз океанами слёз и бежит-бежит, пока не закончится партия. У него под пальцами играет горькая желчь, раздирающая музыку изнутри, а в костях шевелятся черви-личинки-мухи, будто в трупе.       Будто и вправду умер.       — Брук, — внезапный голос возвращает в реальность. Прямо сейчас он на "Таузенд Санни", он с новой командой, он не мертвый (но и не живой), он не должен был задумываться о подобном здесь, в столь живом, светлом месте. Медленно-скрипуче-болезненно поднимая голову от скрипки, на которую он смотрел уже, наверное, час, Брук, своими черными-невидимыми-несуществующими глазами, увидел своего капитана. Луффи выглядел немного потрепанным ото сна, но сидел на поручнях корабля ровно, уверено, решительно. Слишком бодрый, чтобы подумать, что он проснулся недавно. Глубокие темные глаза смотрели на него с неподдельной нежностью и заботой (заслужил ли труп такое?), что выглядело, на самом деле, достаточно мило и забавно. Вот что такое ощущение любви, так ведь?       — Брук, ты живой, — он замер. Несмотря на глупости, которые он обычно вытворяет, Луффи был очень проницательным и умным. Это Брук понял уже в Триллер Барке, когда капитан улыбнулся ему во все зубы и предложил вступить на борт его корабля. Когда пообещал исполнить мечту Брука, когда по скулам побежали настоящие, правда настоящие, слёзы.       — Конечно, Луффи-сан, — с некой нисходительностью сказал Брук, не ощущая себя живым. Хотя трудно не поддаться этой иллюзии: рядом с командой мир сиял красками и скрипяще-невидимое сердце гулко играло, пело и танцевало. Из-за еды Санджи, желудок тяжелел, пел вместе с сердцем в ансамбле. Но всё это - ложь. Приторная, вяжущая на кончике языка. Он ни жив, ни мёртв уже пятьдесят лет и ожить ну никак не может. Он лишь аккомпанемент в их живой, яркой опере.       — Ты жив, — настойчиво повторяет Луффи, хмурится, приближает лицо ближе и надувает щёки. Все его эмоции на лице: Брук сразу может понять, когда Луффи злится, когда огорчен, когда счастлив или когда разочарован.       Прямо сейчас капитан был между злостью, обидой и решительностью, не понимая, что ощущает больше, чтобы поддаться чувству с головой. Наверное, он выберет "решительно доказывать своё", вредно отказываясь принимать чужую сторону. А его же, Брука, эмоции никто никогда понять по лицу не сможет: кости не двигаются, они не тянутся, ни выражают что-либо. Они окаменевают в одном выражении и отчуждают от других.       — Я могу тебя тронуть, — и в доказательство своих слов хватает Брука за костлявую ладонь. Держит крепко, но заботливо, надёжно. — Значит, ты не призрак.       — Не призрак, — согласился он, смотря на сцепленные руки. Ладони Луффи обжигающие, немного влажные и по-больному мягкие. У Брука же нет тёплой кожи, нет пота и нет вариантов, как держать. Он умеет только обхватывать леденелыми костями в кольцо, лишь издалека похожее на пожатие, только жёстко удерживать в созданном кольце, только тянуться к любви, но никак не давать её.       — Ты чувствуешь эмоции, — капитан продолжает умным тоном говорить, будто из них младшим являлся именно Брук, а старшим - Луффи, что учит уму-разуму своего непоседливого родственника, — Значит, не ходячий труп.       — Не ходячий труп.       — А ты слышишь своё сердце? Оно тут, стучит вот, — и приложил вторую к пустой груди, в которой давно уже не было ничего. Не было сердца. — Прислушайся. Тук-тук, тук-тук. Слышишь?       Если сильно-сильно прислушаться, то.. слышит.       Тихо, медленно, будто нехотя. Но стучит. Как обычно звук скрипящий, словно расстроенная скрипка. Тук-тук, тук-тук, тук-тук.       Тук-тук.       — А если сердце стучит, значит ты жив, — заключает Луффи и улыбается. Широко, солнечно, нежно. Брук не может не улыбнуться в ответ, хотя знает, что кости никогда не смогут измениться в улыбке, как кожа. Не смогут растянуться и показать, что он рад. Но Луффи понимает и улыбается ещё шире, после сжимая Брука в крепких, заботливых и надежных объятиях.       Возможно, это всё иллюзия.       Ложь, интермедия между болью, это не важно.       Прямо сейчас он постарается быть живым(хотя за один день не оживешь, когда умирал полвека), пока что-бы-это-ни-было не закончилось. Его нонет начинается здесь и будь он трижды проклят быть призраком, если упустит такую возможность, йо-хо-хо-хо!