Покажи мне

Она улизнула без промедлений, исчезла, словно только на мгновение возникшая тень посреди облаченных в белое. Черные каблуки утопали в размякшей от прошедшего дождя земле, но тем слаще казалась ей эта ночь, наконец лишенная отвлекающего шума и огней. Уэнсдей не привыкла стучать. Уэнсдей любит делать все тихо. Особенно взламывать двери чужой обители. Изогнутая шпилька подходит идеально, отточенное годами до совершенства движение — и она внутри старого амбара, заваленного множеством картин. Стоит признать, Уэнсдей обратила бы внимание на каждую из них — монстры тоже ей были по душе — однако услышанное на балу интересовало ее куда больше, а расставлять приоритеты Аддамс умеет получше остальных. — Кто здесь? — художник обеспокоенно бросился к самой впечатляющей картине, набрасывая поверх плотную ткань. — Мог бы не спрашивать, — Уэнсдей неприязненно покосилась на мокрый местами пол, — довольно глупый вопрос, учитывая обстоятельства. Цепкие глаза девушки подмечали все, но многого не понимали. Ксавье выглядел иначе… глаза чересчур уставшие, и явно не от танцев на балу с Бьянкой. — Ты сбежал с праздника, — отчеканила Уэнсдей, заставив парня скривиться. Как же он ненавидел этот её тон. — Волнует? — его глаза смотрели куда угодно, лишь бы не в эти полностью черные радужки. Такое поведение девушка тоже не понимала. — Нет. — Тогда почему здесь? Почему не с ненаглядным Тайлером? Столько желчи в одной фразе… Занимательно — скользнула вязкая мысль в сознании, задерживаясь сладостным послевкусием непреднамеренной победы. — Я кое-что увидела, — Уэнсдей медленно подошла ближе, отчего свет явственнее очертил ее скрытую вороновым платьем фигуру, — когда коснулась бокала Бьянки, из которого она вливала в себя то голубое пойло. Ксавье резко вздрогнул, прикрывая лицо ладонями. Они дрожали, и эта мелочь только сильнее подстегивала любопытство. — Что ты увидела? — парень сглотнул, его голос звучал глухо, будто со дна водоема, в котором так и хотелось утопиться. — Ты хотел забыть меня, — ровно и без запинки выдала Уэнсдей, — и я хочу знать почему. Художник молчал, лишь только неосознанно цеплял передними зубами нижнюю губу, размышляя. Его нервное движение. Аддамс хорошо запомнила эту ранку, сохранила глубоко в памяти. — Ты волнуешься. — Хватит меня читать! — рявкнул Ксавье, внезапно вскочив со стула, его руки сжались в кулаки, когда он двинулся вперед, но Аддамс не шелохнулась, — ты не можешь знать все, только потому что захотела. Люди вокруг — не твои марионетки в какой-то дурацкой выдуманной игре. Да что ты. Еще посмотрим, кто из нас на крючке. — Дальше будут пытки, — обычно предупреждение работало, но только не с ним, — если не ответишь на поставленный вопрос. Торп лишь рассмеялся, и слишком разбито и отчаянно звучал его смех в тот момент. Такая сильная боль в голосе не могла остаться незамеченной, только не для Уэнсдей. Но она промолчала, выжидающе глядя перед собой. — Ты уже пытаешь меня. Он уперся руками в стол, будто боясь сделать что-то непоправимое. — Мне не понятна твоя метафора, — возразила девушка, неосознанно задерживая взгляд на венах, заметно проступающих сквозь слишком бледную кожу парня, — пытка выглядит совсем иначе. — Ты ничего… не знаешь о пытках, Уэнсдей, — голос дрогнул на звуках ее имени, став ниже. Опаснее. Аддамс не знала страха, она никогда не чувствовала бегущих мурашек по коже. До этого дня. До того момента, как услышала свое имя, слетающее с уст художника. — Покажи мне, — требовательный голос всегда был ее сильной стороной, никто еще не ослушался, ни разу, — покажи свои пытки. Обычно светлые глаза с изумрудным оттенком в темноте казались отлитыми из обсидиана, почти как у самой Уэнсдей, но что-то в них переменилось в один миг, то был взгляд хищника. Но Аддамс знает, что на каждого хищника найдется охотник. — О, я бы показал, — его руки нашли что-то в стоящей за одной из картин коробке, пока девушка могла лицезреть лишь его ровную спину, — но только, если ты мне доверишься. Уэнсдей не знает слова «доверие», однако ей слишком хорошо знакомо «притворство». — Показывай. — Придется подойти ближе, — слегка кривые губы изогнулись в ухмылке. Такой до безобразия неправильной, что Аддамс сочла бы приемлемым назвать ее красивой. Худые пальцы сомкнулись на спинке стула. Крепко, до побеления костяшек. В другой руке Уэнсдей увидела плотную веревку. — Это больше походит на мои представления о пытках, художник, — ему показалось или это разочарование в голосе? Ничего, вскоре он изменит ее мнение, — я подписывалась на нечто новое. Известная информация не интересует. — Садись, — один кивок головой. Аддамс показалось, или ею командуют? Тогда почему так хочется подчиниться? Уэнсдей не любит долгих размышлений. Она не разбирается в чувствах, которых у нее нет. Она делает то, что хочется. Здесь и сейчас. Однако знает ли она, чего хочет? И оголенная кожа плеч в очередной раз покрывается едва заметными мурашками от соприкосновения с ледяными пальцами Ксавье, когда она поддается. Его ладони гипнотизирующе скользят ниже, от плеч к предплечьям, туда, где тело уже не прикрывают готические кружева. Немалых сил стоит удерживать голову прямо, борясь с желанием повернуть ее и проследить за этими чарующе-губительными движениями жадным взглядом. Грубая веревка царапнула запястья, перетягивая едва ли сильнее, чем требуется, обездвиживая девушку. Но этих пут Торпу оказалось мало. Уэнсдей не видела — чувствовала, как сместилось его тело, как пригнулось ниже к полу, когда очередная веревка затянулась вокруг лодыжек, надежно фиксируя добровольную пленницу. В этот раз Ксавье обошелся без контакта с его кожей, что действовала, словно охлаждающий лед, в котором Аддамс ощутила резкую нужду, что вовсе не ожидала найти в себе. — Связал меня, художник? — разве ее голос когда-нибудь звучал так хрипло? — Глупый вопрос, — парень склонился к ее уху, обжигая дыханием нежную кожу, — учитывая обстоятельства. Обычно мягкий и приветливый, сейчас — словно пропитанный смесью огня и угрозы, требовательный и уверенный настолько, что вместе с горячим шепотом непривычное для Уэнсдей тепло передалось ниже. Туда, где она не планировала его ощущать. Ксавье поднялся и, не удостоив девушку взглядом, прошел мимо, направляясь к выходу. Аддамс прикусила язык, вовремя поймав едва не сорвавшуюся с губ мольбу. — Ты ведь не думала, что я собираюсь уйти? Мы только начали, — художник закинул цепь на дверь, закрывая сверху надежным засовом, — все интересное ждет впереди. А когда он обернулся, Уэнсдей испугалась по-настоящему. Так, что контрастный холод, остудив ее жар, когтистым страхом пополз верх по позвонкам. Аддамс ни разу не слышала этот звук так явно, так неумолимо и безвозвратно. Стук сердца, что предательски доказывало — она все-таки чувствует. И чувство это было чистым желанием, облаченным в облачно-белый цвет. Он станет ее траурным цветом, если эти пальцы коснутся кожи еще хоть раз. — Сейчас я покажу тебе настоящую пытку, Уэнсдей, — и угроза его впервые отдалась страхом внутри, Аддамс уже поняла, что проиграла. Когда колени сжались в легкой дрожи от вида его приближения, а разум затуманился, растеряв все осознанные мысли, что тонули в темном омуте глаз Торпа. Но Уэнсдей не готова сдаваться так просто, ее проигрыш надо заслужить. Острые скулы, словно ножи, но так и хочется коснуться… Так близко и недостижимо для той, чьи руки перетянуты, и веревка в одно мгновение становится раскаленными оковами, что не терпится сбросить. — Как же наверное неприятно… я ведь совсем рядом, — одна незаметная слабость, что Уэнсдей может себе позволить, опустить взгляд на искривленные в усмешке губы, — скажи мне, чего тебе хочется? Целовать тебя. Пока твои губы не распухнут от моих поцелуев. Пока кровь снова не выступит на этой дурацкой ранке. — Убить тебя. И нет ничего слаще той лжи, что вырывается защитной стеной, когда остальные барьеры давно осыпались жалкой грудой камней под ногами. — Но ты не можешь, верно? — низкий смех отдается в груди, а Ксавье довольно проводит языком по нижней губе, замечая взгляд Уэнсдей, который она так отчаянно и тщетно пытается скрыть, — и как ни велико твое желание… ты не можешь даже пошевелиться. И она резко моргает. Ведь, словно молния, вспыхивает внутри непоправимое понимание. Лишь сейчас Аддамс во всей мере осознает свой очевидный промах, ведущей к неминуемому поражению. Лишь когда недобрая улыбка расцветает на лице художника, собственные глаза наполняются ужасом, а щеки теряют бледность, приобретая красноватый оттенок. — Можешь скрывать дальше, Уэнсдей, — его руки сжимают дерево чуть выше ее плеч, мучительно близко и запредельно желанно, — но ты хочешь вовсе не убить меня. Я знаю, что эти веревки тебе не помеха. Слишком догадлив и чересчур привлекателен. Опасная смесь, если ты уже сделал ошибку, уступив ему победу. — Ждешь похвалы? Бледные пальцы зависли в воздухе, обхватив неровный кончик тугой черной косички. — Жду награды, — ни грамма злорадства, лишь самоуверенное спокойствие с бескрайним терпением. — Попробуй однажды брать, а не ждать, — незаметно перешла на шепот Уэнсдей, пугаясь собственных слов, но все-таки продолжая, — ускоряет процесс. — Тогда я возьму это, — одной рукой он сорвал резинку с волос, попутно расплетая всегда затянутые в косы пряди сперва с одной стороны, а потом с другой, — для начала. Уэнсдей задержала дыхание, чувствуя как непривычным каскадом спадали локоны, рассыпаясь по прикрытым кружевом плечам. На миг ей стало любопытно, захотелось взглянуть на себя со стороны зеленоватыми глазами Ксавье. Аддамс желала узнать, почему в них плескается такое пламя. Неужели, она его разожгла? — Тебе без хвостика тоже лучше, — произнесли чуть слышно приоткрытые губы девушки, когда она инстинктивно потянулась руками к завязанным волосам художника, но тут же замерла, вспомнив про веревки. Ни один жест не мог остаться незамеченным, не мог проскользнуть мимо жадного взгляда, под которым каждая клеточка кожи желала воспламениться. Тем более этот непроизвольный жест, чистое желание коснуться, пропустить его русые волосы сквозь пальцы, будто текучую, расплавленную бронзу. — Не сегодня, Уэнсдей, — Ксавье ухмыльнулся, не прерывая зрительный контакт, — позволю распустить их, когда в следующий раз навестишь мою мастерскую. Его глаза темнее ночи, а пылающий взгляд смотрит насквозь, замечая все сокрытые желания скованной собственными принципами девушки. Но Уэнсдей решительна, и плевать на глупый орган в грудной клетке. — Я не вернусь сюда. Еще посмотрим. Рациональность берет верх, но Аддамс предчувствует: одно прикосновение губ художника, и разуму придется отступить. Ее глаза уже с вечность прикованы к этим соблазнительным губам, и Ксавье все замечает. Намеренно не высказывая вслух, наслаждается очередной негласной победой, новым раундом, в котором обошел названную в честь среды. Уэнсдей затаила дыхание в ожидании следующего хода. Она понимает, что проиграла. Знает, что задолжала ему приз. И Ксавье не намерен больше медлить, он готов забрать свое. Немедленно. Художник исступленно припадает к ее ключицам, отчего девушка запрокидывает голову, открывая доступ к самым нежным участкам шеи, позволяет ему проложить влажную дорожку из поцелуев ниже, туда, где уже мешает оказавшаяся лишней ткань платья. — Чего ты хочешь на этот раз? — шепчет она, запоздало отмечая, как вибрирует от напряжения собственный голос, как непривычно нежно звучат слетевшие с уст слова. — Сейчас увидишь, — выдыхает Ксавье, оторвавшись от ее кожи, и Уэнсдей зачарованно глядит на слегка поблескивающие губы, что самодовольно кривятся от предвкушения. Все внутри на мгновение сжимается, низ живота пылает, когда его ладони лениво мнут подол платья, забираясь под ткань, когда прохладные пальцы распространяют волны жара своими прикосновениями. — Я все еще могу убить тебя, — прошипела Уэнсдей, ощущая насколько приторная и неправдоподобная ложь срывается с языка. — Если бы хотела, я бы уже был мертв. И нет слов, способных возразить. Дыхание сбивается с привычного безразличного ритма, пока художник оглаживает внутреннюю сторону бедра, царапая немного загрубевшей от кистей кожей. — Это будет мне мешать, — одним движением он ловко срывает обхватывающие лодыжки путы. Уэнсдей в замешательстве, она хочет возразить, но мысли растворяются в ощущениях, когда чужие губы обрушиваются на ее, сминая в поцелуе. Жадном, в меру грубом, нетерпеливом. Точно таком, как Аддамс себе представляла каждый раз, цепляясь взглядом за красноватую ранку. Ксавье умело отвлекал ее, зарываясь одной рукой в распущенные темные кудри, пока другой медленно скользил выше, между бедер, незаметно для Уэнсдей разводя их в стороны. Девушка выгнулась в пояснице, когда его пальцы встретили преграду в виде нижнего белья, от которого не терпелось избавиться. Прежние разумные мысли отчаянно бились в сознании, но теперь уже стена была выстроена вокруг них, не позволяя мешать умелым рукам художника. — Тоже лишнее, — шепнул он, поддевая надоедливую тонкую полоску ткани, отодвигая в сторону. Уэнсдей инстинктивно подалась вперед, проклиная собственной разум за подлое предательство. Ее щеки пылали, губы приоткрылись от постыдных звуков, рвущихся наружу, которые Аддамс настойчиво душила, едва сопротивляясь потребности простонать столь желанное имя. Медленные движения сводили с ума, пытали все время изменяющимся темпом, а самообладание рушилось под взглядом напряженных темных глаз. Она слышала дыхание Ксавье — такое же неровное, как собственное, заметно сбивавшееся от каждого ее рваного выдоха в не прекращающие поцелуев губы художника. Уэнсдей задыхалась, чувствуя как неправильно-откровенно бьется сердце, как внутри горячо и влажно от ритмичных движений внезапно переставших быть холодными, длинных, изящных пальцев. И Аддамс поняла, что значит пытка, когда Торп резко остановился, продолжая целовать ее и не позволяя сжать бедра. — Тебе надо только попросить, — вкрадчивый шепот прямо в раскрытые губы, — и я продолжу. Уэнсдей могла легко освободиться, но силы упрямо покидали ее разнеженное тело, а сознание плыло от вида искусанных в поцелуе губ Ксавье. Горячие ладони продолжали выводить круги на бедрах, так и не приближаясь к самому желанному месту. Всего пара слов, что словно острые наконечники стрел, ранили изнутри в попытке вырваться наружу. Обоюдное молчание наполняло тишину, приправленную тяжелым дыханием обоих, сходивших с ума непримиримых соперников, что не желали компромисса. — Ксавье… — голос дрогнул, а Уэнсдей впервые зажмурилась, переступая через дебри собственных убеждений, — пожалуйста… С меня достаточно этой пытки. Спустя миг художник вновь обрушился на ее губы, улыбаясь через поцелуй, пока движения его пальцев творили невероятное, заставляя девушку извиваться от нарастающего напряжения. Словно неудержимая лавина, обрушилось на Уэнсдей долгожданное удовольствие, рассыпаясь тысячей взорвавшихся под прикрытыми веками фейерверков. Она замерла, обездвиженная, чувствуя, как сжимает внутри пальцы Ксавье, губы приоткрылись в немом стоне, который она поклялась не озвучивать. Но словно молитва — непрестанным повтором звучало его имя в голове. Дезориентированная, Уэнсдей раскрыла глаза, будто впервые оглядывая пространство вокруг. С удивлением отметила она, каким заботливым может быть поправляющий на ней одежду Ксавье, кажущийся не менее потерянным, чем она сама. Глаза — в пол. Художник не решался смотреть на нее, молча ослабил веревки за спиной, пытаясь восстановить собственное сбитое дыхание. Не проронив ни слова в удушающей тишине, он отошел от девушки, дрожащими руками упершись о заваленный старыми красками стол. Недоумевающий взгляд кричал громче любых вопросов, что не требовали оглашения. — Хотел показать тебе пытки, а в итоге погибаю сам, — хриплое эхо осело поверх завешенных полотен. Использованные путы обычным мотком веревки лежали под ногами растерянно разглаживающей помятое платье Уэнсдей. — Я думала, твои метафоры закончились давно, — привычный тон вернулся, сменив собой подрагивающий шепот. — Каждый миг я буду вспоминать, как твой осуждающий взгляд на лице заменяется чистым блаженством, — признание было тихим, несмелым, будто Ксавье боялся собственных слов, — и каждый миг буду желать увидеть это снова. Хотелось скрыться от самой себя, от спрятанных глубоко внутри чувств, ворвавшихся в сознание, словно ураган, сметающий любые выстроенные годами преграды. Уэнсдей бесшумно покинула мастерскую, коря глупое сердце, что обливается кровью, желая остаться. Еще одна слабость уже ничего не изменит. Она обернулась на самом пороге. Обернулась и пропала, утопая в бездне темных глаз, невзирая на разделяющее их расстояние. — Я передумала, — чуть слышно, будто ветер, колышущий травы, ровно настолько, чтобы Ксавье уловил слова, — если будут еще такие пытки… хочу, чтобы ты истязал меня чаще.