All The Young Dudes — Sirius's Perspective

Сириусу никогда не нравились портреты, висевшие на стенах поместья Блэков. Они изображали кучу его старых ворчливых родственников, которые к тому же все были отъявленными стукачами. Но обычно они не утруждались снизойти до разговора с ним, привередливо задирая носы и бросая на него брезгливые взгляды, которые, если привыкнуть, было несложно игнорировать. Однако летом тысяча девятьсот семьдесят третьего года всё изменилось. Когда Сириус вернулся домой, он с ужасом обнаружил, что вдобавок к привычным ежедневным чтениям морали от его матери, портреты его предков тоже решили не оставаться в стороне и почаще напоминать ему, какой он позор для всего рода. Он едва мог выйти из своей комнаты, не услышав ехидного замечания о том, как он позорит свою семью — Сириус хотел, чтобы он мог использовать магию; они с Джеймсом готовили заклинание, чтобы временно изменить внешний вид картин. Он просто мечтал превратить свою двоюродную бабушку Мюриэль в шелки или, возможно, тролля. Несмотря на это, громкое неодобрение его семьи только усилило решимость Сириуса доказать, что его не волнует ни одно слово, сказанное кем-либо из них. Только приехав домой, он немедленно распаковал гриффиндорские флаги, которые запихнул в свой чемодан, и повесил на стены с помощью клейкой ленты. Он почувствовал себя немного комфортнее, как только его спальня заиграла алым и золотым — он почти смог представить, что находится в гостиной Гриффиндора. Радость длилась недолго; Кикимер, должно быть, увидел «запретную атрибутику», когда пришел убираться, и настучал матери Сириуса, потому что в течение следующих двадцати четырёх часов она кромсала с помощью магии все флаги и остальные гриффиндорские вещи. Она заставила Сириуса вынести остатки на задний двор, затем дала ему коробок спичек и велела всё сжечь. Он отказался. Когда его ноги зажили и он снова смог ходить в семейную совятню, Сириус начал регулярно писать письма своим друзьям. Это было крайне необходимо, чтобы отвлечься, особенно потому, что Римус смог писать этим летом — очевидно, Лили Эванс заколдовала какую-то прозрачную бумагу, чтобы он мог использовать её для чтения. Это напрягало Сириуса (он должен был быть единственным, кто знал секрет Римуса, поэтому он не понимал, зачем тот сказал ещё и Лили), но он старался не сильно думать об этом, потому что, в любом случае, было приятно иметь возможность общаться с другом. Письма сделали следующие несколько недель лета сносными; Джеймс постоянно жаловался на скуку, Римус сообщал, что всё своё время тратит на домашнюю работу, а Питер объявил, что его семья собирается посетить Францию. Сириус тайком проносил послания в свою комнату, где сжимал страницы и представлял, что слышит голоса своих друзей и что они снова все вместе. В середине июля его мать перехватила письмо от Джеймса; она, как и следовало ожидать, была в ярости из-за того, что Сириус всё ещё общался с «этим щенком Поттером.» На этот раз вмешался его отец, читая лекцию низким, строгим голосом, от которого у Сириуса пробегали мурашки по позвоночнику. — Поттеры тебе не друзья, сынок, — холодно сказал он. — Они хотят, чтобы ты думал, что они заботятся о тебе, но я могу заверить тебя, что это не так. Такие люди, как они, полны решимости полностью искоренить образ жизни, который наша семья защищала сотни лет — они бы посмотрели, как ты прогнёшься под маглами, убьёшь в себе магию ради того, что они считают «главным благом». Они бы посмотрели, как загрязнятся наши роды; как будут отравляться разумы наших детей… После этого Сириусу больше не разрешалось пользоваться совятней. Конечно всё ещё была магловская почта — большой чёрный почтовый ящик на окраине поместья Блэков стоял в основном только для вида, и никто, кроме Сириуса, никогда не проверял его. Он уже усовершенствовал систему тайного выхода и точно знал, когда его никто не хватится. Тем не менее, всё было не так просто — Сириус не знал адреса Римуса, поэтому не мог отправлять ему письма, и Римус тоже перестал писать. К счастью, он запомнил адрес Джеймса, но тот ничего не понимал в магловской почте и сумел получить только одно письмо за весь июль. Без регулярного общения с друзьями Сириус быстро почувствовал себя очень одиноко. Дом казался слишком большим и пустым. С Регулусом они пришли к своего рода перемирию, которое в основном заключалось во взаимном игнорировании и лишь изредка разбавлялось натянутыми улыбками или замечаниями. Трудно было не завидовать его брату, который всё ещё имел беспрепятственный доступ в совятню и мог общаться со своими маленькими скользкими друзьями. Сириус попытался представить себе хитрого, подлого Барти Крауча, сидящего за сочинением послания, и испытал совершенное отсутствие воображения. Но всё же, по крайней мере, Рег был там. По крайней мере, он отвёл взгляд, когда увидел, как Сириус портил одну из книг своего отца в приступе ярости — хотя позже Орион, конечно, узнает, кто это сделал, и не будет к нему снисходителен. По крайней мере, Рег пробрался в комнату Сириуса той ночью — ничего не говорил, просто лежал рядом с ним, бок о бок, дыша в унисон, пока Сириус не заснул. На следующее утро они оба вели себя так, будто этого никогда не было. Иногда Сириусу хотелось, чтобы брат просто выбрал сторону. Это было невероятно запутано, когда в один момент Рег смеялся с ним, а в другой уже смеялся над ним, и Сириус никогда не был уверен, в чём причина таких перемен. Рег часто проявлял сочувствие, когда они оставались наедине, но их разговоры неизбежно заканчивались тем, что Сириусу просто нужно было подумать над своим поведением и начать играть по их правилам, и почему он не мог посмотреть на ситуацию с другого ракурса, и не мог понять, что их родители тоже находятся под большим давлением… Как-то во время одной особенно неприятной перепалки Регулус предположил, что Сириус специально выставлял их родителей злодеями, потому что ему просто нравилось играть бунтаря, которого не принимает собственная семья. Это был первый раз, когда Сириусу захотелось действительно ударить младшего брата. За неделю до церемонии обручения Рег снова стал проявлять сочувствие. Он мог сколько угодно защищать их родителей, но не мог отрицать, что вынужденно жениться на своей кузине было объективно ужасно. Всю неделю он ходил вокруг Сириуса на цыпочках, чувствуя плохое настроение своего брата. Это не сильно помогало, но было лучше, чем ссоры. Утром в день церемонии Сириус проснулся, чувствуя оцепенение. Как бы он ни пытался отрицать это, день наконец настал: он должен был обручиться, и он абсолютно ничего не мог сделать, чтобы остановить это. Он на мгновение задумался о том, чтобы отказаться вставать с постели, но был уверен, что родители заставят его пройти через церемонию, даже если это означало бы буквально тащить его к метафорическому алтарю. Он пребывал в оцепенении, когда облачился в отвратительную зеленую парадную мантию. Он пребывал в оцепенении, когда мать провела расческой по его волосам, которые он нарочно растрепал. Он пребывал в оцепенении, приветствуя поток родственников, приглашенных стать свидетелями радостного события. Он пребывал в оцепенении, когда Регулус сжал его руку и прошептал: — Всё будет хорошо — я обещаю. Просто подожди. Он едва переваривал слова. Нарцисса даже не выглядела как реальный человек в своём ужасном платье; она казалась персонажем со страниц страшной истории. Было что-то трагическое во всех этих кружевах, что-то решительное в свирепом блеске её глаз. Их посадили рядом перед зрителями. Она всё ещё была выше его. Сириус задавался вопросом, сможет ли он отправлять письма своим друзьям из Дурмстранга. Заговорил его отец. Он задавался вопросом, может ли быть выход из всей этой неразберихи, когда он достигнет совершеннолетия — конечно, его родители не смогут принудить его к браку, когда он станет юридически взрослым? Он подумал, что ему следовало потратить больше времени на изучение мелочей закона о браке волшебников. Но Римус просмотрел все эти книги и ничего не нашёл… Теперь говорил его дядя, рассказывая что-то о святости традиций и трудных временах впереди. Сириус задавался вопросом, что бы сделала его мать, если бы он просто встал и убежал. Он мог бы уйти в лес, жить в пещере, как они с Регом всегда мечтали в детстве… Нарцисса встала. Сириус моргнул, приходя в себя. Он сидел как вкопанный, тупо уставившись на свою кузину. Он тоже должен был встать? Было ли это частью церемонии? — Мы должны немедленно прекратить это всё. Нарцисса не повысила голос, но он ясно и резко прозвучал над толпой. Тишина была мёртвой, тяжёлой и неподвижной. Сириус слышал биение собственного сердца. Что? Он огляделся, ища объяснения. Лицо его матери было искажено яростью; Беллатриса маниакально ухмылялась. Рег поймал его взгляд, улыбаясь почти так же широко, как Белла, хотя он явно пытался подавить свою улыбку. Что происходит? Оказалось, отец Нарциссы также пребывал в замешательстве. Он шагнул к дочери, прошипев: — Ты думаешь, это игра?! Нарцисса держала подбородок высоко, сжав губы в тонкую ровную линию. Она прошептала что-то своим родителям, и Сириус не без удовольствия увидел, как его тётя тут же грохнулась в обморок на ковёр. Позади них собравшиеся зрители начали перешёптываться между собой. Сириус озадаченно наблюдал, как его мать ворвалась к нему и потребовала объяснить, что происходит. Нарцисса повернулась к ней, на её лице не было и следа страха. — Я дала непреложный обет. Её голос даже не дрогнул, когда она произнесла это, глядя Вальбурге Блэк прямо в глаза. Толпа затихла, прислушиваясь. — Что? — это был не вопрос — в голосе его матери не было любопытства, только чистая ярость и ненависть. — Я дала непреложный обет выйти замуж за Люциуса Малфоя, как только сдам КОТОВ. Сириус почувствовал себя так, словно его ударили по зубам. Он не мог поверить, что Нарцисса — идеальная, надменная, прямолинейная Нарцисса — действительно осмелилась бросить вызов их семье так резко и публично. Это будет скандал эпических масштабов — возможно, даже хуже, чем его распределение на Гриффиндор. Сириус вдруг увидел свою кузину в совершенно новом свете. На мгновение воцарилась гробовая тишина, в следующее — разразился хаос. Все кричали, его дядя пытался защитить Нарциссу от его матери, посыпались резкие вспышки света, из палочек полетели проклятия. Его родители могли говорить о приличиях сколько угодно, но ведь и Сириусу откуда-то достался его характер — наблюдая, как церемония разваливается на глазах, он точно понял, что в семье разгорается огромный скандал. Ему удалось ускользнуть, увернувшись от своих родственников, и поспешить обратно к Регу. Они вдвоём нырнули за декоративную статую, выглядывая сбоку, чтобы посмотреть, как члены их семьи кричат друг на друга. — Ты знал? — спросил Сириус, чувствуя легкое головокружение. Его брат кивнул. — Нарцисса написала мне вчера вечером. Она попросила, чтобы я не говорил тебе, мы не могли этим рисковать. Но я же сказал, что все будет хорошо! Сириус испытал такое облегчение от такого поворота событий, что даже не смог найти в себе силы разозлиться на то, что ему не сказали. Вместо этого он смеялся вместе с братом, наблюдая, как их двоюродная бабушка мечется в поисках шляпы, которую их троюродный брат сбил с её головы. * * * Сириус не представлял, чего ожидать после такого исхода церемонии помолвки. Он думал, что его родители могли бы запретить ему ещё больше всего, выплеснуть новый поток ограничений. Он беспокоился о Дурмстранге, гадая, не воплотят ли они эту угрозу в реальность в крайнем случае. Он уже предвкушал момент, когда всеобщий гнев с Нарциссы переключится на него. Но этого не произошло. Вместо этого его родители, казалось, игнорировали его. Они, конечно, всё ещё читали ему нотации, всё ещё насмехались над его поведением. Но физические методы дисциплины закончились, и по большей части его оставили в покое. Он даже смог снова начать пользоваться совятней, хотя и неофициально — они просто, казалось, не утруждались напомнить ему о запрете. Он начал понимать причину внезапных перемен в отношении к нему, когда случайно подслушал разговор родителей в кабинете отца. Как-то ночью Сириус улизнул из своей комнаты, чтобы поискать блуждающие огоньки в саду за домом — он прекрасно знал, что нельзя ходить за ними, но было бы забавно просто посмотреть. Проходя мимо двери кабинета отца, он остановился, удивлённый тем, что родители ещё не спят. Очень осторожно он прижался ухом к двери. — …не уверен, что мы можем так игнорировать многолетние традиции… — О, пожалуйста, Орион! Это не игнорирование традиции — есть прецедент! Ты прекрасно знаешь, что он никогда не сможет взять на себя такую ответственность. Его отец глубоко вздохнул. Сириус почувствовал лёгкий приступ тошноты — он сразу понял, что они говорят о нём. — Регулус подаёт такие надежды; через несколько лет он станет идеальным наследником. И ты не можешь не согласиться со мной. — Нет, нет, ты права… Я искренне надеялся, что он может созреть, что брак с Нарциссой может… ну, полагаю, что теперь это не имеет значения. Но мы не можем слишком спешить. — Конечно, нет. Я только предлагаю сменить приоритеты; речь идёт не только об их будущем… Сириус вернулся в свою комнату. Он не хотел больше слушать. * * * Не то чтобы он хотел быть наследником. Серьёзно, он на самом деле никогда этого не хотел — это всегда нависало над ним раздутым тёмным облаком, готовым лопнуть, как только ему исполнится семнадцать. В конце концов, разве не это было источником всех его проблем? Единственной причиной, по которой его родители так отчаянно пытались вылепить из него идеального Блэка? Его не волновали дом или состояние, и, тем более, глупые традиции и предубеждения. Он не интересовался политикой, не хотел тратить время на то, чтобы защищать честь семьи, не хотел гнаться за приличиями. Нет, его это всё совершенно не заботило — ни капли. Ну и что с того, если они сделают Регулуса наследником? Он гораздо лучше подходил на эту роль — он явно хотел этого, судя по тому, как он старался вести себя как примернейший сын в мире. Он был сущим ангелом, всегда в своём лучшем обличии, никогда не выходя за рамки приличий. Если родители говорили «прыгай», Рег спрашивал, как высоко. Он был воплощением того, что им было нужно — марионеткой. Безмозглый, трусливый маленький мерзавец, который сделает все, что они скажут, даже если для этого придется толкнуть родного брата под поезд. Что с того, что их мать души не чаяла в Регулусе, гордо улыбаясь, поправляя его слизеринский галстук, приглаживая его волосы нежным материнским движением. Кого это беспокоило? Сириус не нуждался в этом — не нуждался ни в ком из них. Ему было гораздо лучше одному. На самом деле, ему нравилось, когда на него не обращали внимания. Ему нравилось быть невидимым, незаметным, нетронутым. Ему нравилось быть предоставленным самому себе, когда родители не смотрели в его сторону. Ему нравилось, что они перестали читать ему нотации, что они почти не разговаривали с ним, что их взгляды проскальзывали мимо него, как будто он отталкивал их. Ему нравилось, что они сосредоточили все свое внимание на Реге, и ему, очевидно, это тоже нравилось; он глотал эту любовь, эту похвалу, как свинья, откармливаемая на убой. Сириусу было всё равно. Он не хотел думать об этом. Нисколечки. Ни капли.