Конфедерация

Ричмонд беспокойно расхаживал по кабинету, держа руки за спиной. Казалось бы — великолепная ночь, ясная полная Луна была видна почти из каждой точки города, лёгкий снег лежал на улицах — лишь недавно прошёл снегопад, которому радовались жители столицы, даже не подозревая, что скоро к окраинам может подойти враг. Все готовились к наступающим праздникам, хоть как-то пытаясь скрасить будни, большая часть из которых состояла в чтении фронтовых вывесок в газетах и работы. Правительство, как могло, скрывало успешное наступление Повстанцев, но каждый уже осознавал, что до крушения этой пропагандистской иллюзии осталось недолго, скоро все узнают, неважно как. Кому-то расскажут дезертиры, число которых к этому Рождеству стремительно нарастало, даже не сбавляя обороты. Если возможно было бы поставить заградительные отряды, да проблема в том, что и они скоро сбегут от той бойни, что происходит на всех фронтах. Повстанцы платят той же монетой, стремясь уничтожить каждого, кто хоть как-то связан с Конфедерацией, ведь у многих родственники погибли именно во время террора шестьдесят пятого года, а те, кто шёл убивать в первых рядах и того были выходцы из Вашингтона и Филадельфии, где проходили множественные чистки. Несмотря на скорое приближение празднования Рождества, Ричмонду не было до этого дела, его не покидали мысли о скором подходе революционеров к городу, и о скорой смене власти, что обязательно наступит — никто не даст ему жить на воле спокойно. Нетвёрдой походкой подойдя к камину, он смотрел в него, казалось вечность. Разгоравшиеся языки пламени привлекали не только своими незамысловатыми движениями, но и, так манящей, теплотой, которую хотелось бы почувствовать прямо сейчас. Будь он помладше, обязательно бы протянул руку к открытому огню, на что получил бы замечание от взрослых за излишнее любопытство. Но он лишь так и остаётся смотреть в одну точку, погрузившись в свои мысли, Ричмонд пытался просчитать всё наперёд, но суть ускользала от политика каждый раз, когда он думал о чём-то столь масштабном. Общее состояние также не способствовало мыслительной активности, истощённая войной столица — не лучшее определение, как для человека, что правит большой страной. Правил. Пытался править. Отойдя от камина, он взглянул на свой рабочий стол, что уже давно не был столь чист, как раньше. Горы разбросанных документов и пустые кружки из-под чего бы то ни было, он ведь обещал себе, что когда-нибудь уберётся тут для своего же удобства. Но это когда-нибудь не наступало уже около года. Ричмонд уже всерьёз задумался о том, чтобы отправить письмо в Филадельфию с решением о сдаче города с того момента, как он получил донесение о заходе вражеских войск на территорию Западной Вирджинии. Странно, что это сделали не столь давно, ведь после снятия осады Вашингтона армия более не была способна воевать также масштабно, как в начале войны. Все лучшие части погибли в той осаде. Если в скором времени он узнает, что Чарльстон сдали, а те войска Пенсильванцев, что были ближе всего к столице, подошли ещё на пару километров к границе — то он возьмёт в руки перо с сообщением о добровольной капитуляции Конфедерации, никаких условий не будет, он не дурак, чтобы не осознавать, что от него хотят. Это было уже давно обсуждено со всем правительством, все были согласны с его идеей. Но, с другой стороны, тогда ещё никто не думал, как далеко зайдёт эта война. Если бы тогда он только мог подумать, что случится со страной спустя несколько месяцев. Он сел в кресле, откинувшись и закрыв голову руками. В очередной раз жёсткая мигрень захлестнула его с головой, не давая даже думать. Это началось не так давно, но продолжается по сей день. Ричмонд тяжело дышал, в виски отдавала резкая боль, затмевавшая всё, а на глазах возникла некая пелена из мерцающих пятен, которые существенно сокращали угол обзора, перекрывая нормальное зрение. Он попытался потянуться к какой-то бумаге, чтобы прочитать её, но стоило ему выпрямиться, как в голову отдало очередной волной боли, которая надоедливо и болезненно сдавливала. Невозможно было сделать ничего, что не приносило бы боль, теперь она находилась не висках, переместившись на правую сторону головы, будто бы разрезая её на части. Недавно появилось изматывающее чувство, похожее на то, что мурашки ползают по телу, а левую руку уже начало колоть, как раскалёнными иглами, вскоре Ричмонд перестал чувствовать и её. Голову охватывали панические мысли, причину которых он не мог понять, дыхание участилось, а нарастающий страх сковывал тело, не давая пошевелиться под предлогом какой-то возможной смертельной угрозы, которая вот-вот явит себя. Столица уже пожалел, что зажёг свечи, ведь он не ожидал появления мигрени сейчас, но теперь это усложняло ситуацию в сотни раз, потому что он не мог даже открыть глаза, боясь ухудшения головной боли. Казалось, голова уже сейчас расколется на две части, подарив, наконец, так желанное спокойствие, и было даже неважно, что она могла бы быть последней в жизни, хотелось лишь спокойствия. Пытаясь встать, игнорируя боль, он сделал лишь хуже, забыть один из безобидных симптомов было возможно, но не когда дело касается разрушающей изнутри болезни. К горлу подступил ком, мешающий даже глотать, может, он даже бы не пропустил и воздух. Чем дольше Ричмонд стоял на ногах, тем хуже ему становилось, чувство тошноты начинало нарастать, от чего он одной рукой закрывал рот, прерывисто и быстро дыша, а неприятный ком в горле начал давить сильнее, распирая. Множество звуков в правительстве сливались в одним гул, давящий ещё сильнее, несмотря на то, что Ричмонд гордился тем, что кто-то продолжал работать в такое непростое время, сейчас он бы отдал всё, лишь бы не слышать этих напирающих звуков. Сейчас нужно было лишь дойти, наощупь или нет — неважно, главное дойти, главное найти это спокойное место, место без звуков, место где можно было бы уйти от вечного гула. Если бы его сейчас нашли в таком состоянии, то все засомневались в том, может ли он править страной, все полномочия отдали бы Монтгомери, как второму человеку после столицы, а ему и так не до смеха с его-то странной любовью к работе, он бы просто захлебнулся из-за новых обязанностей. Почему болезни всегда наступают так внезапно, выбивая почву из-под ног. Ад, из которого нет спасения. Почему невозможно изобрести лекарство от этой изнуряющей боли, заставляющей просто лежать на протяжении нескольких часов, теряя столь драгоценное время. Ему сильно повезло, что по пути ему никто не встретился, он видел лишь ковры на белом полу, освещаемые ненавистным светом от свечей. На ощупь дойдя до какой-то из спален в столичном правительственном здании, он даже не дотрагивался до свечей, что могли бы осветить ему дорогу в этом мраке, освещалась комната лишь слабым лунным светом, лучи которого пробивались через небольшую щель между шторами. Он прикрыл дверь, лишь бы не слышать тех отдалённых звуков. Ища опору в любых вещах, что попадались под руку, он пытался дойти до кровати в углу комнаты, но не успел. Ещё одна отвратительная особенность. Мышцы правой части тела резко онемели, заставив болезненно упасть на пол, от этого мигрень лишь усилилась, каждый звук сейчас был как молотком по голове, даже собственное дыхание теперь больно било по вискам. Слёзы подступили к глазам, ограничивая обзор ещё сильнее, чем всепоглощающие мерцания. Ричмонд больше не мог встать на ноги, он не дошёл всего пару метров. Ощущая свою беспомощность перед напирающей болезнью, он смог лишь поджать колени ближе к себе, обхватив их одной рукой, что ещё не онемела, но уже покалывала изнутри, вызывая невозможный дискомфорт. Он ощущал себя жалким и бессильным, больше всего он ненавидел это ощущение, он понимал, что не может ничего сделать, лишь лежать, мучаясь, от нарастающей с каждым часом, головной боли, лишающей его всего. Он устал, он разбит, он отвратителен. Ненависть к себе в этот момент, смешиваясь с чувством всеобъемлющей тревоги и паники, образовывали ядрёный флакон из различных чувств и эмоций, с которым невозможно было делать ничего — лишь смириться. Ричмонду оставалось лишь лежать здесь, на холодном полу, не чувствуя большей части тела, но отчётливо ощущая распирающую изнутри головную боль и осознавая, как тёплые слёзы текут по щекам, затуманивая взгляд ещё больше. Но он не издал ни звука, Ричмонд точно не хотел, чтобы его нашли в таком состоянии, неспособным делать ничего. От остроты этого приступа хотелось кричать, ведь таких сильных ощущений он не испытывал ещё ни разу, но из-за условий, в которых он находился, оставалось лишь непрерывно смотреть в одну точку, временами прикрывая глаза, и сильнее сжимать кулаки, в попытке избавиться от желания громко закричать. Спустя несколько часов, что виделись вечностью, мигрень наконец начала сходить, что позволило политику заснуть. Обнаружил он себя уже утром, лежащим в той же комнате, но уже в кровати, укрытый одеялом. На небольшом столике рядом стоял графин с водой и наполовину полный стакан. В горле к тому моменту уже неимоверно жгло, что заставило потянуться к налитой воде, выпив почти залпом всю налитую жидкость. Пара лучей солнца пробивались сквозь шторы, что так и остались закрытыми, но теперь они уже не доставляли дискомфорт, как несколько часов назад. Ричмонд старался восстановить в памяти события прошлой ночи, невольно поджав губы, от неприятных воспоминаний, пожалуй, это было одним из самых сильных приступов, что были до этого. Отбросив эти мысли, чтобы избежать перегрузки после того что произошло, он просто наслаждался тем, что имел сейчас — спокойствием и тишиной. Но вдруг, он наконец собрался с мыслями, осознав, что его ведь кто-то нашёл и теперь всё правительство может узнать о, поразившей его, болезни. Он взглядом метался по комнате, пытаясь найти хоть какую-то подсказу, что позволила бы понять, кто это был. Поиски не увенчались успехом, что заставило лишь устало потереть переносицу. К тому моменту Ричмонд понял, что везение бессмертных работает выборочно, и сейчас оно помогло быстро восстановиться после мигрени. Но он был всё ещё довольно уставшим после приступа, отчего решил пока не думать о том, кто ему помог, но потом он обязательно его отблагодарит. Если в правительстве узнают об этом — так тому и быть. Спустя несколько минут бесцельного лежания на кровати и великолепного покоя, он услышал стук в дверь. «Этого ещё не хватало», всё-таки, его до сих пор волновал вопрос с его болезнью, а также реакция его коллег на это. А что если власть в стране пошатнётся ещё сильнее? Пока Ричмонд думал об этом, медленно приподнимаясь на ослабевших руках, в комнату вошёл знакомый — Монтгомери. Увидев его, Ричмонд лишь устало выдохнул и легко улыбнулся, всегда этот человек выручал его во многих ситуациях, и эта была не исключением, пожалуй, он был самым лучшим помощником и другом. Сам же Монтгомери ещё пару секунд смотрел на сидящего на кровати больного, после чего улыбнулся, прикрыв рот рукой. Подойдя ближе, он аккуратно присел на край кровати, оценивая состояние Ричмонда, но лучше было бы спросить у него самого, ведь так? Хотя, он бы и ответил что-то в стиле «я в порядке» — это было бы уже утешением, и снимало часть волнения. — Как ты себя чувствуешь? — Полушёпотом начал Монтгомери, старясь не напрягать сидящего рядом друга. Зная, в какой ситуации тот был, любой фактор мог бы вызвать повторный приступ, а этого ему бы не хотелось. — Всё хорошо, спасибо. Чувствую себя великолепно. — Ричмонд пододвинулся ближе, положив голову на плечо другу, в ответ он почувствовал лёгкий поцелуй и медленные, можно сказать, успокаивающие, поглаживания по плечу. Так они и сидели молча, никто не хотел разрывать тишину, им обоим было комфортно сидеть так, просто наслаждаясь присутствием друг друга в этой комнате. Солнечные лучи слегка освещали комнату, а шторы оставались закрытыми, всё ещё сохраняя какую-никакую темноту в помещении.

***

Спустя несколько дней политик уже полностью восстановился, вернувшись к своим рутинным делам. Перебирание бумаг и решение очередных фронтовых вопросов опять упали на плечи Ричмонда, надоедая и раздражая. Каждый день одно и то же: потерпели поражение там, отступили здесь. Невозможно. Но самым странным было то, что Повстанцы не проявляли той же активности, что и ранее, это и озадачило столицу. Впрочем, скоро была ясна причина этого — Британия была вынуждена прекратить поставки оружия из-за блокады важных портов, принадлежащих северянам. Странно, но Ричмонд совсем не помнил, чтобы он отдавал приказ о блокаде гаваней Пенсильванцев, ведь должного внимания флоту он не уделял. Подозрения упали на Монтгомери, который, давно знакомый с Таллахасси, стремился наоборот улучшить положение Конфедерации на море. Судя по всему, ему даже удалось разработать хорошую стратегию по подрывной деятельности, благодаря которой флот уже долгое время контролировал важные порты. Впрочем, северяне могли бороться с этим лишь на суше, потому что все строительные верфи и корабли были эвакуированы во Флориду ещё перед началом войны. Единственное, что могло бы помешать такому великолепному положению на море — Британия. — Ричмонд. — Монтгомери, можно сказать, ворвался в кабинет столицы, застав того врасплох. — Прошу прощения, что без стука и формальностей. Это срочно. — Ричмонд быстро кивнул коллеге, чтобы он продолжил говорить, сцепив руки перед собой. — Британцы прорвали морскую блокаду. Ладно бы только это, так они начали двойные поставки через Канадские порты, скорее всего, связующей частью является либо штат Нью-Йорк, либо Огайо. А ещё… — Он перелистнул пару страниц доклада, скорее всего, с описанием нынешнего положения на берегах около севера и поставках англичан. — Чарльстон он… — Монтгомери выдохнул, но столице стало всё ясно, сразу после первых слов. — Пенсильванцы перешли в наступление и им удалось взять город. — Ясно. — Ричмонд посмотрел прямо в глаза стоящего перед ним человека, после отведя взгляд на документы, лежащие перед ним. Взгляд зацепился за чистый лист, который он взял в руки, осмотрев со всех сторон. Убедившись, что он подходит для написания важного письма, жестом пригласил секретаря к себе. Как только Монтгомери сел на стоящий рядом стул, политик тяжело выдохнул, ещё раз посмотрев во взволнованное лицо друга. — Сейчас, я вынужден признать, нам не остаётся ничего, кроме как сдаться. — Бумаги, что были в руках сидящего рядом человека, оказались на столе, а сам он направил взгляд в пол, осознавая всю серьёзность положения. — Поэтому, — Продолжал Ричмонд. — Нам сейчас нужно написать письмо высшим лицам Пенсильванцев с заявлением о добровольной и безоговорочной капитуляции. — Но что скажет правительство? Я в курсе, они были осведомлены, но ведь… — Взволнованно пробормотал Монтгомери. — Уверен, они уже сами всё понимают. А теперь, мне нужна будет твоя помощь, нужно подобрать лучшие формулировки. — На самом деле, это не было настоящей причиной, Ричмонд лишь хотел, чтобы рядом с ним был близкий человек, который, при случае поддержал бы его. Тучи над столицей сгущались, скоро начнётся гроза, а снег, выпавший несколько дней, уже давно растаял. Прошло уже около получаса, как они закончили с письмом, передав его в канцелярию, как важное, что требовало отправки специальными людьми. Двое убирали кабинет Ричмонда, когда столица наткнулся на чёрную папку, у него возникли подозрения, что же там могло быть. Развернув её, он увидел небольшую, специально сделанную пометку. Ошибки быть не может, это та самая папка, те самые документы, которые стоило бы уничтожить. Причём, в ближайшее время, ведь они грозили большими проблемами после капитуляции, и так подавленному морально Ричмонду. Он не хотел портить ни своё положение, ни подставлять дорогих ему людей. Взяв в руки папку, он подошёл к зашторенному окну, слегка отодвинув ткань. На улице уже бушевала гроза и сильный ливень, они не добавляли никакой радости столице. В такой погоде он увидел своеобразный знак, будто ему самому осталось недолго и скоро его жизнь будет такой же неспокойной, как небо над городом сейчас. «Почему я до этого дошёл? Как это вышло..? Это конец.» Он отдёрнул штору, устремив взгляд на хозяйничающего в кабинете Монтгомери. Быстро глянув на папку, в его голове созрела идея, банальная и простая, но самая эффективная, если нужно было избавиться от таких важных вещей. — Не хочешь погреться у камина? — Спросил Ричмонд, тепло улыбнувшись.

***

В эту ночь бушевал особенно сильный ливень. По окнам без устали барабанила шумная дробь дождя, к стеклу прилипали листья, а временами слышался завывающий гул ветра. В здании правительства была необычайно тихая ночь. Свет погасили рано, рабочий день быстро кончился, а те кто успел - собрали вещи и спешно покинули это место. Шумные коридоры опустели, а люди, вечно болтливые, громкие и шуршащие документами, утихли и молча разошлись в тревожном ожидании нового дня. Последнего дня для Конфедерации. Ричмонд уже который час в полумраке обессилено лежал на кровати, прикрыв глаза слушал шум ненастья, бьющего по окнам, под треск огня от камина, служившего единственным теплом и источником света в этой огромной комнате. Предварительная капитуляция подписана, и документы были немедленно отправлены на фронтовую границу, чтобы не допустить продолжения бессмысленного кровопролития. А самое главное - политический компромат и прочие военные преступления уже были преданы огню. Но даже после этого конфедерату было неспокойно, а в голову закрадывалась холодящая душу мысль, что дальнейшие шаги севера будут иметь не самый гуманный оттенок. Возможно это была его последняя спокойная ночь, чтобы можно было вот так просто лежать, зачарованно смотреть на языки яркого пламени в полумраке, слушая убаюкивающий треск и бесконечно долго размышлять о туманном будущем. Каяться в грехах было поздно, ведь их количество на этих землях давно обрело неизмеримые масштабы. Опьяненный властью он действовал жестко и решительно, не глушась методами в своём слепом желании доказать свою силу и утвердить властный авторитет. Ричмонд никогда не задумывался о кровавом наследии первых лет конфедерации, когда власть была особенно шаткой, а социальные, экономические и политические проблемы сваливались на головы нового правительства и одна за другой сотрясали страну. Но сейчас, разбитый и уставший, но лёжа в тёплой постели на мягких перинах, он окунулся в воспоминания о прошлом, анализируя и прокручивая в голове всю свою столичную жизнь. «Но ведь потом мы наладили поставки, встали на путь развития производства…Разработка новых экономических проектов улучшила благосостояние населения. Что вам не нравится, чертовы серверные революционеры?!» Ричмонд ощутил удушливое чувство паники и тяжело вздохнув закрыл лицо руками, прислушиваясь к дроби дождя, что с силой бил по стеклу. Он и не заметил как дверь в спальню открылась и гробовую тишину разорвал едва слышный вопрос: — Тоже мучает бессонница? Ричмонд с немой благодарностью взглянул на вошедшего и глухо ответил: — Да… Проходи. Голова разрывалась от сотен мыслей: воспоминаний, тактических поражений, ошибочных политических решений и самое главное - страха перед будущим. В этой военной неразберихе было непонятно какой факт по итогу всплывёт в ненужный момент и сыграет в суде против тебя. Вероятно, Монтгомери был единственным, с он действительно желал обсудить Конфедерацию. Единственный, с кем он мог быть откровенным в этом вопросе. — Хочешь поговорить?— друг тихо присел край кровати и выжидающе уставился на столицу, что перевёл на него тяжелый от усталости взгляд. — Да. И вновь в комнате воцарилась душная тишина, поглощавшая любые звуки и давящая на виски. Молчание обычно было желанным, но не успокаивающим, а только больше сжиравшим изнутри и усугублявшим внутреннюю панику беспокойной души пойманного в свою же ловушку конфедерата. — Чувствуешь вину?— Монтгомери будто бы читал его мысли и понимал его чувства без слов. Ричмонд тяжело вздохнул и повернулся, внимательно разглядывая в мягком свете камина эмоции на лице встревоженного друга. — Я просто не хотел такого исхода…— каждое слово давалось с необычайной тяжестью, отдаваясь болезненным покалыванием в груди.—Для всех нас. —Никто не хотел, но судьба распорядилась иначе. Не думай об этом сейчас. — напарник лишь усмехнулся и развёл руками.— Кажется госпожа фортуна обиделась на нас! Ричмонд слабо улыбнулся, на секунды отвлекаясь от тяготящих мыслей. — Отвернулась в самый ответственный момент, вот чертовка… — тихо пробормотал он нервно посмеявшись.— Из-за неё теперь под суд идти! Но после этих слов стало не смешно и в комнате воцарилась мертвая тишина. Монтгомери отвел взгляд, напряжённо разглядывая беспокойно мельтешащее пламя в камине, а Ричмонд неотрывно смотрел на него затаив дыхание, после чего впервые задал вопрос: — О чём ты сейчас думаешь? — 4 февраля 1861 года.— не глядя на столицу замогильным голосом прошептал он. — День когда Фортуна впервые улыбнулась югу. Известная и очень важная дата для всей конфедерации. Последние 10 лет её даже считали национальным праздником и никогда ещё никто не говорил об этом таким тоном. День когда всё началось. — Они тебя не тронут, не посмеют!— словно обретя былую уверенность заявил Ричмонд крепко сжав руку друга.— Экономические проекты с планом развития в пользу южных штатов были полностью уничтожены. Все что было связано с секретариатом- предано огню. Ты даже не столица! Им будет просто нечего предъявить. Монтгомери долго и напряжённо молчал, а после окинул столицу отнюдь не радостным взглядом. — Но ведь ты получил эту власть от меня… И мы… Ричмонд встрепенулся и одернув его со всей серьёзностью прояснил: — Под трибунал пойдут очень многие. У меня слишком много свидетелей, убрать которых не представлялось возможным. Но есть те, кого я…— Ричмонд пронзительно взглянул в ясные глаза собеседника и на секунды замешкался, не заметив, как в разговоре взял ладонь коллеги обеими руками. Сам себя не понимая он вполголоса медленно произнес то слово, что так давно крутилось на языке.— …Ценю. И не хочу подвергать опасности. Монтгомери изумленно смотрел в глаза затаившего дыхание друга, а после, впервые за вечер, одарил его тёплой улыбкой и легко откинулся спиной на мягкие перины двуспальной кровати, оказывавшись совсем рядом с ним. — Ты чувствуешь себя слишком виноватым. Ричмонд отпустил его руку и молчаливо отвёл взгляд, мысленно проклиная себя за то, как сильно сблизился с этим человеком, позволив ему читать себя как открытую книгу. Но сейчас ничего не оставалось, кроме как сказать правду. Быть может им больше не суждено встретиться. — Я окончательно сломал всё то, что ты когда-то создал. Я весь вечер думаю о том, почему сложилось именно так…— судорожно отчеканил он не глядя в глаза собеседника. Кажется именно сейчас он по-настоящему сдался, дав себе слабину признаться в стольких вещах, что тревожили и разъедали его изнутри.— Но я благодарен тебе абсолютно за всё, что ты делал для этой страны…И для меня. Услуга за услугу, помнишь? Я тоже сделал всё, что было в моих силах. Прости, я оказался плохим игроком... Монтгомери едва слышно вздохнул, после медленно повернулся на бок и легонько, как бы играючи, коснулся кончиков пальцев руки Ричмонда, что он часто делал во время их совместных игр в шахматы. Политик, уловив знакомые жесты, поднял на него изумлённый взгляд и ответил на невинные заигрывания, но не с такой уверенностью, как делал это обычно. — Есть вещи за которые тебе не стоит извиняться. — на какие-то секунды переплетая их пальцы тихо произнёс он и тепло улыбнулся.— Ты хороший игрок, просто нам не повезло с партией. После этого Монтгомери пододвинулся ближе и обнял друга, с теплотой прижимая к себе и легонько поглаживая по спине. В комнате воцарилось молчание в котором можно услышать всё: шум ветра и дождя, без устали надрывно бьющих по стёклам, а также приятный слуху треск огня, приглушённый свет и согревающий жар которого распространялся по комнате, даря необычайное тепло. Но если прислушаться, то можно было уловить тихое биение сердца того, с кем проводишь свою последнюю, спокойную, но такую длинную и бессонную ночь. Никто ничего больше не сказал, желая хотя бы на пару часов забыть про войну, политику и позорную капитуляцию, что изменила всю их жизнь. Говорить им было уже не о чем. Всё главное они уже сказали, а тратить разговоры на пустяки просто не было сил. Под расслабляющими и прикосновениями Монтгомери, в совокупности с погодой за окном и согревающим теплом в комнате, невозможно было не впасть в сонливое состояние. Ричмонд уже был близок к тому, чтобы наконец-то провалиться с сон, но неожиданно ощутил как друг приблизился к нему настолько близко, что можно было почувствовать его тихое дыхание. Приоткрыв глаза политик замер, внимательно в полумраке вглядываясь в лицо партнера, как в первый раз, пытаясь запомнить каждую мелочь. Кажется тот делал тоже самое, но явно не спешил действовать. «Будет ли когда-то всё как прежде?» Отчего-то в последний раз уставший Ричмонд позволил себе уступить право первого хода другу, разрешив утянуть себя в долгий и чувственный прощальный поцелуй. Нехотя отпрянув от столицы Монтгомери тихо добавил: — Шах и Мат, Ричмонд.