Слабеют с каждым разом их стволы,
Чтобы однажды сгорбиться навеки
И не поднять клонённой головы. «Берёзы», Роберт Фрост
Джек не знал ни одного другого места так же хорошо, как это. Он знал все его детали: выступы в покрытом под ним ледяной коркой металле и то, насколько далеко за пределы его видимости протирается пещера, чей потолок скрывался в тени. Он знал, как танцует тьма, когда на неё не смотришь — знал движение, которого никогда на самом деле не было. Он знал очертания висящих в тишине клеток, их линии, похожие на молодые деревца, скрытые наполовину холодным утренним туманом. Но больше всего Джек знал тишину. Он знал растущую внутри, словно от синяка, боль, и он раскрывал рот, просто чтобы от неё избавиться, и его собственный голос и ничей другой надломлено поднимался в безмолвной тишине. Он знал, как она звенит в ушах — тишина, похожая на то, как свежий снег приглушает звуки окружающего мира. Он знал слова, которые, дабы нарушить эту тишину, повторял про себя в отчаянном поиске уверенности: «Они придут. Я знаю». Время от времени, он мельком видел шагающего далеко внизу Питча, его чёрную фигуру в мире, где краски стали только тьмой. Король Кошмаров, верный своему слову, ни взгляда не бросал в сторону Джека.***
Еда превратилась в увлечение, долгое время принимавшееся за само собой разумеющееся, но теперь её очень не хватало. Джек был импульсивным созданием: он привык брать то, что хотел и когда хотел, потому как, раз его никто не видел, то и протестовать тоже было некому. Мальчик крал с подоконников пироги, прикарманивал с уличных лотков жареные каштаны, стаскивал буханки хлеба у зазевавшихся покупателей, что слишком долго не выходили из магазина. Он наслаждался стащенной едой почти так же, как наслаждался и хаотичным вихрем идеального дня для катания на санках: это сближало его с людьми, за которыми он наблюдал. Среди стольких вещей, что Джек не мог испытать, он мог разделить с людьми, по крайней мере, это. Теперь, когда он как никогда прежде нуждался в этих простых удовольствиях, Джек был их лишён. Он не похудел, не проявлял никаких признаков болезни, но чувствовал, как ползучий голод всё равно овладевает им. В свободные минуты — а их было много — Джек ловил себя на мысли о мамином рагу из баранины, о котором он недавно вспоминал. Он ловил себя на мысли о фруктовом кексе, некогда предложенном ему Северянином — когда-то, давным-давно. Теперь отказ от него казался ему немыслимым.***
Внизу послышались шаги, и Джек поднялся с того места, где лежал, привалившись к прутьям клетки. Тело мальчика болело от того, что тот так долго был неподвижен, но впервые за… недели? Месяцы? — волна уверенности пронзила его. Он ухватился за прутья и, пошатываясь, встал на ноги, сжимая металл так сильно, что заболели костяшки пальцев. — Эй! — позвал мальчик. — Эй, Питч! — от усилия у него заболело горло: прошло довольно много времени с тех пор, как он последний раз разговаривал с кем-либо, кроме самого себя, и ещё больше с тех пор, как ему приходилось напрягать голос выше шёпота. Шаги не замедлились. Они даже не дрогнули, и Джек ощутил, как нечто очень похожее на панику охватывает его. — Постой, — крикнул он. — Подожди… Просто посмотри..! Но Питч ушёл.***
Мальчик водил кончиками пальцев по льду и вспоминал, как вырисовывал на оконных стёклах завитки инея, словно то был сон из далёкой жизни. Он вспоминал, как оставлял свисающие с крыш сосульки, похожие на сверкающий хрусталь, — вспоминал снежок в руках, плотный и готовый для снежного боя. Джек вспоминал ледяную поверхность пруда, на которой скользили его босые ноги, вспоминал то, как ветер хлестал по ушам, когда он нёсся по льду, беспечный и свободный. В снежные дни дети визжали от восторга и смеялись. Мир оживал благодаря комкам снега под их ногами, а воздух паром выходил изо рта. Однажды ночью в накрытой тьмой детской он оживил создание изо льда. Он вызвал снег там, где снега быть не должно, и тот белыми и мягкими хлопьями, кружась в медленном танце, падал вниз. Лицо Джейми с горящими глазами раскрытым ртом было самым прекрасным зрелищем, что Джек когда-либо видел. Его голос, назвавший имя Джека, был благословением. Зимний дух думал, что уже познал радость, но то, что вспыхнуло в его груди тогда, такое горячее и яркое, как само солнце, затмило всё. Слова этого маленького ребёнка были для него всем, чего он когда-либо желал. Мир возложили к его ногам, мир, полный мерцающей надежды, которой он никогда раньше не знал. Оглядываясь назад, Джек видел лишь застывшие дорожки слёз, что он больше не утруждался стереть, и всё это казалось детской мечтой — невероятно совершенной.***
Он рассказывал себе истории так же, как, помнилось ему, когда-то сочинял сказки для своей сестры. Хранители задержались, уверял он себя, потому что не смогли отыскать вход в логово бугимена. Они задержались, потому что Питч вновь вторгся в покой всех детей мира. Они задержались, потому что каждую ночь у мальчиков и девочек выпадали зубы, на каждую Пасху требовалось сотни тысяч яиц, от которых эльфов стоило держать подальше. Они задержались — но они уже идут. Джек всегда знал, что вера — могущественная вещь. Даже, пожалуй, самая могущественная из всех — и мало-помалу она от него ускользала. То, что зародилось как уверенность, пронзилось осколками сомнения и, как бывает с открытой раной, за которой слишком долго никто не ухаживал, инфекция распространилась. Хранители не пришли, шептал его разум, потому что они не искали. Они не пришли, потому что не заметили. Возможно, Северянин задавался вопросом, почему Рождество в этом году не было белым. Возможно, Кролик наслаждался не по сезону тёплой погодой. Но если им и приходило в голову искать мальчика, нёсшего зиму, — они ничего для этого не предприняли. В их наполненной всяческими заботами жизни он не был тем, на что стоило бы обратить внимание — тем, за что стоило бы бороться. Слова Короля Кошмаров как кислота жгли, когда Джек слишком много о них думал. Они проникали в истории, которые он сам себе рассказывал, и стандарты счастливого конца кусочек за кусочком урезались. Мечты наяву о спасении вспыхивали и блёкли. То, что он шептал себе во тьме, дабы поддержать надежду, постепенно изменялось. Он более не мог уверять себя, что Хранители придут. Не мог уверять, что они вообще хотели бы его видеть. Вместо этого Джек говорил себе, что они, пусть и в незначительной степени, заметили его отсутствие. Он говорил себе, что они, возможно, упоминали его раз или два. Он говорил себе, что этого достаточно.***
Послышались шаги, и Джек, пошатнувшись и чуть не упав, ухватился за клетку и с усилием поднялся на ноги. Его силы иссякли; теперь, после столького времени без движения, его конечности дрожали. — Питч! — его голос, слабый и сбивчивый, словно принадлежал птице со сломанным крылом. — Стой! — Но эхо шагов оставалось неизменным. Джек смог разглядеть лишь скользящую сквозь тени фигуру мужчины, величественную и непоколебимую. — Подожди! — вновь позвал зимний дух и затряс решётку со всей оставшейся в нём силой. Судорожный вздох застрял у него в горле. — Ты был прав. Пожалуйста, не у… пожалуйста. Король Кошмаров достиг арки, ведущей из зала, и Джек ещё раз набрал в грудь воздуха. — Они не придут! — прокричал он. Слова повисли в воздухе, как идеальный, кристально-чистый момент рассвета ледяным утром. Они пронзили тишину, как разбившееся стекло. И бугимен, к всё нарастающему восторгу мальчика, остановился. — Ты был прав, — всхлипнул Джек, с облегчением падая на колени. Он не хотел закрывать глаза — не хотел рисковать тем, что, когда он их откроет, Питч исчезнет. — Ты был прав, — повторил он, окончательно и надломлено, едва внятно. Мысль о том, что другой человек, должно быть, слушает его, наполнила мальчика такой огромной благодарностью, что перехватило дыхание. Но Питч не ответил. Он начал исчезать из виду, таять, как ночной кошмар в утреннем свете. — Нет, — выдохнул Джек. — Пожалуйста… я больше не… — Голова мальчика закружилась от ужаса; в отчаянии он просунул руку сквозь прутья так далеко, насколько только мог. Он тянул её вперёд до тех пор, пока его мышцы не запылали от усилий, а кожа на плече, врезавшаяся в металл, не покрылась синяками. — Питч! В его голосе слышалась паника; ужас пронёсся по всему телу, как разразившийся шторм. — Питч! Ответа не последовало. Тишина пещеры давила на духа со всех сторон. Она звенела у него в ушах, сжимала грудь, поднимая желчь к горлу. Один в темноте, Джек кричал, пока у него не сорвался голос.***
Больше зимний дух не поднимался, когда бугимен проходил внизу. Джек лежал, свернувшись калачиком, на дне своей клетки и прислушивался к шагам, не задумываясь, затихнут ли они. Он не взывал к Королю Кошмаров взглянуть на него. Не кричал, не просил и не торговался. Не умолял его: «Лишь раз».