Странно манящая чепуха

      Предатель-Ларч уехал. Старик-газетчик, разобиженный наездом Ларча, выстуживал месть снаружи и ждал прибытия патрульной машины на вызов о незаконном проникновении. Выжатое спазмом видение подсказывало Уэнсдей, что старикашка сдаст их полиции еще до того, как дворецкий окажется на полпути к дому Аддамс. Сирена огласит улицу после заката. А значит в распоряжении у них оставался короткий огрызок светового дня и целый отель, в который Уэнсдей и Энид нагло и на глазах у свидетелей вломились, обвешанные чёрными, лаковыми саквояжами.       Обходя первый этаж отеля, Уэнсдей примеряла к увиденной обстановке свои воспоминания. Эти две картинки походили друг на друга, как два лика одного человека — портрет в юности и посмертная маска. Забвение представало в виде обваленных винтовых лестниц, шевелящихся мусорных пакетов и выпотрошенных подушек; ангельские перья вмерзли в щербатый паркет. Уэнсдей наслаждалась увиденным: мир её детский грёз доживал, может, последнюю зиму, преданный смрадному копошению крыс.       Энид понравились сосульки на потолочных балках. Однако любование забвенными красотами отеля не стоило того, чтобы рисковать быть пойманными полицией — Уэнсдей понимала это. После прочтения письма от матери она просто не знала, куда еще они могут пойти.       Вместе девушки выбрали комнату с большим камином, в прошлом отведенную для столовой, но с растопкой они провозились бы до ночи. От холода решено было спасаться свечами.       Мистическим образом уцелевший здесь прямоугольный обеденный стол придвинули вплотную к стене между окон. Уэнсдей очертила этот место свечным полукругом — ушло три дюжины из её походных запасов. Сперва, проверяя выдержит ли, на стол свалили саквояжи и кофры, а затем и сами девушки с ногами взобрались на него и устроились рядом с грудой багажа.       Расчет был на то, что крысам удобнее оставаться внизу, а теплый воздух стремится вверх. Кошечки-подружки, подчинившись обстоятельствам, вплотную вжались в друг друга плечами на узком крае дубовой столешницы. Так Энид удалось согреться и задремать, а Уэнсдей — ощутить себя неприятно задушенной близостью подруги… Ради этого «неприятно» она оставила дом, школу и прежние свои строгие принципы; только это «неприятно» отвлекало её сейчас от мстительного желания немедленно поехать вслед за Ларчем, чтобы спалить дотла семейный особняк.       — Энид, — окликнула подругу Уэнсдей, когда та уронила голову ей на плечо. — Энид...       Повторила, но ответом было лишь сонное сопение. И не волк, и не человек — наказание. Вздохнув, Уэнсдей подумала про себя, что страдать ей осталось недолго. Свет за окнами тускнел. Когда совсем стемнеет, девушкам придётся исчезнуть, чтобы не отвечать на вопросы полиции, но, как, куда? Непростой это будет фокус.       В первоначальном плане Уэнсдей (теперь — в фантазии) их ждали поезда и круизные лайнеры; закоулки старой Праги, ацтекские пирамиды и ночные переходы по аравийской пустыне под куполом миллиарда звёзд. Уэнсдей мерещился тот несбывшийся блеск в пламени расставленных свечей. Злость мешала думать. Наказывая дочь за побег, Аддамсы лишили её свободы распоряжаться семейным богатством. Разве виновата избалованная семнадцатилетняя девчонка в том, что совсем не знает жизнь и плохо понимает, как устроить всё без денег?       Родители предупреждали Уэнсдей. Они сказали, что затея со спасением Энид — поступок необоснованно глупый; что будут последствия. Уэнсдей спросила: что могло бы обосновать такой поступок?       Мистер Аддамс сказал, что если бы в беде оказалась миссис Аддамс, то он бы пошел на такое.       Уэнсдей спросила отца — в чем разница?       Он ответил — любовь.       Тогда Уэнсдей, упрямо уперев руки в бока, сказала, что у нее тоже любовь. Зря сказала… второпях, не подумав. В понимании старших членов семьи «любовь» состояла из мрачной похоти и лобызаний. Допустить подобное между двумя школьными подругами — просто мерзость! Началась какая-то суета, посыпались ненужные вопросы. Тогда Уэнсдей упаковала вещи и поехала за Энид. И теперь они здесь.       Уэнсдей пребывала в несвойственной ей тревоге. Пути назад нет. А впереди — вопросы, она прокручивала их в голове и не хотела услышать наяву от Энид: «куда мы пойдем?», «не на улице же ночевать?», «думаешь, вдвоем мы далеко унесем чемоданы?», «а этой налички хватит, чтобы заплатить за двоих?»… и так далее, дьявол их побери! Гадкие, мещанские вопросы!       Уэнсдей много раз грозилась сбежать, много раз пыталась. Побег был ее целью, и чем ближе была эта цель, тем хуже делались обстоятельства. Пожалуй, одна она приняла бы отсутствие комфорта, нищету и соседство крыс. Но неженка Энид! Энид имела полное право злиться на Уэнсдей за спасение, из которого их обеих теперь надо спасать.       Внизу послышался стук. Это прошмыгнувшая мимо крыса уронила ряд свечей. Свечи покатились по ледяному полу и быстро потухли. Уэнсдей дернулась, вновь пытаясь избавить плечо от головы Энид.       — Мне приснилось, что Уэнсдей Аддамс спасла меня. И теперь мы свободны. И никто и ничто во всем мире не сможет указывать нам, что делать, — промямлила сквозь сон Синклер и только сильнее прижалась щекой. — Ну и устроила ты им, представляю лицо мамы, когда ей расскажут. Хотя, может, она уже и забыла обо мне… Я знала, что ты не забудешь, Уэнсдей. Ты нашла меня из-за видения?       — Везения, — сухо бросила в ответ Аддамс.       Энид наконец заерзала и отстранилась. На ее скуле остался отпечаток — вмятина от грубой ткани пальто. Взглядом сверху вниз из-под бровей, выражавшим, что она с трудом терпит то, что происходит, и терпит только ради неё, Уэнсдей поблагодарила Энид за понятливость.       — Я и так тут на самом краю сижу, — оправдываясь, сказала Синклер. — Ты сердишься?       Уэнсдей покачала головой.       — Просто размышляю о нашем с тобой положении. Обдумываю запасной план.       — Зачем он нам? План — это вообще не главное, — с воодушевлением произнесла Энид, сбрасывая с себя последнюю паутину дремоты. Её голос эхом звучал в стенах пустого дома. — Вся история человечества была про то, что кто-то поднялся с насиженного места и куда-то пошел. Древние кочующие племена, Колумб, Дарвин. Перемены могут быть пугающими. Но, что может быть более правильным, чем шагать в неизвестность, если наши предки делали это на протяжении развития всей цивилизации? И всё всегда шло не по плану!       — Погибнем, как герои. На солнце и на воле душистой смертью скошенной травы, — нараспев протянула Уэнсдей.       — Или выживем и станем править миром, — вздернув нос, возразила Энид. — Ты опубликуешь роман. Я тоже найду себе занятие. Будем делать, что захотим. Что-то новое каждый день! Нужно только решить, где устроиться на первое время. И я чувствую, скоро нам что-нибудь подвернется.       — Может в городе найдется приют для бездомных оборотней?       От этих слов Энид дернула верхней губой, будто проверяя, не отросли ли в оскале волчьи клыки.       — Не шути так больше, — насупившись, приказала она. — Уэнсдей, ты нарываешься.       Но Уэнсдей улыбалась в ответ; то ли с надменным превосходством, то ли с испугом. Это вышло бесконтрольно. Подавленная напористым жизнелюбием Энид, она даже толком не могла разобрать своих чувств. Слишком громко. Слишком тесно. И хочется бездумно шагать в эту пропасть в след в след за подругой.       — У каждого путешественника был такой компаньон с неважным чувством юмора, — сказала Уэнсдей и, взяв себя в руки, добавила: — Это твое путешествие, Энид. С чего бы ты хотела начать?       — Хотелось бы кофе. А еще, — не замечая творящегося с Уэнсдей, Энид мечтательно закатила глаза, — как думаешь, в магазинах остались рождественские украшения? Наряженную елку мы вряд ли найдем. Но мне хватило бы и огонечков, чтобы наверстать упущенный праздник.       «До следующего рождества — меньше года. Могла бы и потерпеть», — ворчливо подумала Уэнсдей. Но от пламени свечей в зале уже во всю плясали тени. Стемнело. Торопясь, вслух она сказала другое:       — Пойдем, отыщем тебе огонечки и кофе. Только сперва вещи спрячем.       — От кого? — искренне удивилась Энид.       — От крыс, — соврала Уэнсдей.       В тот час, когда девушки, кутаясь в шарфы от вновь повалившего снега, вышли из дома, в город вошли их преследователи. Стая оборотней разделилась. Не полагаясь на нюх, они выискивали странности на улицах города. Наверняка кто-то что-то видел или заснял, или даже обратился в полицию. Перехватив частоту местных копов, преследователи тут же вышли на след. Это были опытные охотники — десять сильных волков против двух самонадеянных школьниц — и за оторванную голову той крысы, что пришла в дом к вервольфам со своими петардами, была назначена щедрая награда.