У судьбы нет причин без причины сводить посторонних. Коко Шанель
Соединенные Штаты Америки, 1913 год.
Этот день был совершенно обычным, как и всегда, когда случаются грандиозные перемены. Сначала все идет своим чередом, ничего не предвещает беды, а потом вдруг начинает катиться в Тартар. Теодоре не повезло: она была нелюбимым ребенком в семье. Ей всегда доставалось меньше внимания, подарков, похвалы, заботы и снисхождения, зато много больше обязанностей по дому, обвинений, ограничений и даже насилия. Девушка могла получить пощечину или несколько ударов тем, что попадалось матери под руку. Аманда, которую общество считало порядочной женщиной, послушной мужу, что было немаловажно, говорила, что не ненавидела свою дочь, но это мало соответствовало действительности. Если Теодора показывала характер и не была послушной, то мать неизменно припоминала о головной боли, картинно корчилась и мучилась, пока не получала желаемого. Однако всегда было понятно сразу, что это было притворство, только и всего. Но Теодора привыкла, научилась жить так, чтобы лишний раз не навлекать на себя родительский гнев, сдерживала свой характер, слушалась приказов. И она старалась не держать на них обиды, пусть это и было нелегко. А в душе всегда — с самого раннего детства — мечтала о том, чтобы они ее однажды полюбили. Хотя бы немного. И загадывала такое желание на Рождество каждый год, однако оно, увы, не исполнялось. Родители вспоминали о том, что она их дочь только в те моменты, когда особенно остро нуждались в помощи. — Теодора Анна Эйвери, немедленно спустись! — кричала Аманда дочери. Та с неохотой отложила учебник. Ослушаться она не могла. Иначе с поручениями и поучениями от нее не отстали бы до глубокой ночи. А ей хотелось еще немного почитать в тишине, прежде чем отойти ко сну. Пришла. Сразу знала, что придется выслушивать нотации, давно ставшие привычными. Молчала и кивала, состроив виноватое выражение лица, по-другому — она поняла давно — с Амандой не работало. Женщина не отличалась благосклонностью к дочери, чего нельзя было сказать о сыне. Джордж всегда был предметом гордости для семьи Эйвери. Ему прощались все проступки. Причина выделения его как любимчика была вполне очевидна: сын равно наследник. — За что же мне такое наказание! — воскликнула она, когда на пороге гостиной возник ее муж. Уильям неодобрительно покачал головой, но промолчал, что не было ему характерно. Видимо, в новом выпуске газеты, которую он читал каждое утро, встретилось что-то особенно интересное, в ином случае он бы не упустил возможности пожурить дочь, даже если она была ни в чем не виновата. — Уильям, хоть ты ей скажи! — но он только бросил короткое «ага», не отвлекаясь от увлекательного чтения. Всегда было проще согласиться, не вникая в суть очередного спора. — Мам, я уже поняла, не волнуйся, — произнесла она и погладила женщину по плечу. Вроде бы было и неловко, и неприятно, что мать снова пыталась начать скандал, которых в последнее время было чересчур много, но ведь она бы не утихла, если ее не утихомирить своим согласием и принятием. И не обязательно действительно думать так, как матери хотелось. Мысли же она читать не умела? Каждый день одно и тоже. Аманде ничего не оставалось, кроме как успокоиться и рассказать, наконец, зачем она так настойчиво звала Теодору. — У нас завтра будут очень важные гости, — она смерила дочь строгим взглядом. И девушка будто бы должна была по нему догадаться, что мать хотела сказать. — Поняла, не выхожу из комнаты, никому на глаза не показываюсь, — произнесла она, подняв руки в жесте капитуляции: вспомнила привычные для таких случаев правила. Но женщина только разозлилась и ударила дочь первым, что попалось под руку — полотенцем. — Нет, дорогуша, — прочти прошипела она, уткнув дочери палец в грудь. — Ты, — это слово она особенно выделила, — нормально, красиво оденешься и будешь сидеть со всеми, обхаживать и развлекать беседами того, на кого я укажу. Уж что-что, а языком болтать ты научилась! — девушка недоуменно уставилась на мать, явно не ожидая такого поворота. Никогда прежде ей не позволялось присутствовать за ужином, если дома были гости. Аманда говорила, что ее дочь всегда все портила, поэтому и запрещала. Но что же изменилось сегодня? — А как же учеба? — спросила она растерянно. Завтра ведь должен был быть ее первый день в институте, такой долгожданный и важный. Она с таким трудом уговорила отца дать ей разрешение. Причем он долгое время о таком даже слушать не хотел, но однажды резко передумал. Теодора подумала, что она просто уже достала его своими вопросами и именно поэтому он и изменил свое решение. Теперь провалиться из-за пропуска занятий, в самом начале учебы, было уж очень неприятно. — Ты успеешь, прием назначен на вечер, — подал голос Уильям, который все еще не показывал лицо из-за газеты. — И постарайся нас не подвести, иначе института своего не увидишь больше никогда, — его угроза казалась Теодоре вполне себе реальной, тон отца — жестким, не позволяющим препирательств, так что она действительно собиралась сделать абсолютно все, чего от нее потребовали бы родители. Не будучи более интересной родителям, девушка смогла вернуться к себе и продолжить штудирование учебников, чем она успешно занималась до глубокой ночи. И находила это ужасно увлекательным. Спустилась на первый этаж, стащила с кухни немного еды, перекусила. Дочитала последний параграф и после плюхнулась на кровать. Быстро заснула, несмотря на то что до этого долгое время мучилась от бессонницы.***
В институте появление Теодоры восприняли неоднозначно. В группе, куда ее определили по итогу экзамена, прежде никогда не было других девушек, пусть такая практика уже становилась привычной в некоторых других институтах Америки. Впрочем, активность, любознательность и начитанность девушки показали ее с хорошей стороны для профессоров, у которых в тот день были лекции. Теодора активно отвечала на вопросы и легко рассуждала на многие темы, после чего ее выделили как одну из лучших, что заставило напрячься всех остальных студентов. Многие из них, видимо, предпочитали молчать на лекции. — Вы очень умны и старательны, мисс Эйвери, — произнес профессор Шервуд, который преподавал у нее основы журналистики, попросив девушку прежде задержаться на пару минут. — Обычно я мало жду девушек, но я вижу, что вы действительно горите своим делом. Похвально. — Спасибо, профессор, — скромно ответила она, собирая вещи в небольшой портфель. А внутри была готова кричать от радости: наконец-то кто-то заметил ее и похвалил! Потом они еще немного поговорили на тему лекции, общались подчеркнуто уважительно, несмотря на разницу в возрасте, статусе, поле и взглядах. Это было очень важно для Теодоры. Профессор Шервуд стал первым человеком, кто отнесся к ней так хорошо в рамках института. И, она надеялась, не последним. Идя по коридору, Теодора ловила на себе подозрительные взгляды. Списала это на то, что студенты не привыкли видеть девушку. И в один момент она задумалась, замечталась. Не заметила, что перед ней возник мужчина, что шел ей прямо навстречу. Он был увлечен какой-то книгой, тоже не замечая ничего вокруг, так что их столкновение было неизбежным, и оба его участника упали. Вещи, которые были у них в руках, разлетелись по полу. — Простите, — бросила Теодора, потирая ушибленный бок. Незнакомец промолчал, сначала смерив Теодору недовольным взглядом. В этот момент что-то в нем изменилось, будто бы он узнал ее, но девушка была абсолютно уверена, что никогда ранее его не видела. Впрочем, она не могла не отметить, как статен и элегантен он был. «В момент позора ты предпочитаешь думать о внешности какого-то незнакомца? Тео, ты сошла с ума, поздравляю!» — Пустяки, — произнес он. Протянул руку, помогая девушке встать. — Джон, — представился он, вручая Теодоре ее папку. — Спасибо. Теодора, — она аккуратно пожала руку нового знакомого. И не знала, чем скоро это внезапное знакомство завершится. То, как он на нее смотрел… изучал, искал что-то в лице, но не было до конца понятно, что именно. Будто бы они были знакомы в другой жизни, а теперь они встретились в этой, и он ее узнал. «У тебя слишком развито воображение, Теодора Анна Эйвери!» — думала она, спорила сама с собой. К радости девушки, которая уже успела заблудиться в, казалось, бесконечных коридорах института, Джон вызвался провести ее к выходу. Некоторое время шли молча и это было несколько неловко. Каждый был погружен в свои мысли. Отчего-то оба улыбались. — Вы учитесь или… — попыталась она предположить, но совсем не угадала, судя по тихому смеху мужчины. — Нет-нет, я давно закончил, а теперь преподаю, — пояснил он, дружелюбно улыбаясь. — Правда? — удивленно переспросила она. Внешне мужчина пусть и не казался юным — ему было примерно тридцать, — но и не был похож на профессора в понимании Теодоры. Однако она понимала, что предубеждения в отношении чего-либо или кого-либо далеко не всегда соответствовали действительности, чему они оба были примерами. — Ага, — он пропустил ее вперед, когда они проходили еще один узкий пролет. — Работаю уже года два, а никто никогда не верит. — Просто я мало чего знаю об институтских правилах, но слышала, что работают тут исключительно профессора преклонного возраста, — точнее, ее мать говорила о профессорах как о «дряблых старикашках, которые ничего не достигли, но других учат». — Интересная у вас информация, — произнес он, искренне улыбаясь. Казалось, этот стереотип был ему знаком, но не раздражал. К тому же, он был доволен произведенным эффектом. Джон успел рассказать немного о своей работе, пока они шли к выходу. Он не был исключительно преподавателем, но и работал в качестве врача. Это было его детской мечтой, воплотившейся в реальность. И теперь подобное происходило с Теодорой, о чем она не преминула упомянуть. «Я буду журналисткой!» — сказала она гордо. Многие студенты, которые встречались им, смотрели осуждающе. Еще бы: двое человек, неженатый мужчина и незамужняя девушка, мило болтали, не стеснялись и не скрывались. Возможно, Джона это ни капельки не смущало по той простой причине, что он точно знал: скоро девушка станет его женой. Он и собирался найти ее, зная, что сегодня она была на учебе, чтобы познакомиться в более расслабленной обстановке, когда все бы было естественно. — Что же, вот и все, нам пора расходиться. — Надеюсь, мы еще увидимся, — произнесла Теодора, прежде чем они попрощались. — До свидания! — он кивнул. Девушка вышла из института, обернувшись в дверях. Увидела, что Джон следил за ней внимательно. Улыбнулся. И бросил, когда она уже бы не смогла его услышать, что они обязательно увидятся, причем очень скоро.***
Дома девушку встретили не очень радушно. Отмахнулись, когда она попыталась рассказать о том, как прошел ее день, ведь гораздо важнее был цвет скатерти и салфеток. Хорошо хоть, что не припахали — только отправили готовиться. Причем Аманда сказала дочери, что придет проконтролировать ее внешний вид. — Не знал, что тебя так волнуют тряпки, маменька, — шутил Джордж, что при одном только упоминании о гостях засобирался к другу. А родители и не препятствовали. И Теодора приоделось в довольно простое платье, которое, тем не менее, ей шло и подчеркивало цвет ее глаз. Теодора не любила вычурности и считала наряды не очень важными, однако ее в этом не поддерживала мать. Внешний вид, как она считала, должен был показывать статус девушки. Знание этикета и умение поддержать разговор — нет, все это мимо, видимо. Что ж, пусть так оно и будет. Единственным человеком, кто всегда и во всем поддерживал Теодору, была ее бабушка, увы, умершая много лет назад. Она была тяжело больна, но даже на смертном одре делала все возможное, чтобы порадовать внучку. Именно она привила тогда еще девочке любовь к чтению и учебе, учила ее этикету, уделяла пристальное внимание ее эмоциональному состоянию и поддерживала во всем. Теодора хотя бы знала, какой должна была быть любовь благодаря ей. И теперь, надев на себя платье, которое бабушка когда-то подарила ей, Теодоре, на вырост, она вновь слышала ее голос, ощущала на своих плечах ее теплые заботливые руки. Безумно хотелось, чтобы она была рядом. К сожалению, это было невозможно, но позволить себе такую мысль хотелось. «Меня уже не будет, а подарок мой останется,» — говорила бабушка. Тогда она уже была слаба, редко покидала постель и нуждалась в уходе. Аманда делала все необходимое с неохотой, вечно ворчала и причитала, но не могла отказать матери. А Теодора в любую свободную минуту спешила к бабушке. Та делилась самыми яркими историями, а жизнь ее была действительно насыщенной. «Дора, Джордж! Держитесь друг друга, будьте дружны, не забывайте о том, что вы — самые близкие люди, никого ближе у вас уже никогда не будет. Пусть бережет вас Бог!» — говорила она на смертном одре. Джордж ушел к себе, как только бабушка испустила последний вздох, ни слезинки не пролив. Но он и не любил свою бабушку, в отличие от Теодоры. Для нее это была настоящая трагедия. Долго рыдала она над телом старушки, и никто даже не пытался ее успокоить. — Проплачется и забудет, — верила Аманда. Но она не знала, сколько еще бессонных ночей провела Теодора, боясь встретиться с бабушкой в царстве Морфея. Часто снился ей один и тот же сон, в котором всегда была бабушка. Всегда заботливая и добрая, но никогда не такая, какой Теодора ее помнила. Не настоящая, а созданная фантазией. Теодора и думать не смела, чтобы получать подобное внимание от матери. Она не была похожей на бабушку — скорее, мать и дочь были противоположностями. Холодная, властолюбивая, строгая и эгоистичная — такой была Аманда. Такой она была со всеми, но только не с сыном. Джордж был поводом для гордости родителей с самого раннего детства, даже когда был неправым. И родители делали для сына все, даже если приходилось чего-то не дать Теодоре. Она почти никогда, например, не получала подарки на день рождения, ведь все уходило ее брату. И она бы хотела, может быть, винить его в этом, да не делала этого. Вскоре в дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, в комнату Теодоры вошла ее мать. Осмотрела ее с головы до ног критичным взглядом, но, в целом, осталась довольна. — Я тебе тут вот, — она поставила на стол шкатулку. Сомневаться не приходилось — там Аманда хранила свои самые любимые, потому что они же очень дорогие, украшения. — Выбери себе что-то. Можешь даже ожерелье. Она оставила дочь спустя минуту, оставив ей колье и серьги, которые хорошо дополняли образ. До этого Теодора никогда не носила украшений, если только те не были очень дешевыми. Поэтому долго не могла насмотреться в зеркало, привыкая к необычному для себя облику. Было еще достаточно времени, так что она решила написать эссе, что было ее дополнительным заданием по основам журналистики. Тому самому предмету, где ее выделили. Поэтому ей хотелось хорошо подготовиться, чтобы держать планку. Писала, обложившись учебниками, потеряв счет времени. — Они уже здесь?! — закричала вдруг Аманда. Ее было прекрасно слышно и на втором этаже, так что Тео поспешила вниз, чтобы не навлечь на себя матушкин гнев. Увидела ее, бегающей от одного окна к другому. Оказалось, тревога была ложной. Но девушку не отпустили: велели играть что-то успокаивающее на фортепиано, пока все вокруг носились, стремясь довести идеал до еще большего идеала. Переполох, если сказать одним словом. Уильям, остававшийся в стороне от общей сумятицы, захватившей его дом, подошел к жене. Он выглядел, как нашкодивший ребенок. Стыдился, что забыл кое-что важное. — Аманда, а ты не напомнишь, кто именно к нам едет? — спросил он осторожно, почти испуганно. По виду его жены сразу стало понятно, что она с трудом сдерживалась от того, чтобы не зарядить в него чем-нибудь тяжелым. Но не осмелилась. — Милый, — произнесла она ядовито, казалось, с трудом сдерживая свой гнев, — я тебе тысячу раз повторяла. Семья Спенсеров и семья Робертсов. «Замечательно!» — подумала Тео. Теперь она хотя бы знала фамилии их сегодняшних гостей. Дело за малым — имена. Она вспомнила, что раньше слышала о Спенсерах между делом, в разговорах, но никогда не видела. Причем, если Аманда кого-то и обсуждала, то только в негативном ключе. Осуждала, стыдила, завидовала. Гости прибыли ровно в семь часов вечера. Всего их было шестеро: Джон, с которым, что весьма неожиданно, Теодора встретилась в коридоре института, и его мать — Робертсы, двое родителей, две их дочери — Спенсеры. — Добрый вечер, Теодора, — сказал Джон, после чего поцеловал ее руку. И девушка зарделась, почувствовала, как кровь приливает к щекам. И очень надеялась, что этого никто не заметил. — Добрый, — ответила она тихим, слабым голосом. Смущение овладело ею целиком и полностью. Она не ожидала, что новая встреча произойдет так скоро. — Выглядите сногсшибательно, — шепнул он на ухо Теодоре, когда все направились в гостиную. — В прямом смысле, — она хихикнула. — Вам следует быть осторожным. — О, в этом я не сомневаюсь! Как оказалось в ходе разговора за столом, эти две семьи были давними друзьями родителей Теодоры. Наблюдая за всем происходящим со стороны, девушка догадалась: ее родителям было выгодно общение с теми, кто был выше их статусом. Но это было довольно-таки очевидно, в отличие от того вопроса, что касался присутствия Теодоры на вечере. Две девушки — Бетти и Венди, — преимущественно молчали, пусть их мать и была, напротив, самой говорливой в тот вечер. Все пыталась разузнать больше о Теодоре, заставить дочерей поддерживать беседу. Но они, очевидно, не имели такого же желания. — Дорогуша, — обратилась к Теодоре мисс Спенсер, — а почему вы раньше с нами не ужинали? Все у себя прятались, когда бы мы не пришли. Неужто наше общество вам неприятно? — только было собралась ответить, как была прервана матерью. — Аннушка у нас любит учиться. Постоянно за учебниками сидит, — мисс Спенсер одобрительно кивнула, обращая все свое внимание на Аманду, что распиналась так, будто бы ее действительно волновало то, чем занималась ее дочь. Что, разумеется, правдой не являлось. Неумелая игра да и только. — Недавно мы с Уильямом отправили ее в институт — решили, что раз она так любит учиться, то ей нужно получить достойную профессию. И тут Теодора оторопела. Ее родители, которых она умоляла позволить ей учиться, теперь говорили такое. Чтобы они хоть единожды похвалили ее за тягу к знаниям, но ведь нет! А от этого она только больше злилась. И Аманда, будто бы чувствуя настроение дочери и желая довести ее еще сильнее, продолжала уходить в своем вранье все дальше и дальше. «...в глубокую задницу. Интересно, матушка, как же ты выкрутишься, если тебя словят на лжи?» — Теодора, ваша мать так много говорит о ваших талантах. Не откажитесь ли вы продемонстрировать нам парочку из них? — спросила миссис Робертс, прервав хвалебную оду Аманды. Перебивать тем вечером отчего-то было привычно. — Может быть, сыграете не фортепиано? — Мама, не стоит тревожить девушку, — заступился за нее Джон, заметив, что никакого настроения и желания у нее не было. — Она еще не доела и не допила, а ты уже ее из-за стола гонишь. Миссис Робертс согласилась, и все вернулись к прежней теме разговора, забыв об этой неудобной просьбе, будто бы ее вовсе не звучало. Девушка больше не могла вникнуть в суть разговора, не могла отойти от того вранья, которое лилось изо всех присутствующих бесконечным, казалось, потоком. И Джон Робертс, что сидел по правую руку от Теодоры, заметил эту столь резкую перемену в ее настроении. Он весь вечер внимательно наблюдал за ней, присматривался и прислушивался. Видел в ней что-то такое, что откликалось в его душе. Но вряд ли они могли бы ужиться друг с другом на основе одного только мнимого (или реального, точно знать он не мог) сходства. — Что-то не так? — спросил он, осторожно коснувшись ее запястья. Как показалось Теодоре, он весь вечер был к ней особенно внимателен. Стильный, учтивый, галантный, образованный и умный — мечта практически любой незамужней девушки, но только не Теодоры. И причина тому была довольно проста: она никогда не горела идеей выйти замуж, пусть и ее «подруги» — девушки, чье общество было навязано Амандой, — только и думали, что о женихах и их деньгах. Быть может, для них это и было справедливо и правильно, но мечта Теодоры была совершенно иной: стать успешной и независимой, оставить родительский дом, который никогда не был с ней приветливым, и начать путешествовать. Она прекрасно понимала, что родители, уважаемая в американском обществе семья Эйвери, не позволили бы своей дочери подобного. Для них ее поступление в университет было всего лишь блажью, шалостью. Мол, их дочь заигралась в самостоятельность, но не более того. Это было оскорбительно, однако мало кто мог нарушить привычные устои, где девушка — только жена и мать, безмолвная и послушная тень своего супруга, или, в лучшем случае, его спутница жизни, почти ему равносильная. Не жизнь, а прямо-таки мечта. Мечта идиота, как бы сказала Тео в подобной ситуации. Она обожала использовать острые словечки и хорошо знала, когда они были нужны. — Все нормально, — она криво улыбнулась. — Я просто правда не люблю подобные шумные вечера и мне очень некомфортно. Но вы мне очень помогаете, спасибо. Знай Теодора, что она была обещана в жены этому мужчине, то ни за что бы не стала с ним говорить. Тем более, в таком тоне, добром и дружелюбном. Но она еще не знала всей правды, поэтому оставалась спокойной. Джон понял, что Теодора соврала, но не стал говорить об этом, чтобы не оскорбить девушку. И все ее состояние намекало на то, что ей здесь было дурно.