***
— Что ты видел прошлой ночью? — спрашивает Уэнсдей внезапно. Какое-то время назад массаж превратился в мягкую ласку, и когда на улице начало темнеть, Ксавье задремал. Его пристальный взгляд мерцает, по-видимому застигнутый врасплох неожиданным вопросом. — Значит, ты заметила. Уэнсдей пристально и немного строго смотрит ему в глаза, не давая избежать темы. — Хайда, — он выплевывает это слово так, будто оно имело очень неприятную, горькую физическую оболочку. — Ты видишь его? Ксавье медлит и опускает взгляд вниз, начиная нервно теребить в руках простыню. — Я… — прочищает горло. — Я никогда не вижу его напрямую. В моих снах, я — это Хайд. Только потом, когда они заканчиваются, ко мне в голову инстинктивно приходят картины будущего. Внезапно, он поднимает взволнованный взгляд. — Знаешь, как часто я думал, что это на самом деле я? — голос стал напряжённым и тихим, и Уэнсдей явственно видела, как возрастает напряжение. — Значит, ты нарисуешь его сейчас? Он остается безмолвным. — Ксавье? Ксавье пожимает плечами и быстро отводит взгляд, но недостаточно, потому что Уэнсдей заметила, как дрожит его подбородок. Внезапно, она чувствует мягкое прикосновение к своему бедру и опускает взгляд вниз, чтобы заметить, как Вещь выразительно жестикулирует, призывая её к молчанию. И словно с её глаз спадает пелена. — Твои силы… — ошарашенно шепчет в тишине. — Они пропали. Уэнсдей видит, как Вещь недоволен ею и морщится, насколько это вообще возможно у конечности, но, в любом случае, уже слишком поздно что-то исправить. Ксавье резко поворачивает голову в её сторону, на его глаза предательски навернулись слёзы. Он поднимает подбородок в оборонительном жесте и резко отвечает: — Да, Уэнсдей, они пропали. Единственное, что у меня осталось — так это глупые видения… сны, называй их, как хочешь. Не то чтобы ты когда нибудь спрашивала, какие у меня силы, но, чтобы ты знала — я не какой-то там обычный художник-аниматор, вместе со своими непонятными снами, оживляющий свои творения просто чтобы повеселиться. Он уничижительно усмехается над самим собой. — Я являюсь чем-то наподобие блядской помеси — неудавшийся результат извращённого брака между иллюзионистом и поглотительницей энергии, с несуществующей ранее комбинацией сил, и бла-бла-бла. По крайней мере, это то, что мне говорила директор Уимс раньше… ха, — Ксавье изо всех сил пытался сдержать свои бушующие эмоции. Уэнсдей, всё это время тихо сидевшая напротив, нетерпеливо размышляет, что же требует общество в качестве адекватной и поддерживающей реакции. Что она должна сказать, чтобы снова его не задеть? — Но… — она резко обрывает себя, сражаясь в своей голове с разными, ненужными сейчас вопросами. — Но? — он пристально смотрит на неё в ответ с вызовом. — Но ты правда оживляешь свои рисунки. Я раздавила твоего паука голыми руками. На что Ксавье горько смеётся в ответ, и Уэнсдей видит, как в его глазах плескается некоторая жестокость, практически снисходительное высокомерие. — Пожалуйста, Уэнсдей, сын великого Винсента Торпа — художник-аниматор? Ты меня расстраиваешь. Если всё так и было, меня лишили бы наследства много лет назад. Я — то, что можно условно назвать преобразователем энергии: я беру энергию, неважно свою или чужую, и направляю её в необходимые для меня формы, какими бы они ни были, начиная с простой энергии вокруг, в искусстве, и заканчивая жизнью. Его лицо снова принимает страдающее выражение и черты лица смягчаются. — В теории. В данный момент я застрял на том, что автоматически поглощаю негативную энергию, но моя способность перенаправления в другие формы мне сейчас недоступна. — Потому что твой собственный поток энергии нарушен… — бормочет Уэнсдей себе под нос. — Это началось, когда твоя мама ушла от твоего отца, верно? Ксавье смотрит на неё, удивлённый. — Откуда ты это знаешь? — резко спрашивает. Уэнсдей медлит. — Догадалась.***
Ксавье медленно открывает глаза и моргает в безмолвной темноте своей комнаты. За его спиной у него годы практики, когда он притворялся спящим, но он всё равно испытывает тень гордости от того, что ему удалось так просто обмануть великую Уэнсдей Аддамс, которая теперь слабо похрапывает рядом с ним, находясь в своей странной позе. Сегодня снова в её глазах был этот странный волнительный блеск, так сильно раздражающий и немного пугающий Ксавье, в прошлом заставляющей её вести себя, как самоубийца, прогуливающаяся по заряженному минному полю, прекрасно понимающая, где находится. Однако, на этот раз этого не было. Ксавье был удивлён, как, казалось, мало Уэнсдей возражала сегодня против его вспышки гнева и горького яда его отца, за годы просочившегося и в его суть. Ксавье заметил, как хорошо она держала себя в руках сегодня. Он осторожно поворачивает голову, наблюдая за ней краем глаза: её положение во сне жёсткое и напряжённое, имитирующее кочергу, со скрещенными на груди руками, вкупе со своей бледной кожей — это придаёт ей странный оттенок потусторонности. Ксавье устало проводит ладонью по своему лицу. Как бы он хотел, чтобы его мысли заткнулись хотя бы на пару минут — достаточно долго для него в последнее время, чтобы он мог хотя бы немного поспать, а не слушать, как в его голове мысли, поддавшись цикличности, вводили его в беспокойство и головокружение. Он желает снова ощутить милосердное забвение от бензодиазепина, которые Уэнсдей ему дала, также, как он скучал по ошеломляющим последствиям от травки, когда он больше не мог терпеть в одиночку когтистую хватку кошмаров. Ксавье вспоминает, как была горда за него доктор Кинботт, когда он прекратил курить травку на протяжении трёх недель во время их последнего сеанса терапии. Он морщится, отталкивая от себя мысли, грозящие его затащить на дно озера переживаний, утопив, и активно осматривает комнату. Взгляд падает на часы на тумбочке у кровати. Сейчас только одиннадцать вечера. Ксавье вздыхает, думая, сколько ещё часов осталось до рассвета, и внезапно вспоминает, что доктор Кинботт просила его не заострять на этом внимание. Воспоминания о своём психотерапевте, от которых Ксавье старательно и вполне успешно убегал раньше, внезапно обрушиваются на него с новой силой. Он только начал чувствовать, что после тридцати сеансов недоверия наконец-то начинает открываться ей… На их последнем сеансе доктор Кинботт предложила начать что-то, что называлось «ДПДГ», в дополнение к тренировкам антидиссоциативных навыков для тех моментов, когда он переставал воспринимать реальность. Она даже предложила продолжить их встречи за счёт школьных занятий, приложив документ, благодаря которому его отцу не нужно было ничего оплачивать и подписывать. Ксавье не может вспомнить, когда в последний раз чувствовал такую благодарность к человеку. Он полностью переворачивается на бок, пытаясь лечь поудобнее, и теперь смотрит прямо на неподвижную Уэнсдей. Боль в теле отдаётся тупыми импульсами, очевидно последние лекарства уже успели покинуть организм, и чувствует, как урчит желудок в ответ на лечение. Если бы Ксавье только знал, что думать об этой Уэнсдей Аддамс. Её внеплановое появление в Невермор посередине семестра можно было сравнить с тем, что он — планета, которую без предупреждений засосало в чужую галактику, не оставив никакого выбора, кроме как продолжить кружится вокруг своей новой звезды и её вездесущего, животворящего, выжигающего пламени. Притяжение было настолько сильным, что казалось неестественным. Ксавье сразу понял, что Уэнсдей — тот самый ворон из его снов. Он не мог понять, почему сразу начал чувствовать себя в безопасности рядом с ней и её эксцентричностью волка-одиночки, испытывающего отвращение к стае. Ксавье чувствовал, что её намерения разобраться в ситуации были чисты. Ровно до одного момента. Начиная с той самой ночи в камере, когда она пришла к нему с намерением исправить ошибку, сила притяжения изменилась. Теперь она ощущалась, словно камень, повязанный на верёвку и накинутый на шею, тянущий на дно, но в то же время вытаскивающий на воздух за эту же самую верёвку ровно настолько, чтобы сделать пару вздохов — недостаточно для того, чтобы успокоить ужас утопления, но достаточно, чтобы сердце продолжалось биться, а лёгкие насыщали кровь кислородом. Ксавье так сильно хотел доверять ей, но не мог. Всё его естество начинало кричать в агонии каждый раз, когда он оказывался слишком близко к обжигающему жару. Он машинально потирает запястья, где время от времени ощущается тяжесть и холод цепей.***
Ксавье только начинает чувствовать, как его настигает спокойствие, как ни с того, ни с сего, сердцебиение участилось, и это бездонное чувство всепоглощающей нестабильности снова обрушилось на него, словно внезапный удар сзади по голове. Завтра воскресенье, но как он справится с днём после него? Он не может до конца учёбы прогуливать занятия, его оценки уже начали скатываться по наклонной… А следующие недели? Через месяц уже Рождество. Он вздрагивает. Рождество — это зимние каникулы, на время которых никто не мог оставаться в школе. Ксавье прерывисто выдыхает, и как раз в тот момент, когда темнота вокруг практически сомкнула свои смертельные объятия, садится. В начале семестра, когда паника переполняла его, он иногда курил вместе с Роуэном. Единственным преимуществом выглядеть старше своего возраста — было то, что никто даже не думал спрашивать удостоверение личности у странного парня с глубокими тёмными кругами под глазами. В основном курил Ксавье, а Роуэн телекинезом разгонял белый, а иногда и зелёный дым, чтобы избежать кашля, как пассивный курильщик. Но не имело значения, прикладываются ли они к гадости вместе, главное было то, что Роуэн слушал. Он также плохо спал, их экстрасенсорные способности проявились практически в одно и то же время. Говорили, что экстрасенсы очень чувствительны к окружающей обстановке. Роуэн… Думать о нём неприятно, это вызывало в груди тупую боль, и Ксавье старался прогнать мысли о нём, но получалось плохо. Ксавье чувствовал себя таким… опустошённым, когда самый близкий человек, который стал ему другом, ушёл… не попрощавшись. Так было всегда, Ксавье должен был уже привыкнуть, к этому, но… Похожие изменения в поведении он уже видел в Аяксе, когда тот стал замечать другую сторону. Его… истерики. Тоже самое случилось и с Бьянкой. А потом Уэнсдей сказала, что Роуэн мёртв. Его убили. Но, честно говоря, даже когда Ксавье получил прямое доказательство, он всё равно не мог в это поверить. Каждый раз, когда он пытался подумать об этом, он переставал воспринимать окружение и отключался. Мышцы ног дрожат, отвыкшие от веса, и Ксавье практически падает, когда встаёт с кровати. Уэнсдей на этот небольшой шум только слабо шевельнулась во сне и довольно причмокнула, но не проснулась. На лбу выступил пот от напряжения, когда он наконец-то добирается до балкона и тяжело опирается на перила. Балкон маленький, пол под ногами холодный, а шорты и рубашка не дают необходимого тепла, но Ксавье не возражает. Он жаждет и нуждается в оцепенении, которое ему может дать холод, чтобы заглушить сигналы, передаваемые его нарушенными синапсами, искажающие эмоции. Подняв голову к небу, Ксавье задумывается, на самом ли деле остальные поверили в историю с желудочным гриппом, которую, как сказал Вещь, Уэнсдей распространила, как слухи, чтобы заставить людей держаться от него подальше. В любом случае, они и до этого не особо пытались контактировать с ним, видя в нём его отца. Кто Ксавье такой, чтобы разубеждать и винить их? Так что, ничего практически не поменялось. Он глубоко вздыхает холодный воздух ранней зимы, видит впереди похожие на скелет ветки орехового дерева, пронзающие ночное небо, словно длинные паучьи лапки. Ксавье позволяет тьме окружить его, чувствуя себя таким одиноким и одновременно с тем… сдержанным. Внезапно, нарушив тишину, телефон начинает вибрировать, и Ксавье морщится, доставая его. Это сообщение от Бьянки. «Ты не присоединишься к нам, большой мальчик?» Ну разумеется. Сегодня суббота. Взгляд зацепил красное уведомление из электронной почты, которое Ксавье не спешил открывать уже как дня три и не собирался дальше. Конечно, до него дошли слухи, что его отец стал новым директором, но так невыносимо было видеть эту новость на чёрно-белом экране. Эрвин Шредингер гордился бы. Ксавье чувствует, как дыхание мгновенно учащается при мысли об отце, зрение затуманивается. Полный ужас от того, что у него начнется паника прямо здесь и сейчас, подступает к горлу. В теле ощущалось покалывание, затем онемение, распространяющееся от ног и рук вверх по рукам, а затем прошло через грудь. Ксавье понял, что не может двигаться. Он весь покрыт холодным потом и тяжело дышит, когда волна паники наконец-то отпускает его. Взгляд падает на телефон и замечает, что прошло всего лишь пять минут. Как пять чёртовых минут могут казаться вечным адом?! Он чуть не потерял самообладание, когда впал в это состояние и потерялся во времени в первый раз, когда доктор Кинботт сообщила об этом. Телефон снова вибрирует. И это опять Бьянка. «Жду тебя». Ксавье тихо пересекает комнату, мельком рассматривая черты лица спящей Уэнсдей. Она выглядит такой умиротворённой. После чего он обувается, накидывает толстовку и уходит в библиотеку Белладонны, тихо закрыв за собой дверь.