Правда или действие

Мы не будем по правилам больше играть Ведь они для того Чтобы мы их с тобою могли нарушать

Поле шестнадцать. Он невысокого роста, изящный и тонкий. Вьющиеся темные волосы спадают на лоб непослушными кудрями, скрывая большие, как у Стаса, светлые глаза и мягкие черты лица. И он гораздо красивее целой вереницы таких же — маленьких, кудрявых, темненьких — что проносятся перед Мишиным внутренним взором, выхваченные из воспоминаний — от совместного "все так делают" просмотра порно в шестнадцать, до прошлой субботы, когда они со Стасом делили такого же, но постарше, парня прям на заднем сиденьи их новой машины. Сережа представляет им Полю первым делом, стоит только перешагнуть порог квартиры, куда Мишу со Стасом пригласили на день рождения. — Мой младший брат, Ипполит, — улыбается он с гордостью. Типа, смотрите, какого вырастил: будто он мелкому и брат, и мать, и отец, в самом деле. Миша только позже со стыдом и сожалением о собственных недобрых мыслях узнает, что, в общем-то, так и есть, а при знакомстве лишь подмечает: Ипполит, боже, что за имя такое, подстать комично редкому "Анастасий"... Шестеренки в Мишиной голове громко кликают, сходясь, примерно на этом моменте. Ипполит. Поля. Тот самый младший брат Муравьевых-Апостолов, которого напрочь забыл Миша, и которого, очевидно, слишком хорошо помнит Стас. Картина складывается, мягко говоря, неутешительная. Судьба, решат Миша, — абсолютная, беспринципная сука. В ее играх нет совсем никаких правил. Нахрена, спрашивается, нужно родство душ, если теперь предельно ясно: Стас этого самого Полю хотел — представлял в любимом порно, искал среди случайных партнеров — с шестнадцати лет, с того момента, как вспомнил, и вот дорвался. Благосклонная судьба подарила второй шанс безо всякого родства душ. Благосклонная судьба, честно говоря, может идти нахуй. Мише Стас первым достался, пусть попробует теперь отобрать. Стас, стоящий рядом на пороге, кажется, немеет. Замирает, делая глубокий шаткий вдох, и не может выдохнуть обратно. Миша смотрит в остекленевшие, полу-безумные глаза и понимает вдруг: он видел такой взгляд прежде лишь единожды. Третьего января, на пороге собственной квартиры, сразу после Стасова шестнадцатого дня рождения. — Что-то не так, что-то неправильно, — выдыхает Миша, ожесточенно толкая вверх платформу ножного жима в качалке несколькими днями позже. Веня с Ваней, страхующие его — на кой черт они это делают? Миша отлично справляется — обеспокоенно оглядывают тренажер, готовые в любой момент подхватить. — Я не про жим, — выдавливает Миша сквозь зубы, и, потянув на себя рычаг, с грохотом опускает платформу на подножки. Слишком резко. Паша осуждающе смотрит на него с другого конца зала, проводит указательным и средним пальцами поперек собственного горла, как бы угрожая "башку тебе снесу" — хозяин заведения его друг и хреновое обращение с оборудованием Паша воспринимает почти как личное оскорбление, но сейчас не до него. — Я про Стаса, — уточняет Миша, поднимаясь на ноги. — Да с чего ты взял? — трет вспотевший затылок Веня, меняясь с ним местами. — Потому что Стас на Муравьенка мелкого засмотрелся? Не драматизируй, Миш, — отмахивается он, и, толкнув платформу, пыхтит от усилия. Миша хотел бы сказать, что он просто забыл скинуть лишнюю двадцатьпятку, подстраивая жим под Венин вес, но… — Вы ж родственные души, куда он денется, — Веня упорно продолжает трындеж, пусть и краснеет при этом как рак, — тем более, ваши отношения всегда были… Мише хочется карикатурно покачать головой, цокнуть языком и заявить что-то вроде: Веня-Веня, а мы ведь с тобой столько лет бок о бок служили, вместе на гауптвахте сидели, ты мою сторону должен сейчас выбрать. Но Веня, вполне вероятно, не помнит ни барона Соловьева, ни роты своей, ни гауптвахты, ни восстания. Веня — современный, успешный адвокат. Дьявола, видимо. Ради кого только распинается — присяжных не собирали. Миша грубо обрывает его посреди очередного аргумента в Стасову защиту. — Это другое, — рычит обиженно. — Стас раньше никогда так ни на кого не смотрел. Да, он ноет будто влюбленная девочка-подросток, но блин! Не смотрел! Ни на кого! — Кроме тебя, — тихо подмечает Ваня, наблюдая за Вениными потугами, за его дрожащими бедрами, готовый помочь в любую секунду. Миша складывает руки на груди, отворачивается, упирая взгляд в пол: что толку спорить с фактами? — Кроме меня, — соглашается он, тяжело вздохнув, и спешит продолжить тренировку, повышая привычные нагрузки, вымещая раздражение и злость. А злиться есть за что. В следующую субботу на очередной пьянке у Пестеля с Бестужевым Поля смотрит на Стаса совершенно восторженным, по-детски влюбленным взглядом, словно сквозь розовые очки-сердечки. Он надоедливо вьется вокруг, крутится под ногами как увязавшийся следом, беспризорный щенок. Ловит каждое Стасово слово, будто вообще впервые слышит, чтобы люди разговаривали. Влипает, короче. С разбегу вмазывается. Расплывается лужей от одного присутствия Стаса в радиусе двух метров, следит за его губами неотрывно, краснея. Тяжело сглатывает, завороженно глядя на то, как движется под кожей острый Стасов кадык, стоит тому приложиться к своему бокалу шампанского. Лезет ближе, пытаясь урвать хотя бы случайное касание. Дрожит, когда Стас, усевшись рядом на диван, хлопает его по колену. Миша наблюдает такие вот брачные игрища не в первый, и даже не в сотый раз. Начиная с канала "Дискавери" лет в девять, и заканчивая последней вылазкой в клуб — разницы особой нету. Люди, когда трахаться хотят — те же животные. Вот и Поле не хватает только завалился на пол, выставив кверху беззащитное брюхо, как делают крупные кошачьи. Миша, наблюдая за его неловким, нелепым флиртом, почти может слышать возбужденно-радостный голос комментатора-зоолога, типа Дроздова, вещающий какую-то херотень про готовность к спариванию. Поля вряд ли к чему-то там готов, но хочет. Это безошибочно ясно. Стоит ему отцепиться от Стаса на минуту и оказаться за столом около Мишеля, на язык просится привычное: — Если ты его не… — Нет, — обрывает Стас, слишком жестко, слишком резко, своим этим рычащим тоном, который в прошлой жизни использовал только для солдат. И, тут же осознав собственную грубость, опускает руку на Мишино плечо в привычном, успокаивающим жесте. Объясняется спокойно, гораздо мягче, обдавая Мишино ухо горячим дыханием. — В смысле… ну ты глянь на него, — кивает он в сторону Поли с почти снисходительной улыбкой. — Мелковат. До восемнадцати точно трогать не стоит. Серега нас уволит, или закопает нахрен, не посмотрит, что друзья. Тихий Стасов смешок заставляет Мишу расслабиться, и он оказывается совсем не готов к тому, что услышит сразу после: — А там, как восемнадцать стукнет, считай, я застолбил. Никакой монополии, с горечью вспоминает Миша, никакого собственничества. И все же хмыкает показушно-безразлично, прожигая Полю взглядом полным презрения. Если бы одной мыслью, одним только чувством ревности можно было убить, Поля упал бы замертво мгновенно. Не падает. Оборачивается, почувствовав на себе чужое внимание, и, заглянув в Мишины глаза через всю комнату, крупно, заметно вздрагивает. Мише плевать, если ему страшно. Сам он напуган гораздо больше. Страх этот только усиливается, когда в августе, после Полиного дня рождения Стас приходит с вопросом: — Миш, тут такое дело… — он опускается на диван рядом с читающим книгу Мишей, закидывает его ступни на свои колени, массирует, согревая вечно холодные даже в летнюю жару пальцы. — Короче, Поля меня достает с уговорами ну, типа, на свидание сходить. Ты как, отпустишь? Неловкая пауза, повисшая в воздухе, кажется почти мучительной — Миша надеется, больше даже для Стаса, чем для него самого. Он откладывает "Отверженных" на столик у дивана, окидывая Стаса скептическим взглядом. — Ты серьезно щас у меня спрашиваешь разрешения, чтобы с мальчиком в кино сходить? — Миша невольно морщится: слова будто горчат на языке, даже с сарказмом такое говорить странно, но и сдержаться невозможно. — Стась, зрение проверь. С каких пор я на маму похож? Он давно уже не добавляет "твою" маму, говоря о тете Ире. Стас неловко прокашливается, перестает наминать его пятки и просто поглаживает теперь осторожно. — Да, Миш, я серьезно, — подтверждает тихо. — Я не пойду, если ты против. Смотрит еще этими глазами своими безразмерными, жалостливыми. Не пойдет он, конечно, так Миша ему и поверил. Найдет же способ уломать: не массажем ног, так минетом. — Что-то я не припомню, чтобы ты у меня спрашивал разрешения в последние примерно… — Миша театрально задумывается, потирая подбородок указательным и большим пальцами, а после, будто действительно вспомнил цифру, продолжает: — сотню раз, когда уходил с кем-то потрахаться. Иди сходи, — пожимает он плечами безразлично, — кто тебя держит. Миша возвращается назад к книге, не видя слов и надеясь, что держит переплет не вверх ногами. Стас напряженно молчит, как молчал, бывало, когда его отчитывал Дмитрий Александрович. — Он хочет прям… — начинает несмело, прикрыв глаза, — встречаться. Отношений. — А ты? — спрашивает Миша, ругая себя за слишком эмоциональный, слишком… испуганный что-ли тон. — Ты хочешь? Стас ничего не отвечает, но это и не обязательно. Не хотел бы — не поднимал бы даже тему. — Ну и че ты тогда у меня спрашиваешь? — Миша захлопывает книгу, опускает ноги на пол, садясь на диване рядом со Стасом. — Обещали друг друга цепями не приковывать, — вздыхает он, устало потирая лицо ладонями. — Я первым начинать не стану. Даже не смотря на то, что Стас договоренность уже нарушил, забил на правила и стал играть не по ним. Спустя несколько недель он впервые не приходит домой на ночь. Вечером берет ключи от машины, говорит, что ушел с Полей и не возвращается. Похоже на ебаное начало конца. Миша ворочается в пустой, холодной — он ненавидит холод — постели полночи, представляя Стаса, спящего где-то в обнимку с Полей, и очень хочет кого-нибудь пристрелить. Может, даже кого-то конкретного, может, даже двоих сразу. Подумав о смерти, представляет все прочие варианты того, почему Стас мог не явиться, и чуть не вскакивает с кровати от внезапной тревоги, накрывающей будто снежная лавина. Хочется как паникующей, прожившей в несчастливом браке лет двадцать жене названивать Стасу с вопросами вроде "где ты шляешься, падла?", судорожно опрашивать больницы и морги, но Миша сдерживается. Не настолько же он еще отчаялся — надо дать себе недельку другую. Стас появляется уже после рассвета, извиняется, что никак не связался, что пропал на всю ночь, и объясняет: — Мы счет времени потеряли совсем. Гуляли по ночному городу, даже не заметили как утро пришло, представляешь? Миша представляет, но гораздо менее ярко, чем несколько часов назад визуализировал все возможные варианты Стасовой смерти. И двойное убийство бонусом. На всякий случай, опять же, словно ревнивая, нелюбимая жена, не готовая к правде, интересуется: — У вас было что-то? — Миш, ну ты чего, — Стас берет его лицо в ладони, осматривая, как делал в детстве, стоило Мише упасть во время игры в догонялки, ободрать колени об асфальт и позорно расплакаться. — Если бы что-то было, я бы тебе в подробностях рассказал. Я ж говорил, что до восемнадцати трогать его не буду. Миша теперь еще и чувствует себя так, будто он реально весь в слезах, соплях, но разодраны не коленки, болит что-то внутри. И Стас вот сейчас плюнул совсем не на лист подорожника, чтобы приложить к окровавленной коже, нет, куда-то глубже. "Для меня так не церемонился," думает Миша, и тут же себя одергивает. Если бы он мог сейчас мыслить здраво, если бы мог избавиться от удушающей ревности, он бы обязательно вспомнил, что они со Стасом оба были тогда гормональными подростками, что Стас не многим был старше, что Мише и самому не терпелось дорваться. Он Стаса хотел до сумасшествия, каждый раз хотел. Сам проявлял инициативу, сам вообще-то попросит Стаса его трахнуть, уломал почти. И Стас тогда с ним осторожничал, нежничал, так боялся поначалу тоже, так не хотел сделать больно, такую проявлял заботу, особенно для восемнадцатилетнего пацана, получившего то, о чем грезил. Если бы Миша мог все взвесить, он бы понял, что никаких особых привилегий Поле не достается. Но на контрасте прямо сейчас чувствует себя половой тряпкой. Или товаром второго сорта. Автомобилем эконом класса, который взяли только потому, что ничего лучше не нашлось, заездили вовсю, не жалея, а тут — на тебе! — пригнали новую бизнес модель. И на вид больше нравится, и хотелось давно, так еще и в эксплуатации никогда не была. Мерзость. Думать о себе, да и о Поле, в таком ключе — тошно, нельзя, но иначе не получается. Потому что если Стаса реально ведет от Полиной неопытности и неловкости, если хочется теперь кого-то, кто будет принадлежать ему одному целиком и полностью, душой и телом, Мише крыть нечем. Такие козыри он за годы проебал. Буквально. А Поля… Поля принципиально другой. В голову лезут случайно подмеченные Мишей моменты нежности, проявленной Стасом к нему. То, как Стас целует Полю в висок или в макушку на прощание, как обвивает руками в осторожных объятиях, как смотрит на Полю, будто он причина, по которой солнце с утра встает. И столько во всем этом восторженного трепета, столько концентрированного обожания, что лучше бы они уже потрахались и разбежались. Только вот Стасу этого не надо — он без стеснения признается, что даже в губы Полю никогда не целует — ему надо… что? Гулять до рассвета по Питеру, забывая о времени? Болтать о… да о чем вообще они могут всю ночь языками чесать? Что у этих двоих в принципе общего? Чувства? Миша размышляет об этом, ожесточенно колотя грушу в тренажерном зале. Доводит себя до изнеможения, до тянущей боли в мышцах, до одышки такой, что горло дерет, лишь бы только прекратить думать. О том, как наивно был уверен, что у Стаса никогда и ни с кем — кто не Миша, естественно — не будет ничего, кроме секса. О том, что их глупые игры — и с собой, и с людьми — абсолютно безобидны. Доигрались, блядь. Миша ударяет ногой по груше в последний раз на сегодня. Никакие физические нагрузки не способны его отвлечь. Потому что вот он Поля, и вот они Стасовы чувства. И никакого при этом секса. Что, впрочем, совершенно не мешает Мишиному мозгу по привычке выдавать сценарии в картинках о том "как это могло бы выглядеть". Он представлял Стаса со всеми прочими его партнерами раньше, и частенько передергивал на образы — разницы для подсознания никакой, сила привычки. С Полей представлять — проще простого. Миша насмотрелся уже за годы на десятки таких же хрупких, темненьких парней и девчонок, которых Стас при нем трахал, которых с Мишей делил. Осталось Полино лицо к воспоминаниям приложить — и только в путь. Закрывая глаза, Миша даже слишком явно может видеть взмокшего, расслабленного Полю, с алеющими щеками и плечами, которого Стас усадил на собственные бедра, и в которого вбивается снизу. Полю, хнычущего при этом в Стасовы жадные, алые губы, пока Стас удерживает его, крепко схватив за волосы, не позволяя отстраниться. Или Полю распластанного по простыням на их со Стасом кровати, впившегося пальцами в подушку до белеющих костяшек, пока Стас — Мишин красивый, взведенный до предела Стас — вбивает Полю в матрас под собой. Или нет, не так. Миша представляет Стаса, оседлавшего Полины бедра, уперевшего ладони в плоскую, мальчишескую грудь, чтобы не смел двигаться. Как Стаса выламывает над ним от удовольствия, как отчаянно цепляется Поля за его бедра, зажмурившись и жалобно сведя к переносице темные брови. Миша видит все это пугающе четко, он почти может слышать их стоны, ощущать мягкость кожи. И горит, плавится, не только от доводящего до дрожи возбуждения, но и от удушающе яркой, алой пелены перед глазами. От ревности. Он беззвучно кончает, больно вцепившись зубами в собственное предплечье, прислонившись лбом к мокрой плитке закрытой душевой кабины, и тут же проваливается в ментальную черную дыру презрения к самому себе. Чувство удовлетворения рассеивается так же скоро, как и туман, застилающий до этого Мишин рассудок, уходит, оставляя послевкусием только липкую самоненависть и глупую обиду: на себя, на Стаса, на Полю, на весь мир. Даже в фантазиях — признает Миша — ему хочется разнять их, остановить, оказаться между, забрать каждого себе, но по-отдельности. Мысли эти пугают, запутывают. Еще хуже сны. Миша давно уже заметил: у Поли со Стасом во внешности неуловимо проглядывается что-то общее. Вроде бы черты совершенно разные, Стас — весь острые углы, Поля — почти ангельская мягкость. И тем не менее: огромные, светлые глаза, темные волосы, ровный нос, яркие губы красивой, аккуратной формы — слишком похоже на семнадцатилетнего Стаса и не похоже одновременно. Достаточно для того, чтобы Мишино, погруженное в сон сознание сыграло с ним злую шутку. Кто-то рядом с Мишей, кожа к коже. Прижимается тесно, двигается над ним, в нем, выбивая из легких кислород рваными короткими выдохами. Целует шею и плечи, шепчет что-то абсолютно неразборчивое, голос не узнать. Миша хочет увидеть лицо, но черты постоянно размываются: от Стаса к Поле, обратно к Стасу, каким он был в свои девятнадцать, и снова, и по кругу, пока не смешиваются в одно целое. Миша просыпается посреди ночи, дрожащий, взмокший с головы до ног. Сбрасывает влажное одеяло, стирает пот со лба, с груди. Тело горит. Стоит так, что аж больно, разрядки хочется невыносимо. Миша задыхается, измученный собственными грезами, и вдруг, словно вспоминая, что не один, тянется к спящему рядом Стасу. Тот сперва мычит недовольно, ворочается, все же оказываясь к Мише лицом, и открывает, наконец, глаза. Замечает немую просьбу в Мишином взгляде сразу, даже в полутемной комнате, освещенной лишь фонарным светом, пробивающимся через окно с улицы. — Миш, — шепчет обеспокоенно, поднимаясь на локти, придвигаясь ближе, — что случилось? Миша в ответ способен только выстонать жалобное "ты мне нужен", и потянуть Стаса на себя, надеясь, что тот почувствует, поймет без слов. Стас, как всегда, понимает. Сколько раз они вот так просыпались когда-то, будучи подростками? — Ш-ш-ш, ну тише, тише, — успокаивает Стас, целуя его нежно, аккуратно обхватывая пальцами истекающий смазкой член. — Все хорошо, сейчас. Миша цепляется за его плечи, толкается в горячую ладонь, не способный даже держать подобие ритма. Прикрывает веки на секунду, а перед глазами снова Стас-Поля-Стас. Он слышит Стасов тихий, низкий шепот, чувствует его прикосновение, и кончает после нескольких движений, когда образ в его голове вновь становится Полей, тяжело дышащим, тянущимся к Мише для поцелуя. Только в реальности целует его Стас. — Вот так, — шепчет с довольной ухмылкой, демонстративно облизывая ладонь. — Что ж тебе приснилось такое? Я? — Ты, — соглашается Миша, устало перекатываясь по постели, прижимаясь к Стасу вплотную, чтобы теснее некуда. И ведь не врет, просто не договаривает. Правду признавать страшно. Действовать проще. И Миша действует. Он как никогда прежде осознает теперь, что даже если Поля вызывает его интерес — а Миша заинтересован, это факт, по крайней мере в каком-то из смыслов — ни один человек в мире, кем бы он ни был, не имеет права вставать между ними со Стасом. Поля может преследовать Мишу во снах и фантазиях бесконечно, но в реальности… Он того не стоит. Их со Стасом отношений не стоит, их двухсотлетней истории, связи особенной. Без Стаса Миша просто не сможет, и не захочет, никогда. А потому теперь цепляется за любую возможность свою привязанность, свою безграничную преданность Стасу продемонстрировать. Даже не пытается больше находить левых партнеров на стороне, растворяется в Стасе весь, фокусируется на нем, отдавая себя без остатка, без слов Стасу напоминая, демонстрируя, что ему и с Мишей — его Мишей, опытным, знающим Стасово тело, как свое собственное — хорошо. И Стасу, судя по всему, хорошо. Больше, чем хорошо. Ему пиздец как хорошо, и "с", и "в", и "на", и "под". Только это не помогает. Придя однажды вечером домой с работы, Миша, уставший и задолбанный вусмерть — Муравьев иногда так ебет мозги, что с ним у Миши половая жизнь активнее, чем со Стасом — застывает на пороге, прислушиваясь к… шуму с кухни? Гудит микроволновка, шелестит чайник, стучит о стенки керамической кружки чайная ложка, а еще: разговоры, смех, два знакомых голоса. Проклиная все семейство Муравьевых — спасу от них нет — Стаса с его сраными правилами, которые никогда не работают, и, в очередной раз, собственную идиотскую наивность, Миша топает на звук. Останавливается в дверях, наблюдая почти идеалистическую картинку, как из рекламы сыра какого-нибудь. Ну там, где все эти профессионально-показательные счастливые семьи завтракают, не прекращая по-голливудски сверкать выбеленными до слепящего сияния зубами. Поля сидит за столом, подтянув одну ногу к груди, зарывшись в явно великоватое для него худи — пальцы трогательно тонут в рукавах — и увлеченно размазывает по тосту варенье — мама недавно прислала, малиновое. Стас напротив него лыбится во все тридцать два — Паша бы сказал "сейчас ебало треснет" — и рассказывает какую-то невероятно занимательную историю об их с Мишей студенческих буднях. Судя по всему ту, в которой Веня, проиграв спор, должен был пробежать голышом по мосту, туда и обратно, перед самым разведением. И, не успев вернуться, застрял абсолютно голый на противоположной — в том числе и от их с Ваней дома — стороне. Прятался потом в Летнем, притворяясь, наверное, статуей. Пока Ваня, резко протрезвев, не потянул всю их дружную компанию за собой — искать катер или еще какой транспорт. Веселые были времена, не то, что сейчас. Миша прожигает Стаса взглядом, молча, не здороваясь, ожидая, что будет, когда он заметит. А ничего. Стас даже на месте от удивления не подскакивает. Улыбается только, так же тепло, как до этого, и говорит: — О, привет, Миш, а мы как раз ужинать сели. Давай к нам, ты ж наверняка голодный. Миша не голодный. Миша сыт. Вот всем этим. "Не ссыте, Миша", просит он себя, как в известном бородатом анекдоте. "Сядьте, поболтайте, испоганьте людям вечер." Только вот намеренно действовать на нервы не хочется — никаких ведь разборок при посторонних, так? хохма — хочется лишь, чтобы Стас ответил, ничего ли ему не жмет. А то ведь можно и зажать для стимуляции памяти. Что, блядь, не ясного в простой формулировке: "не водить своих ебырей домой"? Хотя Поле, конечно, до такого почетного статуса еще очень далеко, но ситуация от этого разве меняется? Вон он сидит весь домашний до тошноты на Мишином стуле, и пьет чай из его любимой кружки — Маша и медведи, прости господи — на правах кого? Друга? Да это даже не смешно. Это абсурдно. Миша не лев и не тигр, и в этом цирке он выступать отказывается. — Я спать пойду, — отвечает, спрятав руки в карманы и пожав плечом, тем, что не опирается о дверной косяк. Поля смотрит на него почти испуганно, краснеет как дебютантка в тугом корсете — знает о правилах? вряд ли — но держится гордо, чуть подбородок не задирает, всем видом говоря: хочу и сижу с твоим Стасом, это и мой Стас тоже. Ну что тут скажешь, Стас — все еще как кот — волен выбирать, чей он, и кому дается в руки, когда не гуляет сам по себе. Только Поля слишком наивен, розовые мутные очки мешают ему принять простой факт: коты, какими бы любвеобильными ни были, редко позволяют себе задержаться на одном месте, в одних руках. И Стас не исключение. Знай Поля, как именно он по рукам ходит, хрупкое розовое стекло пошло бы трещинами. Мишино вот лопнуло еще в шестнадцать. Миша салютует им обоим и, теперь, кажется, еще больше вымотанный, еле передвигая ноги, бредет прямиком в спальню, пропуская душ и прочие процедуры. Стягивает только одежду, всю, и забирается под одеяло, зарываясь в него чуть ли не по макушку. Уснуть сразу не получается. Через пять минут слышно возню у порога, Стас отправляет Полю на такси, просит шапку надеть и шарф затянуть поплотнее, наверняка снова целует в лоб. А еще через минуту после того, как закрывается дверь и щелкает замок, до Миши доносятся тихие шаги. Стас заползает под одеяло прямо в одежде, обхватывает руками со спины, прижимается плотно, и, убедившись, что Миша не спит, начинает оправдываться: тихо, чересчур осторожно. Как делает всякий раз, стоит ему накосячить. Будто Миша его отец, будто от него тоже можно получить по лицу. Никогда. — Миш, прости, — шепчет, целуя плечи. — Мы гуляли долго, он ужасно замерз. Голодный еще. Миша каменеет в объятьях, и второй раз за последние полчаса думает "я зато сыт по горло". Стас обнимает его крепче, поглаживает кожу груди ладонями мягко, тычется сухими губами в затылок, нашептывая какие-то глупости о том, что Мише не стоит переживать. Миша не переживать не может. Тошно. Тошно от себя, от ситуации в целом, от того, как быстро тело реагирует сейчас на Стасовы прикосновения, как хочется его теснее, ближе, глубже, несмотря на горечь и обиду. Он слишком легко ведется, и Стас наверняка это чувствует. — Что, — рявкает Миша, предпринимая отчаянную попытку отстоять хоть какие-то границы, — не получилось Полю трахнуть, ко мне приполз? И тут же жалеет. Но время не отмотать, слов назад не вернуть. Стас мигом отлипает от него, дергает за плечо, разворачивая рывком, и с каким-то ошалелым взглядом из-под нахмуренных бровей, шипит: — Думай, что говоришь. Миша ведет рукой, сбрасывая его хватку, сам отодвигается чуть дальше по кровати — главное не упасть голой жопой на паркет, весь драматический эффект будет утерян. — А что, не так что-ли? — спрашивает, злобно прищурившись. — Нет! — вырывается у Стаса чуть ли не криком. — Нет, не так! Ты знаешь, что не так! Он садится на постели, трет лицо ладонями устало — в другой момент Миша даже посочувствовал бы, но не сейчас. Потому что окей, хорошо: Миша и правда в курсе, что Полю мы не трогаем в силу возраста, а Миша дело совсем другое, и вообще он Стаса двенадцать лет назад забил, Поля, можно сказать, осознанно столько еще не пожил. И, конечно, Стас — Мишина родственная душа, и тут все иначе, и бла-бла-бла, только ничто не отменяет очевидного: Полю Стас хочет, это аксиома. И получить не может. А Миша всегда под рукой. Хорошо бы знать наверняка, не превратился ли он за последний год в дышащую, живую машину для мастурбации, или он ею был с шестнадцати? Да и потом: — Правила нам для чего? — интересуется Миша, откидываясь на постель, избегая даже смотреть на Стаса, сил нет. — Мне тоже можно кого угодно завтра домой припереть, пока тебя нет, и выебать, уткнув лицом в твою подушку? Миша готов к скандалу, готов к крикам, к дискуссиям насчет правил, к полной их отмене, но не к болезненному: — Поля не кто угодно. Ой, ну нахуй. Миша отворачивается снова, дергая на себя одеяло и зарываясь в него, словно создавая защитный барьер. Пусть Стас только попробует его сейчас тронуть, Миша ему тогда… ничего не сделает. Стас трогает, обнимает все равно, прямо так, поверх импровизированного кокона, целует за ухом, трется носом о шею. — Миш, я тебе клянусь, — шепчет, — это другое. Да как же ты не понимаешь, думает Миша, что в этом и проблема. Что лучше бы не другое, лучше бы как всегда. Чтобы на один раз, чтобы чисто для секса, чтобы никаких чертовых ужинов на кухне в девять вечера, чтобы никаких студенческих историй, и никакого смеха. — Миш, с ним не как с тобой, — продолжает Стас. Помогает слабо, особенно потому что дальше он звучит, будто Миша силой его держит: — Ты же знаешь, от тебя я никуда не денусь. И я не потрахаться сейчас пришел, мне просто не хотелось, чтобы ты тут загонялся. Не хотелось загонов, не приводил бы Полю домой, решает Миша обиженно, но говорит только: — Я понял. Стась, на столе убери, пожалуйста, раз уж вы там ужинали, и дай мне поспать. Мише необходим отдых, а еще ему необходим здравый рассудок, чтобы обо всем хорошенько поразмыслить. И если со вторым довольно сложно, то вот первое — проще простого. Отдыхать Миша отправляется следующим вечером, принимая Пашино приглашение в клуб, насмотревшись за день на чересчур довольную морду Стаса. Тот переписывается с Полей с утра до ночи, строчит сообщения, улыбаясь как идиот, кусая губы, и в целом всячески демонстрируя заинтересованность, которую Поля оценить не может, а Миша очень даже. Ноль из десяти. Мише не нравится. Как не нравится тот факт, что Стас достает из гардеробной пылящуюся там с выпускного в универе ямаху, и снимает со стены гитару, ту самую, что привез когда-то из дома. Наигрывает что-то целый день, сочиняет куски, записывает, вспоминает песни, которые любил раньше. Увлекается, короче. И на Мишин совершенно тупой вопрос с совершенно очевидным ответом: — Ты инструменты достал? Счастливо улыбаясь, кивает: — Да, что-то, знаешь, вдохновение нашло. Миша задумчиво разглядывает ямаху, вспоминает черное пианино с облупившейся краской — на котором Стас исполнял крутые каверы только для него — и тайно радуется, что инструмент навсегда остался где-то далеко, дома, что здесь его нет. А то Стас небось еще и трахнул бы свое новое "вдохновение", усадив на клап, как когда-то любил поступать с самим Мишей. Потом, правда, вспоминается, что у Стаса с Полей в принципе никакого секса нет, даже миссионерского, не то, что экспериментов с пианино. И стоило бы почувствовать себя виноватым за голословные обвинения, но во-первых, Миша их не озвучивал, а во-вторых, ему так ревниво, что, в общем-то, можно себе позволить. Точно так же Миша позволяет себе созвониться с Пашей, собраться и ближе к полуночи, объявив: — Я гулять, буду поздно, не жди. …Исчезнуть за дверью. До самого утра. Стас не единственный, кому можно нарушать правила. Миша, если честно, давно готов сменить не только их, но и игру в целом. Сегодня Миша играет в прятки. Только вот… если Стас не захочет его искать, это считается победой: потому что Стас сдается; или поражением: потому что ему наплевать? Забив на философские размышления, Миша отрывается в компании Паши всю ночь. Напивается так, что на ногах стоять трудно, но к утру успевает даже протрезветь. И, не смотря на затуманенность сознания, бесконечно отмахивается от вполне однозначных предложений незнакомцев — никого сейчас не хочется. Никого, кроме Стаса. Оказываясь на пороге квартиры уже после рассвета, отпирая двери, Миша намеревается прямо с порога наброситься на него, может даже до спальни не доходить. Потому что так хочется сказать: "Зачем тебе кто-то еще? Зачем нам с тобой вообще все эти шесть лет нужны были какие-то левые люди? Посмотри, как нам хорошо вместе." Но говорить вот так, прямо, словами через рот — страшно. Миша до сих пор, как в шестнадцать, боится, что Стас развернется и уйдет. Теперь есть к кому. Правда — слишком рискованно, слишком опасно, и Миша снова готов изъясняться действиями, только Стас не встречает его на пороге. Потому что Стаса нет дома. Утром в субботу. Не сложно догадаться, кто утащил его… гулять по Питеру, будто Стас за годы не нагулялся, болтать о хер знает чем, будто поговорить ему больше не с кем. Миша, матерясь сквозь зубы, хаотично скидывает пальто и ботинки, уверенно направляется в спальню и, как полный идиот, повалившись на кровать, беззвучно орет в подушку. Подушка пахнет Стасом. Сейчас бы грушу в зале вместо этого полупить, но после ночных приключений его наверняка тупо вывернет от таких физических нагрузок. Поэтому Миша делает несколько глубокий вдохов, и долгих, шатких выдохов, а после нащупывает в кармане телефон и набирает последний номер из журнала звонков. — Ты где? — выпаливает, особо не церемонясь. На что Стас будничным, почти даже деловым тоном откликается: — Я с Муравьевым. Что и требовалось доказать. — Домой когда будешь? — Миша перекатывается на спину, устало трет глаза, запрещая себе представлять, чем именно Поля со Стасом сейчас заняты. Кофе пьют в Мишиной любимой кофейне? На катке развлекаются? Шатаются где-нибудь по заснеженному скверу? Блядь, да хотел же не думать. Стас на том конце мычит задумчиво и выдает: — Буду поздно, но ты отдыхай там, хорошо? Тебе сейчас надо. Он издевается что ли? Если это сарказм, то до Миши, честно, не доходит. — Домой что-то купить? — спрашивает Стас тем временем. Сердце себе купи, думает Миша, Жестяной Дровосек долбаный. Мише бы и самому к Волшебнику ОЗ попасть, за храбростью, чтобы перестать поджимать хвост и начать говорить, как есть. Вместо этого он задвигает подальше воспоминания о фильмах и мультиках, которые они со Стасом смотрели в детстве, рутинно шагает на кухню и проверяет холодильник, выдавая список необходимого. А после возвращается в спальню, дублирует сказанное сообщением в телегу, и отрубается на весь день. Ближе к вечеру, когда за окном уже темно — зима, Миша не любит зиму сразу по нескольким причинам — просыпается, бегло проверяет уведомления и натыкается на обеспокоенное Венино: "Ты нашелся там? Не помер?" "Ау, Миш, блядь, напиши хоть, что живой." "Стас полночи истерил." Миша даже на кровати садится рывком от удивления, и тут же потирает стрельнувший болью висок. Морщится, напоминая себе, что он дома, в безопасности, а не в январе восемьсот двадцать шестого на снегу под Устимовкой. Стоит голове загудеть — каждый раз флешбэки, зачем он только пьет? Придя в себя, Миша снова упирается взглядом в экран и не находит ничего лучше, чем отправить Вене несколько вопросительных знаков в ряд. "О, оно ожило," пишет тот через секунду, а потом добавляет: "Стас вчера всех на уши поднял, тебя разыскивая. Чето там бредил про то, что напрямую беспокоить не хочет. Спрашивал, не с нами ли ты, а мы с Ваней вообще до его звонка дрыхли. У вас все окей?" "Окей," отвечает Миша, тяжело сглатывая, борясь с чувством вины. "Разберемся." Веня присылает какой-то дебильный стикер с котом, тапком и подписью "по жепе получишь", дополняя его следующим сообщением: "Смотрите мне. А то я из-за вас в вечную любовь верить перестану." Миша шлет первый попавшийся анимированный стикер с нарисованным лисом, поднимающим средний палец, и, закрыв телегу, откладывает телефон на подушку. В комнате становится темно. До жути одиноко. Он по факту уже и сам не знает, во что верить. Неожиданный звонок в дверь раздается вечером вторника, когда Миша оказывается дома гораздо раньше Стаса, оставшегося разгребать какие-то бумаги с Сережей. Мишу снова пожалели и отправили отдыхать в положенное по закону время: то ли выглядит он настолько неважно, то ли Сереже Стас тупо кажется более компетентным. Миша не хочет знать. Он и дверь на настойчивую трель отпирать не хочет — особенно потому, что звучит она, стоит выступить на коврик из душа — но человек на лестничной площадке явно отличается исключительным упорством. Может, Стас? Может, без ключей? Дома что-то важное забыл? Ну кто б еще так долбился? Приходится по-быстрому промокнуться полотенцем, обмотаться им, и открыть как есть: мокрым и полуголым. За дверью не Стас. Но звание главного упрямца внезапный гость действительно способен у него отобрать. Ну, или хотя бы потягаться. Поля неловко мнется за порогом, поднимает глаза на Мишу, открывшего дверь, и будто даже отшатывается назад. Бегло, почти испуганно скользит взглядом от мокрых волос вниз до самого края полотенца, тут же резко отворачивается, и, тяжело сглотнув, прочищает горло. Интересная реакция. — А Стас дома? — получается у него все равно каким-то хрипом. — Он еще на работе, — Миша, не способный сдержать самодовольной ухмылки, облокачивается на дверную раму. — Ты почему заранее ему не позвонил предупредить, что придешь? — Телефон разрядился, — пошарив в карманах, Поля достает действительно абсолютно сдохший девайс, демонстративно клацает по кнопке блокировки дрожащими пальцами, показывает Мише черный экран, до комичного смущенно пытаясь не смотреть в его сторону. "Нравится, что видишь?" думает Миша, "Мне тоже. Ничего, разонравимся еще, как только он от меня уйдет, и мне придется тебя возненавидеть." Миша ответно оглядывает Полю, мнущего шапку в свободной руке: на плечах синей парки тает снег, на ботинках тоже принес пол сугроба, кучерявая челка, намокнув, распрямилась и лезет в глаза с такими же влажными ресницами. Капли воды срываются с кончиков волос, капают на покрасневшие щеки. Красивый. Приходится потрясти головой, избавляясь от неуместной мысли, переключаясь. О чем там принято говорить с людьми, которых плохо знаешь? О погоде? На сегодня передавали жуткий снегопад, Миша не выглядывал в окно с тех пор, как вернулся из офиса, но вот перед ним живой метеопрогноз, и приложения не нужно: на улице, очевидно, вьюга. Отлипнув от двери, Миша делает шаг назад, отступает в коридор: — Зайди, заряди. Ща позвоним Стасу. Погреешься заодно, думает про себя, горе луковое. Поля хмурится, решаясь, задумчиво кусает алые губы — Миша совсем не залипает на это движение, вовсе нет — и все таки переступает порог. Закрыв дверь, Миша направляется в спальню за своим телефоном. Хватает заодно зарядное с тумбочки, на мгновение задумывается, не одеться ли, и, откинув идею, полный нездорового злорадства, набирает Стаса. — Тут к нам Поля пришел, — объявляет с улыбкой, пока возвращается в прихожую, — а тебя нет. Стас молчит слишком долго. Шах и мат, думает Миша. А еще думает: "Технически он видел меня почти голым раньше, чем тебя. Ты не единственный, кому можно играть не по правилам." — Он в порядке? — обеспокоенно звучит из динамика. — Обычно предупреждает просто. Поля, так и не стянувший куртку с ботинками, рассматривает интерьер, будто он здесь впервые, будто, увлеченно пялясь в стену, способен скрыть мельком брошенные, голодные взгляды, которые то и дело ловит на себе Миша. Святая наивность. Словно задумавшись, намеренно потирая грудь раскрытой ладонью, Миша в полглаза следит за Полиной реакцией — пацан вообще дышит там? — У него телефон разрядился, а еще он продрог до костей и весь вымок, — отвечает Миша в трубку с почти театральной жалостью, — но все окей, я решил его обогреть, — подмигивает он Поле почти заговорчески, — и телефон оживить. Миша протягивает зарядное, передавая из рук в руки, нарочно задевая пальцами кожу Полиного тонкого запястья. Тот крупно вздрагивает в ответ и едва не отскакивает. Поднимает на Мишу осоловелый взгляд, смотрит огромными, оленьими глазами и облизывает губы, тяжело дыша. — Миш, дай ему трубку, пожалуйста, — напряженно просит Стас. — Конечно, — Миша послушно отдает Поле теперь еще и телефон. — Привет, — неловко здоровается тот, а потом, с паузами на Стасовы реплики, отвечает, подпинвая коврик у двери носком ботинка: "ну, я думал просто, что ты дома", "нет, не сильно, он преувеличивает", "угу", "хорошо", и, опасливо глянув на Мишу снова, "не, я домой поеду, когда такси смогу вызвать", "ладно", "пока". Он передает телефон обратно. Стас, все еще напряженный, обещает, что будет через час и зачем-то просит: — Миш, веди себя прилично, пожалуйста. Будто Миша умеет иначе. — Ну что, раздевайся давай, — улыбается он Поле, завершив вызов. — Греть тебя будем. Поля едва зарядное не роняет. Упирается взглядом в полотенце на Мишиных бедрах, так, что хочется мысли его прочитать, увидеть в картинках, что он там себе надумал. Миша смеется тихо, и вдруг понимает, что вовсе не хочет Полю пугать. Он не пешка в их со Стасом бесконечных играх, и, какой бы жаркой ревности Миша не испытывал, винить стоит совсем не его. Забрав из Полиных рук мокрую парку, Миша уносит ее и ботинки в зал, чтобы устроить где-нибудь поближе к батарее, предварительно подстелив тряпку — не хватало еще ламинат затопить. Все таки одевается, но только частично: напяливает треники, оставаясь обнаженным до пояса — слишком приятно чувствовать, как Поля на него засматривается — и ведет гостя пить чай, пока заряжается устроенный на кухонном столе телефон. — А ты почему не со Стасом? — Поля делает глоток из чашки: аккуратно, чтобы не обжечься. Миша пожимает плечами и прослеживает чужой взгляд, тут же дернувшийся к взлетевшим от движения ключицам. — Невероятно, но факт: мы со Стасом в принципе иногда способны существовать отдельно. Не скажешь же ему: твой брат зачем-то отстраняет меня от дела, перекладывая всю ответственность на плечи моего партнера, отчего я чувствую себя одновременно виноватым и бесполезным, ведь Сережа и в прошлой жизни будто бы доверял Стасу больше. Нет. Они не на сеансе психотерапии, и Поле незачем его проблемы. Но, чуть смягчая тон, Миша все же добавляет: — У нас иногда совершенно разные рабочие задачи, Поль. Вот и все. Поля аж вытягивается, расправляя плечи, реагируя на необычное обращение — Миша чаще зовет его "мелким" или прочими вариациями на тему возраста, а тут… — Понятно, — бубнит он в прижатый к губам, цветной обод кружки, и нетерпеливо поглядывает на экран телефона. Который, в общем-то, заряжается на достаточное количество процентов минут через двадцать. К тому моменту Поля успевает проглотить четвертую часть испеченной Мишей шарлотки и неохотно рассказать, как, обиженный ребятами из школы, шел к Стасу за сочувствием. Поля немного даже расслабляется, свободно откидываясь на спинку стула, но стоит ему заметить, что вызов такси больше не проблема, сразу открывает приложение. — Стаса ждать не будешь? — спрашивает Миша, убирая тарелки со стола. — Он же сказал, что через час приедет, минут сорок осталось. — Не, я пойду, — Поля втягивает шею, кутаясь в капюшоне толстовки. — Там домашки еще куча, и я обещал Сереже убраться, и вообще… …Плиту прорвало, газ затопило, утюг прислал смс, говорит "пизда котенку", мысленно продолжает за него Миша. Но на деле только кивает, наблюдая за Полей, ожесточенно набирающим теперь сообщения в телеге. Миша правда не хочет подсматривать, и все же, потянувшись за Полиной чашкой, краем глаза замечает ряд стикеров с орущим огоньком, а ниже капслочное: "МИШЕЛЬ, ЭТО ПИЗДЕЦ!!". Скрывая улыбку, Миша методично загружает посудомойку и думает лишь о том, что правила нарушать весело. Еще интереснее жульничать — не выходя за установленные рамки, вытворять глупости, которые стопроцентно входили бы в список запрещенных приемов, предугадай они со Стасом подобное. Например, невероятное удовольствие — поцеловать Стаса при встрече, стоит ему только переступить порог квартиры. Поцеловать по-настоящему, горячо, так чтобы он сам машинально пальцами впился в бока, прижимая Мишу ближе, так чтобы пришел в себя только когда Поля — "ой, прости, мелкий, совсем тебя не заметил!" — все это время стоявший за Стасовой спиной, захлопнет дверь. И обязательно зардеется весь до кончиков ушей, спрятав неловкий, завистливый взгляд. Еще бы, ему таких поцелуев не достается. В моменты, как этот, Мише будто бы слышится треск хрупкого, розового стекла. И каким бы неправильным ни казалось довольное злорадство, Миша даже не пытается его сдерживать. Постит в сторис инстаграма видео из качалки, где сам страхует жмущего штангу Стаса, поддерживая руки. Аккуратно, будто случайно оглаживает мышцы, и через Стасовы стоны на выдохах комментирует: "вот так, давай, еще чуть-чуть", отлично зная, что Поля просматривает каждое из таких непрямых посланий, возможно, не единожды. Да пусть хоть обдрочится, главное, чтобы знал, каким Стас может быть с ним, с Мишей. В эту же категорию "чтобы Поля от зависти зеленел" идут утренние фотки из постели: ничего откровенного, спящий на животе Стас, укрытый одеялом по пояс, так, чтобы было видно ямочки пониже поясницы. Или селфи, где нет-нет, а видно Мишину шею, украшенную темнеющими засосами. Поля следит за каждым "апдейтом", Миша убеждается в этом всякий раз. Еще из способов подебоширить: припереться в гостиную, когда Поля со Стасом вместе смотрят кино. Подкрасться к ним, увлеченным, со спины, опустить руки на Стасовы широкие плечи, помассировать, сжать — в известной только Мише, вечно зажатой точке — так, чтобы Стас, расслабившись, голову на спинку откинул, чтобы замычал, не сдержавшись. А после наклониться к самому его уху и низким шепотом, словно между делом, поинтересоваться: — Что смотрите? Можно с вами? И вполне очевидно: Стас не откажет. И так же кристально ясно, что как минимум последние минуты две за сюжетом никто не следил. Хорошо, если название сейчас вспомнить сумеют. Стас от прикосновений по дивану растекся, Поля, сидящий рядом, неотрывно наблюдает за движением Мишиных рук. Представляет, что еще эти руки со Стасом способны вытворять, чего ему не позволено? Хорошо бы. Миша бессовестно заваливается на диван между ними, беспринципно закидывает ноги на Стасовы колени, и следующие часа полтора успешно игнорирует словно бы электрические разряды, отдающиеся в кожу собственного плеча от соприкосновения с Полиным. Такого побочного эффекта своих же выходок Мише не избежать: изводя Полю, он неизменно мучается сам. В том числе, потому что наивный и неловкий — на первый взгляд — Поля слишком умело включается в игру, принимая чужие правила, как сам Миша когда-то. В следующую ночь кино — на новогодних выходных — стоит им взяться за оригинальную трилогию Звездных войн, Поля физически не позволяет Мише разделить их со Стасом: упрямо усаживается с другого от него бока. И когда Миша демонстративно закидывает ногу на Стасовы колени, Поля, волчонком зыркнув на него из-под густой челки, укладывает голову на Стасову грудь. Кладет Стасову большую ладонь на собственную лохматую макушку, чтобы тот пальцами в волосы зарылся. Опускает руку на его живот непозволительно низко к самому поясу домашних штанов. Короче, еще чуть-чуть и коалой на Стасе повиснет с криками "мое!", заявляя права, защищая свою территорию. Хорошо, помечать не стал. Миша, удерживая себя от раздраженного цоканья языком, хватает свободную Стасову ладонь и безапелляционно устраивает на собственное бедро, почти у самого паха. Глаза мигом обернувшегося к нему Стаса полны вселенского ужаса. Это почти смешно. — Ноги сегодня качал, — спокойно поясняет Миша. — Мышца убивает. Разомнешь? Подозрительно сощурившись, Стас все же слушается. А секундой позже окидывает Мишу еще более шокированным взглядом, когда тот позволяет себе отчетливый, слышный даже за стрельбой бластеров в фильме, стон. Поля дергается, отрывает голову от Стасовой груди, смотрит на Мишу, пораженно округлив рот, и дышит тяжелее, чем Дарт Вейдер в своем наморднике на экране. Хруст метафорических розовых очков кажется оглушительно громким. — Жарко, — цедит Поля, не отрывая от Миши едкого взгляда в полутьме комнаты, и, отпрянув от Стаса, стаскивает с себя толстовку, намеренно — Миша на деньги готов спорить, что намеренно — задирая футболку, обнажая бледный живот, вполне очерченные мышцы пресса. Стас сглатывает так, что звук легко уловить и за шумом фильма, прикипает взглядом к Полиной голой коже, к ремню на джинсах. Ладонь его, будто автоматически разминающая Мишину ногу, сжимает крепче, почти до боли, пальцы ощутимо дрожат. — У тебя тут задралось, — Миша бесцеремонно переваливается через Стаса, грубовато даже дергает край Полиной футболки вниз, и — честное декабристское, совершенно случайно — задевает горячую, нежную кожу. Поля крупно вздрагивает, увиливая от прикосновения, вжимается спиной в диванную подушку, и, по крайней до конца первого фильма, отмалчивается. Мишины пальцы горят весь вечер. Мысли его о Поле не гаснут теперь совсем никогда. По ночам в откровенных, горячих снах Полины очертания все так же мешаются с образом Стаса, перекрывая Мишин кислород, заставляя его метаться по постели, просыпаться возбужденным до предела, и виновато-испуганным в неменьшей мере. Днем Поля, зависая у них в квартире, не перестает привлекать к себе Мишино внимание. Ненамеренно, необдуманно, неосторожно. Открытый — но только когда рядом Стас — искренний какой-то до наивности. Флиртующий с ним, со Стасом, неумело, но оттого и без лишней фальши: не знает, куда деть руки, трет шею задумчиво, теребит воротник рубашки, открывая ключицы, притягивающие не только Стасов взгляд, но и Мишин тоже. Смеется над шутками и историями, рассказанными Стасом — не напоказ, не поддельно, а от души, по-настоящему, запрокинув голову. И нет во всем этом ни толики прямолинейности, шокирующей, бьющей под дых откровенности, что были в шестнадцатилетнем, девятнадцатилетнем Стасе. Поля до жути похож на него, но одновременно с тем — абсолютно другой, если так вообще бывает. И наблюдать за ним можно только украдкой. Ведь стоит Поле уловить на себе Мишин взгляд, поймать за подглядыванием, он меняется весь. Запирается мгновенно, подбирается, будто даже испуганно, словно Миша нарушил что-то, неуловимую какую-то границу, пошатнул внутренний Полин баланс. Поля завороженно смотрит в ответ огромными, пытливыми глазами. Зубами впивается в нижнюю губу, будто заставляя себя молчать о чем-то, и становится вдруг таким… Что хочется либо сжать его в объятиях до хруста, либо сожрать целиком, зацеловать с головы до пяток. Мысли эти — неправильные, опасные, и Мише не хочется обмануться, но что-то подсказывает: в Полиных глазах он видит отражение собственного желания. Пробирает до дрожи. Не только по очевидным причинам, но и потому что ситуация в принципе вызывает тревожное чувство непонятного, сюрреалистического дежавю. Будто нечто подобное уже было с ними прежде. Не запутанные отношения, не совместный просмотр космического фэнтези, не утренний кофе на кухне, и уж точно не попытки подразнить инстаграмными сторис. Но Стасово упрямство, Полины испуганные глаза, Мишино бессилие перед их общей… решимостью что ли, тягой. Миша, проснувшийся в половине первого в субботу, качает головой, избавляясь от тяжелых мыслей, и босиком — вчера в порыве страсти скинул тапки черт знает где — шлепает на кухню. Там уже во всю идет приглушенный, но диалог. — Тише, — успокаивает Стас, когда Поля оживленно переходит к ключевой части истории о том, как они сегодня в школе протестовали против введения обязательных политизированных занятий. — Мишу разбудишь. — А я уже тут, — улыбается Миша с порога. — Здорова, мелкий, — обращение почти холодное, но сейчас холод необходим: нужно остыть. — Как Серега? Миша, походя, взъерошивает волосы на Полиной вихрастой, и без того лохматой макушке. Поля весь нахохливается, как снегирь, сброшенный с покрытой инеем ветки, смотрит обиженно. Не нравится? Мише тоже много чего не нравится — к примеру тот факт, что Поля ему сегодня опять пол ночи спать не давал — он же не жалуется. — Сам ему позвони и спроси, — бурчит Поля недовольно. Голос его ломается, когда Миша приветственно целует Стаса: не глубоко, без лишних эмоций, но намеренно задерживая касание. Стас забывается. Тянется вслед за Мишиными губами, не позволяя отстраниться, и только спустя мгновение одергивает себя, выныривая в реальность. Бегло оглядывает Мишу, хмурится укоризненно, кивает на его обнаженную грудь: — Миш, у нас гости. — Стас, — изображая примерно такой же святой трепет, отвечает Миша, — у нас жильцы. А после, опустившись на стул напротив Поли, тянется за оладушками. — Не пугайся, Поль, — усмехается Стас, щелкнув Мишу по затылку. — Ты же знаешь: он не всегда такой. — Да, Поль, — передразнивает Миша, и, наклонившись над столом, специально напрягая плечи, поигрывая мышцами, заговорщически шепчет: — Ты же знаешь, обычно я хуже. Он подмигивает в край растерянному Поле и с удовольствием наблюдает как тот, покраснев, отводит взгляд. — Вы тут так хорошо сидите, чай пьете, — Миша указывает на кружку в Полиных руках: слава богу, не его любимая. — Стас сделай и мне? — просит. — Только кофе. И в мою чашку. Стас игриво-недовольно цокает языком, мол, "не прислуга", но кофе действительно делает. Садится рядом с Мишей за стол, взглядом спрашивая: "ну что на тебя опять нашло?" Миша только отмахивается лениво, и Стас не давит, так что все они принимаются за еду, на какое-то время погружая комнату в относительную тишину. Поля уничтожает свой омлет в рекордные сроки, был — и нету. Так же быстро, помнится, исчезала с его тарелки Мишина шарлотка. Растущий организм? Он явно замечает Мишин подозрительно-удивленный взгляд, тушуется, прокашливается и как-то стыдливо прячет пальцы, только что удерживающие столовые приборы, обратно в рукава свитера. Миша зависает, наблюдая за ним — странный, какой же он странный — пока где-то в комнате не начинает надрывается телефон. Стас тихо чертыхается под нос, поднимается из-за стола, и, обеспокоенный, скрывается в коридоре. Поля меняется мгновенно. В лице, в позе — будто только и ждал возможности для беседы тет-а-тет. Он нетерпеливо провожает Стаса взглядом, и, убедившись, что тот достаточно занят, взбудораженно оборачивается к Мише. Ему, Поле, видимо, давно не терпится задать интересующий вопрос: — А тебе точно норм, что мы со Стасом, ну… — он, в уже привычной для Миши манере, смешно задирает подбородок: демонстрирует напускную уверенность, хотя на деле даже фразу закончить стесняется. — Что вы со Стасом… что? — переспрашивает Миша, вальяжно откинувшись на спинку стула. — Гулять ходите и за ручки держитесь? Поль, — улыбается он едко, намеренно обращаясь так, как обычно обращается к Поле Стас, — тебя-то самого не волнует, что я его регулярно раскладываю… Миша намеренно делает паузу, пальцами поглаживая лакированную, деревянную поверхность стола будто бы нечаянно, бездумно, между делом. Будто нет в этом никакого двойного смысла — ….Вот на этом самом столе? — заканчивает Миша, и довольный Полиной растерянностью, решает добавить: — Ты бы видел его в такие моменты. Он мечтательно прикрывает глаза, понижает голос: — Как Стас гнется, как стонет. Поверь, Поль, — заверяет Миша, поднимая веки, глядя на дрожащего Полю из-под ресниц, — мне не просто норм, мне отлично. Поля шатко выдыхает. Глаза его загораются вдруг лихорадочным блеском, и блестят в них далеко не слезы. Ничего не хрустит, не трещит, не лопается. Неужели розовые очки давно сняты? Неужели Полю и без них устраивает то, что он видит и слышит? — Что отлично? — раздается с порога. Стас возвращается на кухню, прихватив телефон с собой. — Решительно все, — Миша знает, что откровенно сыто лыбится в ответ, но ему даже не стыдно. — Что он тут тебе наговорил? — интересуется Стас теперь уже исключительно у Поли. — Ничего, — тот отчаянно краснеет, незаметно оттягивая ниже на бедра полу слишком длинного, Стасова, свитера, ерзает на стуле под Мишиным тяжелым взглядом. — А еще чая можно? — Конечно, — Стас забирает Полину кружку, чтобы заменить заварку и добавить воды из чайника. Миша встает следом. — Мне бежать пора, Ваня и Веня ждут, — он снова целует Стаса, не позволяя отстраниться слишком быстро, застывает, улыбаясь одними только уголками губ и краем глаза поглядывая в сторону тяжело дышащего Поли. Тот встречает Мишин взгляд, смотрит на них со Стасом почти завороженно, приоткрыв рот, и резко отворачивается, стоит им отстраниться. — Пока, мелкий, — выходя из кухни, Миша словно ненароком опускает руку на Полино плечо в прощании. — Если уйдешь раньше, чем я из душа выйду, Сереге привет, — говорит он, массируя мягкую кожу, выглядывающую из широкого ворота, и чувствует под пальцами ответную дрожь. Зайдя в ванную, Миша выкручивает вентиль на полную, чтобы создать как можно больше шума, и, привалившись спиной к холодящей разгоряченное тело плитке, запускает руку под резинку домашних штанов. Напряженно сведя брови к переносице, он жестко, сухо, почти болезненно — словно наказывая себя самого — отдрачивает с одной единственной целью: остыть. Перестать думать о Стасовых губах, о Полиных горячих взглядах, о том, как все это смешивается в фантазиях. Забыть о том, что от них обоих Мишу отделяет дверь, стена, несколько шагов. Не думать, не представлять больше, нельзя, не надо. Не представлять не получается. Через несколько дней, ближе к полуночи, когда Стас почти исступленно движется над Мишей, впуская его глубоко в себя, прогибаясь в спине, бесконечно нашептывая о том, как ему "хорошо, боже, охуенно, Миш", на прикроватной тумбочке настойчиво вибрирует Стасов телефон. Сперва несколько сообщений: одно, второе, третье. Четвертым идет звонок. Миша, цепляясь за последнюю клетку мозга, которую еще не успел вытрахать из него Стас, краем сознания фиксирует: это может быть по работе. Приподнимается на локтях, заставляя Стаса чуть замедлится, а увидев имя звонящего, вместе с фото на весь экран, раздраженно валится назад на подушки, хватая Стасовы бедра и резко подаваясь вверх, вколачиваясь в него быстро, глубоко, до сбитого дыхания. Стас тоже заметил, кто звонит, сомнений нет. — Что, Стась, — наигранно-сочувственно сведя брови, выдыхает Миша, — думаешь, что-то важное? Так ты подними, пусть присоединяется. Жадно хватая воздух широко раскрытым ртом, не способный теперь связно комментировать происходящее, Стас в ломаном ритме движется навстречу, и кончает, наверняка представив, как Миша принимает вызов, позволяя Поле услышать все — от хриплых вдохов, до Стасовых сбивчивых попыток горячечного монолога. Миша, по крайней мере, нагоняет его именно с этой картинкой в голове. Да так, что едва в глазах не темнеет. А после, прижимая вмиг ослабевшего Стаса к себе, впервые задумывается: может все это "нельзя представлять" не потому что Стасу с Полей трахаться нельзя, не потому что Миша ревнует и злится как черт... Может, это заряженное отчаянной яростью "нельзя" означает другое — "без меня нельзя". Стас, похоже, испытывает нечто подобное, но скорее в отношении любого взаимодействия между Полей и Мишей, пока его самого нет рядом. Он никогда не говорит начистоту, но стоит только обронить что-то вроде "Поля заходил к Сереже сегодня, когда ты из офиса отъезжал", и очевидного раздражения вперемешку с необъяснимым страхом Стасу не скрыть. По крайней мере не от Миши. А ситуации таких все больше. Звонящий посреди дня домофон удивляет максимально, ведь Миша никого не ждет. Снимая трубку, тяжело вздыхает, готовый услышать что-то вроде шутливого: "старший лейтенант Кузьмин, соседи жалуются на шум, говорят у вас там словно гусары скачут, вечеринка пушка-бомба, отвал башки", а после жалобное: "Миш, я за документами, ключи забыл". Только вместо привычных шуток и просьб в динамике тишина. Миша уже собирается положить трубку, скинув невовремя потревоживший звонок на выходку подростков, но что-то заставляет спросить: — Кто там? В ответ раздается тихое и неловкое: — Привет, Миш. Я… А Стас что, не дома еще? Миша не сдерживает очередной раздраженный вздох, вырвавшийся уже по абсолютно другой причине. — Нет, он на работе, — и, прежде чем на том конце сбросят, добавляет: — Чето случилось, мелкий? Миша — серьезно, честно — ненавидит так его называть, а зовет все равно. Мелкий. Будто Поля действительно всего лишь глупый младший брат его друга. Будто он не часть… черт знает чего, что они со Стасом определили как открытые отношения. Но, используя снисходительное обращение, гораздо проще отдалиться, сыграть лживую холодность, создать дистанцию. — Ну, типа… — Поля неловко мнется. — Мы как раз встретиться договаривались, а тут у меня еще… Повисает неловкая пауза, Миша даже раздражается немного. — Ну? — подталкивает он. — Да одноклассника сегодня на митинге взяли, — недовольно буркает Поля. Без труда представляется это его насупленное, обиженное выражение лица. — И почему ты Сереге с этим не позвонил? — вырывается прежде, чем Миша успевает подумать: устроил дистанционный допрос в самом деле. — Ты так и будешь меня допрашивать через домофон? — эхом его собственной мысли отзывается Поля. — Ну, поднимайся, — пожимает плечами Миша: так, словно собеседник может его видеть. Нажимая кнопку и слыша противно-пищащий сигнал открывающегося замка, он лишь надеется, что Поля все таки решится зайти в подъезд. Пока лифт предположительно поднимается на пятый этаж, Миша задумчиво смотрит на собственное отражение в зеркале, решая, нужно ли все таки надеть футболку, и отказывается от этой идеи окончательно, услышав трель дверного звонка. Поля, стоящий за порогом, упирается взглядом в обнаженную Мишину грудь — ну, до куда дорос, туда и уперся — тут же привычно неловко отводит взгляд, предсказуемо краснеет, как школьница. Хотя почему как… ему ведь семнадцать. — У меня телефон разрядился. Поэтому и не позвонил, — поясняет, особо не расшаркиваясь. Опять двадцать пять. — Ты зарядное с собой вообще никогда не берешь? — наигранно безразлично интересуется Миша, чуть отходя в сторону и позволяя Поле войти в квартиру. — А у тебя что ни день, то стирка? — саркастично отбивает Поля, чересчур ожесточенно запихивая перчатки в карман. — Или ты принципиально футболок не носишь? Миша расплывается в довольной улыбке. Ее даже подделывать не приходится, все вполне искренне. Какие бы сложные чувства Поля в нем не вызывал, зацепить его, отчего-то, всегда приятно. — Видишь ли, футболки я не ношу за ненадобностью, — поясняет Миша, оперевшись плечом о стену. — Гости в этой квартире бывают не часто, а живу я с человеком, который регулярно видит меня голым. — Везет, — со злостью, почти шепотом выдыхает Поля, стягивая ботинки. Миша даже выпрямляется удивленно: слуховые галлюцинации? — Что? — переспрашивает на всякий случай. — Ничего, — Поля, расправляется с молнией парки, снимает верхнюю одежду. — Зарядное где? — переводит он тему, прочистив горло. Миша молча разворачивается и идет в зал. Поля шаг в шаг следует за ним, словно утенок за мамой уткой, но тишину поддерживать отказывается, вместо этого как-то нехарактерно жалуясь на Стаса: — Вот договаривались же, что забегу, а он прям как Сережа на работе своей вечно. Инстинктивно хочется защитить, реакция отточенная с десяти лет. — Да ладно, — забирая телефон из рук Поли и устраивая его заряжаться на тумбу у телевизора, возражает Миша, — он и так, если может, каждый день к тебе несется, по первому зову. "И я совсем, совсем не ревную," добавляет он мысленно, "совсем." — Сам понимаешь, — продолжает Миша, почесав затылок, — профиль работы у нас такой. График ненормированный. Вы во сколько встретиться собирались? — Ну, в пять, — как-то неохотно признается Поля, забираясь на диван с ногами. — А плед можно? — просит. Мерзляк он иногда похуже Миши. Доставая плед из ящика под тем же телевизором, Миша все таки не позволяет ему снова спрыгнуть с темы: — Сейчас четыре. — Да? — удивление в Полином голосе отдает фальшью, звучит чересчур наигранным. — Ой, это наверное из-за телефона, не заметил время. — Наверное, — с сомнением тянет Миша. Ситуация кажется ему все более странной. Не оставляет тревожное чувство, будто его пытаются поймать в ловушку, и барахтаться уже не имеет смысла. Будто он проигрывает в какой-то странной игре, правила которой не объяснили, и о начале раунда не объявлено. Поля, невинно хлопая ресницами, заворачивает ноги в теплую, махровую ткань. — На кой вам вообще всем сдалось быть именно адвокатами? — размышляет вслух. — Защищаем права тех, кто в этом особенно нуждается, — останавливаясь перед диваном, отвечает Миша. Задумывается, оглядывая комнату в поисках ручки и записной книжки. Поля хмыкает, привлекая к себе внимание: — Убийц, воров и насильников? Нахмурившись, Миша складывает руки на груди в почти защитном жесте. Поля своим пронзительным изучающим взглядом будто насквозь его увидеть хочет, даже желание заигрывать отпадает. — А друг твой, он один из таких? — интересуется Миша, заранее зная ответ. Поля тушуется, пожимая плечами: — Нет, но "таких" ведь достаточно, и их вы защищаете тоже. — Да, именно, потому что они в этой защите нуждаются больше всего, — прокашлявшись — в горле будто пересохло — поясняет Миша. — Создай систему, в которой совершивший преступление лишается человеческих прав и человеческого к себе отношения. А потом объяви криминальной деятельностью называть, — он все же разводит руки, изображая что-то вроде весов, — белое белым, а черное черным, и вот уже у тебя полная страна бесправных людей. Таких, как твой друг. Поля плотнее кутается в плед и выглядит при этом почти смущенным. — Хорошее объяснение, — поджимает он губы, и снова смотрит на Мишу так, будто дырку в груди сейчас прожжет до самого сердца. — Жди здесь, — просит Миша, отворачиваясь, словно не ясно: Поля только что устроился поудобнее, и ходить следом за ним по квартире не собирается. Миша отлучается в спальню, все таки надевает чистую футболку — не понятно почему хочется сейчас создать между ними с Полей хоть какую-то преграду — а вернувшись в гостиную, хватает со столика записную книгу и ручку. Устраивается на диване максимально далеко от Поли, на противоположной стороне, и задает первый из множества вопросов: — Ну, что там случилось с твоим другом? Поля рассказывает в подробностях, как друга выхватили из толпы, как он препятствовал задержанию, как случайно, а может и нет, пнул мента в колено. Честно признается, что не знает, в какое ОВД его увезли и что теперь делать. — Не бойся, — успокаивает Миша почти автоматически, у них такая хренотень каждый день. — Мы зато знаем. Найдем твоего этого… революционера. Поля смеется над формулировкой, а Миша про себя думает: хорошо, наверное, что он не помнит, чем они оба занимались в прошлой жизни. Наверняка лез бы на рожон вперед всех. — Спасибо, Миш, — Поля вдруг оказывается слишком близко. Обнимает за плечи, неловко уперевшись коленями в диванные подушки, устраивает голову на Мишином плече — кудрявые волосы его щекочут шею. Миша каменеет, затаив дыхание, не смея даже обвить Полину спину в ответ. Они никогда раньше еще не касались друг друга так… Время словно бы замирает, отмеряемое частотой сердцебиения: своего или Полиного — Миша сказать не в силах. Но Поля отстраняется вдруг: всего ничего, их продолжают разделять жалкие сантиметры, и Миша не перестает ощущать жар чужого тела. Ладони Полины все еще на Мишиных плечах, держатся крепко, будто за спасательный круг, будто он упадет, потеряет сознание, если отпустит. Его лицо зависает в опасной близости от Мишиного собственного. Потемневшие, блестящие в мягком свете лампы глаза сосредотачиваются на Мишины губах, смотрят голодно, но нерешительно. — Поль… — выдыхает Миша шатко, предостерегающе. — Миш, можно… В двери щелкает, открываясь, замок. Поля слетает с дивана в долю секунды. Он едва удерживается на ногах, глядит на Мишу со странной смесью ужаса и сожаления. А после срывается, откровенно говоря убегая Стасу навстречу. Планировка квартиры запросто позволяет видеть, как Поля, запрыгивая в Стасовы раскрытые объятья, виснет на его шее с радостным: — Мы тебя ждали! Пиздец. Пора признать: у Миши проблемы. Огромные, вселенские, просто сумасшедшего какого-то масштаба. Трудностей с Полей хватало и раньше, но теперь совсем край. Его ведь хочется не только трахать, его — признает Миша с ужасом — хочется узнать, близко, на том уровне, на котором Стас знает. Хочется защищать и оберегать, как имеет право защищать и оберегать его Сергей. Господи, какая же долбаная бессмыслица, Миша этого пацана до сих пор иногда придушить мечтает за Стаса, откуда эти инстинкты дебильные? Как их теперь отключить? Никак, отвечает жизнь. Друга Полиного Миша действительно находит, а вот вытащить — гораздо сложнее. Даже если подключить Серегиного супер-важного знакомого, Трубецкого, все равно условку впаяют. Мент за колено свое обиделся основательно, объявил это покушением на жизнь, и видео-регистратор пинок подтвердил. Хорошо хоть в виду несовершеннолетия подсудимого Мише удается выбить смягчение наказания. Поля потом снова лезет с объятиями, смущая, благодарит, как будто Миша жизнь ему спас. Стас, наблюдая за этой картиной, хоть и напрягается, ничего не говорит. Что, заслужил, выходит, Миша? Спасибо, блин, за такую щедрость. А еще через неделю в полпервого ночи Мишу будит телефонный звонок. На том конце паникующий Серега сбивчиво описывает ситуацию: Поля был где-то на вписке, он, кажется, пьяный, и, кажется, с кем-то подрался, на работе завал, они со Стасом оба в мыле. В общем: срочно надо спасать. Миша — а куда ему деваться? — соглашается. Сережа, все еще взволнованный, благодарит, обещает проставиться и, закончив вызов, скидывает адрес. Адрес не радует: ехать в другой конец города, чертовы ебеня. Но Миша только запускает навигатор и отправляется в путь. Мчится за Полей, нарушая скоростные ограничения. Хорошо, хоть есть на чем. Вернулся из офиса пораньше, забрав их со Стасом машину — "я такси вызову, Мишань, тут еще час-полтора и все". Находит Полю под подъездом на лавочке в гордом — насколько гордым может быть подросток, которого только что отпиздили и выгнали из квартиры — одиночестве. Он действительно пьян. Не так, чтобы в хлам, на ногах стоять может, и даже крепко, но глаза осоловелые. Под носом кровавый развод, на щеке ссадина, вокруг глаза формируется синяк. Лохматый, надутый, без шапки — сердце кровью обливается. Бедная мама, вдруг думает Миша, Стас то после их совместных приключений и дворовых разборок выглядел примерно так же. Только он тогда у Миши вызывал детский восторг, уважение, желание подражать. Поля в противовес такой… маленький, такой хрупкий. За него только отомстить хочется, пожалеть его, сберечь от опасности. Ну или хотя бы ссадины обработать, как Стасу когда-то. Миша аккуратно приподнимает Полин подбородок, осматривает нанесенный ущерб поближе — не так плохо, как могло бы быть. Поля ощетинивается, как уличный кот, морщится, вырываясь, стоит аккуратно коснуться синяка. — Ты зачем подрался? — не поинтересоваться нельзя, и Миша интересуется, отступая на шаг назад, спрятав руки в карманы пальто, предоставляя Поле личное пространство. Тот шмыгает носом, трет его пальцами, только размазывая кровь — ничего, в бардачке есть салфетки — и выплевывает сдавленное: — Пидором обозвали. Миша кивает: — Понятно. Вылитый Стас. Ну, если бы был на голову выше, и еще чуть отбитее. Открывая для него дверь машины, Миша контролирует собственное беспокойство и удерживается от того, чтобы буквально подвести Полю к автомобилю, позволяя на себя опереться. Тот, впрочем, отлично справляется самостоятельно. — Тебя куда, домой? — спрашивает Миша, стоит им обоим оказаться в прогретом салоне. — Там сам обработаешь или…? Поля вертит головой уверенно и тут же с шипением хватается за висок — трещит, наверное, знатно. Хоть бы без сотрясения. — Домой не получится, — объясняет он приглушенно. — Я ключи не взял. А Сережа поздно будет. — Ладно, — спорить с очевидной правдой — Сережа и Стас реально до утра проторчать могут — нет смысла. — Поехали тогда к нам, можешь завалиться поспать, пока они разгребутся. Представляя Полю, спящего в их со Стасом постели, крепко обнимающего подушку, Миша едва не жалеет о своем предложении, но есть ли другие варианты? Поля молчит напряженно, раздражающе ерзает на сидушке, дергает торчащую из рукава парки нитку, кусает губы нервно. — Тоже нет? — пробует Миша и угадывает. В ответ пристыженно кивают. — Боишься, что Стаса твое лицо избитое отпугнет? — чуть наклонившись, Миша пытается заглянуть в Полины глаза. Получается не очень. Поля упрямо отворачивается, дует на — и без того запотевшее — стекло, рисует что-то: сердечко? — Не бойся, Поль — уверяет Миша с улыбкой. Ловит себя на чертовом уменьшительно-ласкательном, не понимая даже, для чего конкретно его использует — не дразнит ведь, как раньше… Может, все потому что у Поли проблемы, и так проявляется сочувствие? Хрен знает, но Миша решает попросту забить и смириться. — Стас в твоем возрасте размалеванный, — он обводит собственное лицо указательным пальцем, — ходил постоянно, вечно кулаки чесались. Поля оборачивается заинтересованно: — Серьезно? Плечи его расслабляются, он удобнее устраивается на сиденьи, готовый ловить каждое Мишино слово: настолько, видимо, ценна для него любая новая информация о Стасе. Миша знает: так бывает, когда до одури влюблен. Хотя самому такого испытывать не доводилось, он о Стасе знал буквально все — от любимого цвета, до детских травм — еще до того, как влюбился. — Конечно серьезно, — уверяет Миша. — Мы оба в драки лезли всегда, сколько себя помню. "А помню я две жизни разом," хочется добавить, "и, честно говоря, не многое изменилось." — Но Стас был хуже, — Миша смеется беззлобно, смотрит на Полину помятую щеку, невольно сравнивая. — Непонятно, как еще шрамов не осталось, и нос такой ровный. Но на нем и заживало как на собаке. Поля мягко щупает краснеющую кожу, будто Мишин взгляд оставил физическое прикосновение, которое теперь можно ощутить. — Я не боюсь, — тихо говорит он. — Ну, что Стаса отпугну. Просто, — Поля опускает голову, потирая лоб ладонью, — ты знаешь, он злиться будет. Не на меня, на… — Понял, — соглашается Миша. На мудилу, или мудил, которые сделали с Полей такое, он и сам злится. Сейчас бы подняться, постучать в квартиру, чтобы вечер у них перестал быть томным, но Миша знает, что нельзя. Во-первых, Полю еще больше затравят, во-вторых не хватало Мише детей пиздить, Стас с Серегой его потом всей конторой не спасут. И, в-третьих, это он еще с подростковых времен со Стасом выучил: худшее, что можно сделать сейчас — заставить Полю почувствовать себя слабым. Ну, типа Миша такой весь крутой и всех раскидал, а Поля не смог. Так нельзя. Миша заводит двигатель, включает заднюю. — Ну, поехали тогда кафешку тебе одну покажу, они по ночам работают, — он пожимает плечами, заглядывая в зеркало заднего вида, выезжая с парковочного места, и, мельком глянув на Полину ссадину снова, добавляет: — Только сперва в аптеку. За перекисью. Поля кривится будто лимон проглотил, совсем по-детски. Высовывает язык, отвечая на Мишин приглушенный смешок. В аптеке они берут ту самую перекись, пачку ватных дисков и… — Аскорбинки, — просит Поля, тут же смущаясь своего порыва. Аскорбинками закидываются сразу, на выходе. А в машине, включив свет, Миша аккуратно обрабатывает пострадавшую щеку, по привычке дуя на ранку. Поля, ожидаемо, смущается, заливается ярким румянцем: Мише до одури нравится эта реакция его тела, всякий раз бессовестно продающая чувства. В кафе не особо людно, но они все равно выбирают нишу в углу, за давно отгулявшей праздники, так и не убранной елкой — Поля поначалу стесняется своего вида, и только после, обогретый горячим какао с зефирками, успокаивается, почти забывая о случившемся. Миша чувствует себя полной сволочью, когда напоминает: — Так что там у тебя произошло? Ему необходимо знать. Полина улыбка меркнет, он утыкается взглядом в полупустую чашку. — Кто-то из пацанов видел, как меня Стас на учебу подвозил, — дергает Поля плечом, плохо изображая невозмутимость. — И в лоб поцеловал на прощание. Ну вот… пристали, типа "пидор-пидор", а я че стоять молчать должен? Он поднимает на Мишу светлые глаза, смотрит упрямо, требуя ответа. — Не должен, — вертит головой Миша, снова оглядывая последствия драки на Полином лице. — Поверить не могу, что за люди? — морщится разочарованно. — Даже зная о том, как работает вся эта хрень с родственными душами, до сих пор не принимать... — Угу, — Поля, сделав большой глоток какао, облизывает губы. — У вас со Стасом тоже, наверное, в школе бывало? Покопавшись в памяти, Миша взвешивает: у них вообще-то репутация всегда складывалась такая, что люди сами стороной обходили, не хотели связываться, особенно, когда дело касалось Стаса, но… — Бывало, — горько усмехается Миша. — И в школе, и в универе. Тоже дрались. Он пускается в воспоминания. Треплется о Стасе без умолку, будто дурень влюбленный. И уже заканчивает грустную повесть — где главными героями выступают: Стас, голова обидчика, и разбитая при столкновении с ней гитара — когда Поля, задумчиво и открыто глядя в Мишины глаза, перебивает на полуслове: — Мы так и будем про Стаса? Сердце ощутимо спотыкается в этот момент, пропуская удар. Реплика Полина — тревожный звоночек. Миша с силой заставляет себя проглотить чай, не поперхнувшись, собирается… оправдываться? Но Поля его опережает, удивляя очередной шокирующе искренней репликой: — Он тоже вечно только о тебе и трещит, — вздыхает почти обиженно, сдувая с глаз лохматую челку. — Честно, у вас нездоровая какая-то созависимость. Миша смущается, а это само по себе максимально тупо: будто ему снова тринадцать и тот факт, что Стас упоминает его в разговорах с другими людьми — повод бесконечно калякать "Анастасий" на полях тетрадей, как делали влюбившись подружки-одноклассницы. Не подавая виду, Миша фыркает и почти неверяще спрашивает: — М-м-м, и что же он такое обо мне рассказывал? Явно же: не о том, как и в каких позах они… — Да все подряд! — Поля звучит почти оскорбленно. — Без тебя ни в одной истории не обходится. Мы музыку однажды обсуждали, так он после весь день наигрывал какое-то старье только потому, что вспомнил ваши школьные годы чудесные. Еще и куски мне присылал, а я, знаешь, не фанат Зверей. Поля дуется — еще немного и глаза закатит осуждающе — пока Миша, застыв, мысленно возвращается в то самое утро: "вдохновение нашло", старая ямаха, гитара, собственные мысли о Поле, о клапе старого черного пианино… Выходит по меньшей мере неловко. — Ладно, — поднимает ладони Миша, сдаваясь, — Понимаю, с чего тебя бесит, когда он обо мне треплется, но наоборот то в чем проблема? Я думал, тебе нравится о нем говорить? Ты ведь сам спросил, — напоминает, отпивая остывший чай. Поля трет подбородок задумчиво: — Мне правда очень нравится обсуждать Стаса, — соглашается, — но есть ведь и у тебя, и у меня в жизни что-то кроме него? — Есть, — не спорит Миша. — Но чтобы общее? Только Стас. Поля резко опирается на локти, нагибаясь над столом, и выдает возмущенное: — Ну и с чего ты так решил? Вот какой у тебя любимый цвет? — Красный, — отвечает Миша, не задумываясь. Повисает неловкая тишина. Поля скисает за секунду, упираясь подбородком в ладони — смешной такой, кошмар. — Что, не сошлось? — лыбится Миша довольно. — Я думал синий, как у меня, — с досадой выдыхает Поля. — А выходит, что больше похож… "На Стасов ярко-оранжевый" остается невысказанным. Но Поля не сдается: мечет вопросами, один за другим, будто заранее квиз подготовил, расспрашивает обо всем. А еще жаловался, мол, Стаса не заткнуть: если тот действительно безумолку о Мише трындит, как вышло, что Поле абсолютно ничего не известно? В его блиц-опросе сотня пунктов: начиная от факультета Хогвартса — они оба гриффиндорцы, как и Стас, что довольно скучно — заканчивая самым счастливым воспоминанием из детства. Любимый фильм, время года, еда, напитки, хобби, интересы, увлечения. Буквально все. Где-то посреди распросов Поля получает свой заказ, улыбается радостный, и сметает с тарелки довольно увесистый кусок черничного безе так скоро, будто демонстрирует фокус с исчезновением. Ловит Мишин любопытный взгляд невольно, замирает: — Ну чего опять? — бурчит. — Ничего, — пожимает плечами Миша, и решает не лгать. — Просто ты ешь очень быстро, интересная привычка. Поля сводит брови к переносице, мнет в руках салфетку, отрывая уголок: — А ты поживи эту жизнь седьмым из десяти детей своего отца, которому похер, что ты там из себя представляешь, и каким подножным кормом питаешься, я на тебя посмотрю. Вот как. — Ты не подумай: Сережа, и Матвей, и девчонки, они всегда всем делились, я же младший, — заверяет он, будто защитить светлое имя каждого из старших братьев и сестер — святая обязанность, будто, если они не делились в детстве с младшим братом, это считалось бы восьмым смертным грехом. Почти преступлением против человечества. — Просто с мелкими потом жить было — адище, — Поля складывает руки на столе, бессознательно обнимая ладонями чашку с какао, подвигая ближе к себе, защищая. — Они же мне не родные. Им все — мне ничего. Еще и последнее отберут, а попытайся отвоевать, сам получишь. Миша смотрит на него пристально, будто видит впервые. Ну что за мальчик-головоломка: как ни поверни — новая сторона открывается, а сложить этот кубик-рубика в один цельный образ не выходит. Может, просто нужно время? Ведь что-то же начинает проясняться. Совершенно очевидно, к примеру, что перед ним сейчас недолюбленный ребенок, уставший бороться за родительскую любовь, но отчаянно пытающийся теперь отжать у Миши любовь Стасову, чтобы, наконец-то, не кусок, а всю себе. Стоит ли его винить? Глядя в огромные, полные обиды на мир глаза, Миша решает: не стоит. Настоящего виновника они вспоминают еще через несколько минут, неизбежно к нему возвращаясь: слишком большую роль Стас играет в Мишиной жизни, в формировании его личности даже. — Так вы, получается, как только тебе шестнадцать исполнилось, тут же узнали, что родственные души? — вслух рассуждает Поля. — Выходит, типа… вы друг у друга прям... первые во всем? Смелый вопрос. Снова. Поля убивает своей простотой и прямолинейностью. Миша даже не скрывает удивления. — Хочешь знать подробности нашей со Стасом сексуальной жизни? — ухмыляется он, опираясь предплечьями на стол. — Невежливо, Поль. — А почему нет? — Поля зеркалит его жест, будто переговоры собрались проводить: мирные, стоит надеяться. — Мне, может, в его компании свою эту самую… жизнь начинать. Надо же быть в курсе, с чем имею дело. — И ты от меня… — тянет Миша, — что? Совета хочешь? Поля неопределенно жестикулирует, откидываясь назад на спинку дивана, и то ли случайно, то ли намеренно, цепляет под столом Мишину ногу своей, не отстраняясь после. — Ну, даже если так, — кусает он губы задумчиво. Миша прищуривается, рассматривая лицо напротив, словно пытаясь в Полины мысли проникнуть, узнать: насколько правильно считывает сейчас сигналы. — С огнем играешь, Поль, — выдыхает он по итогу. Если Поля пытается Мишу завести, у него выходит. — Нет, Миш, — скрестив руки на груди, качает тот головой, — я, в отличие от тебя и Стаса, с людьми или их чувствами не играю в принципе. Им удается вернуть обсуждение в нейтральное русло, но напряжение, повисшее в воздухе, так никуда и не уходит. Два часа пролетают незаметно, после трех Мише звонит Сережа, предлагает совершить сделку по обмену людьми: он Мише заебанного в усмерть, полу-спящего Стаса, а Миша в ответ избитого, но протрезвевшего Полю. Условия, в целом, удовлетворительные, но будь у Миши выбор, он, может, оставил бы обоих себе. Уставший Стас утыкается в Мишино плечо у подъезда Сережиного дома, никак не реагируя на ситуацию с Полей, стараясь и вовсе на него не смотреть — нельзя, Сережа до сих пор о них не в курсе. Это, должно быть, больно для обоих. Поле нужна поддержка, Стасу необходимо знать, что он в порядке. Но вот, топчутся в нескольких метрах друг от друга, как чужие люди. Стас трется о Мишино плечо лбом, как большая собака, без слов просит успокоения. Позволяет Мише запустить руку в волосы на затылке и массировать, пока сам Миша непринужденно болтает с Сережей. В руках у того увесистая стопка папок с документами, и, уже направляясь к входной двери, он просит Полю: — Откроешь? Руки заняты. Поля кивает быстро, скидывает рюкзак и снимает блок с двери подъезда. Чипом, висящим на связке его ключей. Которые Поля выуживает из своего рюкзака. Он оборачивается на пороге, непоколебимо встречая Мишин взгляд. Смотрит так, что мурашки ползут от шеи вниз по позвоночнику. В светлых глазах — ни капли сожаления. Не играет он, как же. Все они теперь часть игры. Не ясно только какой: предсказуемо "Третий лишний"? "Поддавки": кто первым сорвется и наделает глупостей? Или "Монополия": чья и на кого? Ну, главное, чтобы не "Русская рулетка". Миша еще не в курсе: есть вещи и пострашнее. Например: — Правда или действие?