***
Он до сих пор игнорировал слащавое выражение лица Панталоне, когда тот спускался вниз в лабораторию. Когда раздевался по пояс. Когда ложился под купол установки. Лей-линии просветили на фонтейнскую плёнку изображение лёгких. Дотторе посмотрел на снимок, нахмурился и снял маску. В глаза мешалась смесь злости, задумчивости и беспокойства. — У меня для тебя две новости: плохая и очень плохая. — М? Давай уж, говори. Панталоне не спешил подниматься, рассматривая давно потухшую лампу над собой. От холода поверхности стола кожа покрылась ощутимыми мурашками. — С плохой? У тебя опухоль в левом лёгком. Небольшая, четыре миллиметра. Считай, что вовремя обнаружили. Частое использование Глаза Порчи привело к тому, что пилюли уже не справлялись. — Пф… допустим. А очень плохая? — Панталоне скосил взгляд. — Только Я могу тебя вылечить. Не мой препарат, а Я. И тебе повезло, что экспериментальное лечение на подопытных закончилось успехом. В общем, курс десять дней. Дотторе опустил снимок на стол. Десять дней подряд видеться с этим красавцем и терпеть его лицемерную маску. Можно не верить в проклятия, когда ты человек науки, но сейчас он думал, что его прокляли присутствием Панталоне. И именно в тот момент, когда Дотторе решил завершить все «эксперименты» с ним. Весёлый смех прокатился по комнате, окрашиваясь горечью, пока Панталоне вовсе не начал кашлять, всё же переворачиваясь на бок, чтобы не подавиться. Когда приступ прошёл, он опустил глаза вниз, в пол. Рука повисла виноградной лозой. — Помнишь, как я говорил когда-то, что умру не раньше, чем воплощу свой план? — Помню, хоть это было давно, — Дотторе приложил ладонь ко лбу. — Теперь это займёт больше времени, а всё из-за Тартальи, — Панталоне взял паузу, потом продолжил. — Наверное, стоит поменьше использовать Порчу во время секса… Дотторе закатил глаза. А ещё его называли безумным. Да, он, может, и психопат: убивал людей, не испытывал сочувствия, не сопереживал, лгал, слыл эгоцентричным, но опрометчивым безумием точно не страдал. И чем дольше вглядывался в Бездну, то есть в Панталоне, тем сильнее убеждался, что проблем в голове больше у того. — А я говорил, что ты сдохнешь от Глаза Порчи. Никаких физических нагрузок. Или трахайся лёжа, — не мог не вставить шпильку Дотторе. — Счёт за лечение выставлю позже. Панталоне тут же оживился, услышав про ограничения. — Что? Нет, к чурлу. Всё же легче умереть. Если только… не найдётся нежный любовник, который «трахнет меня лежа», — вернулось бумерангом. Он присел, потянувшись к очкам. Без них сложно отслеживать ярость на прекрасном раздражающем лице. Дотторе подумал, что это уже слишком. Он не отличался сдержанностью в межличностных отношениях, поэтому подошёл к Панталоне, глядя в упор в глаза. Панталоне хотел поиграть с ним? Доигрался. Дотторе игры надоели. Его рука остановила тянущуюся к очкам руку, переплела пальцы с чужими, вторая вела по щеке, подхватывая лицо. Губы втянули в тягучий ласковый поцелуй. Прохладные пальцы Дотторе пробрались по ушной раковине, по шее и ключице, оглаживая невесомыми крыльями бабочки. Прошли по груди. Дотторе вспомнил, как обращался с Панталоне в ту ночь, когда нестабильная психика последнего дала трещину. Нежность. Математически выверенная нежность смешалась с высокими чурловыми дофамином и окситоцином так, что коктейль сквозил неподдельными чувствами. Рука продолжала гладить тело, что прогнулось навстречу. Губы целовали и целовали; язык завлёк чужой в обольстительный танец. Наконец, мужчина оторвался от вкусных губ, мазнул по щеке, склоняясь над ухом обмякшего Панталоне, и прошептал: — Так будет, если Ты этого хочешь, мой Цинци. Ты свободен в этом выборе, — рука нырнула в волосы, массируя ласковыми касаниями голову. Дотторе отстранился, чтобы видеть лицо. Ресницы Панталоне задрожали, потом взметнулись вверх. — Прекрати… — он сжал пальцы на чужих предплечьях. — Не называй… так. Он увёл взгляд, скрывая его. Но Дотторе не прекращал. Он взял Панталоне за подбородок, хотел, чтобы тот поднял глаза. И продолжил говорить проникновенным голосом: — Я сказал: Ты свободен, Цин. Посмотри на меня. Я не удерживаю тебя. Я без наручников. — Фабьен… — Цинци позвал осипшим голосом, вернув взгляд к глазам напротив. Пульс Дотторе участился, ладони вспотели. Вероятно, выброс гормонов стал запредельным. Иначе не объяснить, что, услышав своё имя, кровь будто забурлила. «Ну, точно невроз», — думал он об ощущении. И параллельно отметил, что вся фальшь с Панталоне слетела, как песок, сдуваемый сильными ветрами с сумерских пирамид. Кровавая радужка замерцала теплом, лицо озарилось нехарактерным для Дотторе жестом. Он улыбался. Не оскалом, а только уголками губ. Он выглядел нормальным. Это воистину устрашало. — Да? Что ты хочешь?.. — спокойный голос умиротворял. Панталоне замер, продолжая смотреть глаза в глаза. Вздрагивая, проскользил тёплыми ладонями выше по рукам, коснулся плеч. Руки обвились любовным кольцом вокруг шеи. — Поцелуй ещё раз… — попросил он. И Дотторе целовал. Целовал, вкладывая весь свой «невроз» в это действо. Сжал в объятиях без всякой грубости. Ход эксперимента поменялся. Появилась другая, совершенно безумная цель. Фабьен решил освободить Цинци от призраков прошлого. Только зачем? Дотторе утопал в новых, смутно знакомых эмоциях, в горячем огне, что спасал его от периодически подступающего холода. «Я тоже болен. Только по-другому. Мне надо сначала вылечить Цина». Сколько длился поцелуй — не скажут и звёзды. Стрелки часов остановились в личном пространстве искажённых зеркал побитых душ. Дотторе отстранился с неохотой и прошептал в губы: — Мне нужно спасать тебя. Надо сделать укол. Панталоне выглядел растерянным и взволнованным. — Конечно… — голос сел, язык не слушался. Вновь огладил шею, перебирал бирюзовые пряди, будто изучал впервые. Дотторе подхватил ускользающую кисть и поцеловал тыльную сторону, поддерживая зрительный контакт. Взгляд, не мигая, смотрел с собственническим обожанием, зрачки расширились. Нервные рецепторы посылали импульсы удовольствия в мозг. Дотторе думал, что это самый прекрасный эксперимент в его жизни. И самый дорогой, потому что один из компонентов — его душа. Однако не хотелось ничего прерывать. Нахлынувшая эйфория походила на наркотический трип. Что же делать? Пока ничего не хотелось с этим решать. Разберётся позже. Дотторе проводил их в процедурный кабинет, где сначала взял кровь, потом начал сложную манипуляцию с введением лекарства. Установив часы с секундной стрелкой напротив себя, Дотторе активировал крио Глаз Порчи. Возникла микроскопическая вьюга, размером на срез иглы. Лекарство шло по вене Панталоне. И раз, и два, — тикали часы и отсчитывал про себя Дотторе. Микровьюга окутала иглу, охлаждая, но не замораживая на следующие две секунды лекарство. И раз, два. Манипуляция филигранная. Кто бы ещё смог одновременно следить за температурой, объёмом охлаждения, временем и давить на поршень шприца недрожащей рукой? Только Дотторе. — Успешно, — выдохнул он и прижал к месту прокола марлевый шарик, перевязывая руку. — Как ты себя чувствуешь? Нужно посидеть полчаса после инъекции, понаблюдать состояние, реакцию организма. — Удовлетворительно. Без изменений, — Панталоне закрыл глаза. — Это не скажется на работе? Дотторе сел за стол, достал новую папку, вкладывая бланк. Сделал пометки о том, кем и когда принято лекарство, и что побочных эффектов не выявлено. — Нет, не скажется, — он отложил документ и посмотрел на Панталоне. Смотрел и смотрел. Даже не моргал. Пялился, по-другому не назвать. — Кашель должен окончательно пройти примерно через три дня. — Как скажешь, сладкий… — тихий смешок сорвался с губ Панталоне. Полчаса они с трудом, цепляясь за отдельные фразы, поговорили впервые без яда и взаимных подколов. Всё казалось неуютным, но одновременно необходимым. Прощупать общие темы, остаться вдвоём. Побыть в покое. Панталоне выглядел рассеянным, попрощался скомканными фразами, обещая, пришлет чек за лечение, и покинул кабинет.***
Дотторе вернулся в свой кабинет, обдумывая болезнь, что с ним приключилась, и почему он ею захворал. У него никогда раньше не было таких симптомов. Он не понимал для чего ему понадобилось «излечить» Панталоне. И он сейчас не о Порче в лёгких. Скорее о порче в душе, которая разъедала Панталоне под обманчивой оболочкой идеального обольстителя и плута. Из более ясных ощущений сложилось маниакальное желание держать Панталоне в поле своего зрения. И Дотторе приводила в бешенство лишь мысль о том, что кто-то может прикоснуться к его — слова не подбирались — коллеге? Другу? Но они не дружили. Точнее, дружили организмами длительное время. Удовлетворяли потребности. Вели совместные взаимовыгодные дела и язвительные саркастичные диалоги. Доводили, порой, друг друга до белого каления. Вроде всё. Всё было ясной и рациональной картинкой. Всё стало в какой-то миг иррациональным. Профессиональный азарт исследователя смешался в равной степени с чётким чувством собственничества и ещё чего-то, чему он не находил названия, но догадывался, отрицая и страшась правды. Всё же начиналось как всегда. Он говорил себе: «О, как интересно! Новый эксперимент. Опыт. Исследовательская работа». Хотел расковырять душу Цинци. Но, подцепив корку кровоточащей «раны», понял, что ковырять тело гораздо проще и безопаснее, чем наблюдать, как от выверенных слов появились волшебные метаморфозы иного рода. Это вызов его внутреннему гению. И если он мог превращать груду плоти и металла в нечто особенное, то сможет ли соткать из неосязаемого драгоценный нефрит или плаустрит? Препарировать душу. Перекроить. Исцелить? Так Дотторе сумел, как он думал, дать логическое объяснение происходящему с ним. И всё же что делать с побочными ощущениями? — С постоянным желанием согреться в объятиях, с саднящим чувством в груди слева.***
Ноги сами принесли к дверям финансового отдела. Какого чурла. Почему он замер перед ними, как первокурсник Академии Сумеру перед входом в здание Спантамада? «Фабьен, твой недуг сказывается на мозгах». Панталоне поднял взгляд на стук. Увидев вошедшего, его лицо сделалось изумлённым. — Кажется, у меня галлюцинации, — лилейный искренний смех зазвенел в кабинете. — Запиши это в побочные эффекты: «Дотторе стучит в дверь». Маска была надёжной, скрывала глаза, зато видно, что губы Дотторе скривились в недовольной гримасе. Возмущение больше направлено на себя, нежели на Панталоне, который вполне справедливо подшучивал над ним. Ведь такое поведение никогда не наблюдалось за учёным. Дотторе прошёл на диван, развалившись в привычной позе, и уставился сквозь визор на хозяина кабинета. Буравил взглядом притягательное лицо, не опутанное слащавой «маской». — Ага, галлюцинации. Ну да, — пальцы вертели леглассовый кубик. — Кроме «галлюцинаций» ничего не беспокоит? — Хм… рассеянность, навязчивые мысли, чрезмерное волнение, — начал перечислять Панталоне и в какой-то момент прервался на бумаги. — Волнение? Мысли? Как похоже… — Дотторе осёкся. Кажется, последние слова он не планировал произносить вслух. — Придется всё-таки сократить финансирование четырех затратных проектов, — вставил Панталоне. — Среди этих четырёх есть что-то моё? Панталоне отложил отчёт после того, как расписался в нем. — Я о твоих и говорю. Все твои. Пока не наладим дела в Инадзуме, Сумеру… будем надеяться, что миссия Шестого что-то даст. Дотторе поджал губы. Всех четырёх. Это как удар под дых. Усиление тканей человеческого тела — минус. Доработка препарата номер двести пятьдесят семь — минус. Дополнительные Срезы, кроме Образца номер тринадцать — минус. Массовое производство легласса — минус. Ресурсов лаборатории хватит максимум на три месяца, если тратить умеренно. А если как привык Доктор, то на месяц. Мозг вычислял, что можно приостановить, а развитие чего не требовало отлагательств. — Я. Не. Рад, — отчеканил он. Далее последовали нецензурные ругательства на сумерском. — Прости, но твои исследования пока не дают выгоды. Срезов тебе хватает, запчастей тоже. Вот если бы ты вдруг научился чеканить мору из Гео гнозиса… ах, нет, забудь. Это приведёт к инфляции, — замотал головой Панталоне. — Merde! — продолжал сыпать отборные ругательства Дотторе уже на фонтейнском. Звучало как пение, но только по форме, не по содержанию. Разъярённый мужчина вихрем сорвался с места в поисках, что бы такого сломать в кабинете Панталоне, как вдруг передумал. Мог только широкими и быстрыми шагами мерить пространство. — Гнозис только усилитель! Чеканить мору Гео Архонт до сих пор может! — Дотторе затормозил у окна, приземлив с грохотом кулаки на подоконник. — Единственное… могу оставить производство легласса, — Панталоне отложил перо на подставку, поднялся с ленивой грацией. Пальцы погладили плечо кипевшего, как чайник, Дотторе, останавливая. — И чего ты злишься, мой хороший? Вряд ли Дотторе думал в этот момент. Среагировал, повинуясь инстинкту. Не находя выхода в том, чтобы проявить ярость, рычаг эмоций переключился на то, что сделать можно. Дотторе сгрёб Панталоне в объятия, прижимая к себе. А вот этот проект у него не отнимут. Подбородок уткнулся в плечо. Грудная клетка до сих пор вздымалась от возмущения. Остановить исследования для него сродни тому, как отключить на время полтела: оно будет функционировать, но полноценно жить — вряд ли. — И чего я злюсь, — с сарказмом протянул Дотторе. — Времени появится много. Уйду в отпуск. Н-да. Панталоне обхватил спину, кончики пальцев заскользили вдоль позвонков. — Это не навсегда. Потерпи. Я обещаю тебе разобраться с этим как можно скорее. Дотторе вдохнул запах волос, напоминающих роскошный шёлк, и чуть успокоился. — Ты должен меня понимать — без работы я не могу. — Уверен, по результатам аудиенции с Царицей что-то изменится. А пока… чем я могу помочь сейчас? — Панталоне поднял сочувствующий взгляд.