Силенциум

      — Никаких физических нагрузок, — отрезал, как скальпелем, голос Дотторе. — Я сверху.       Панталоне, раскрывший рот в возмущении, выдохнул. Покачал головой на Дотторе, мол, шутник несчастный.       — Проведёшь экскурсию по дому с конечной остановкой в спальне? — голос Дотторе зазвучал певучими томными нотами.       Панталоне поднялся с места и призвал идти за собой, взмахнув длинными ресницами.       — Конечно. Тебе прям весь дом, или только путь до спальни? А то экскурсия может затянуться на пару часов… — он поправил фиолетовый жилет и улыбнулся с видимым очарованием без всяких полутонов.       Дотторе обошёл стол и остановился рядом, заложив руки за спину. Поинтересовался, будто увлечённый научной выставкой:       — А есть что-то среднее, на полчаса? — во взгляде плясали бесенята веселья, а внутри сердце делало кульбиты.       — Боюсь, за полчаса вся магия момента испарится… — Панталоне огладил грудь дорогого гостя, закусывая губу. — Пойдём. Тебе понравится, я уверен.       — Как скажешь, мой прекрасный, — промурлыкал низкий голос с хрипотцой.       Дотторе разбирало любопытство. Он последовал за хозяином дома. Уши пропускали сквозь себя рассказы о тех или иных картинах, гобеленах, статуях и редких камнях, хранящихся за витринами. Память невольно фиксировала информацию, которую рассказывал Панталоне.       — И спальня, — Панталоне раскрыл двустворчатые чёрные двери. Ох, эта комната воистину произведение искусства. Дизайн не отличался от остального убранства, сохраняя стиль классицизма — все чёрно-золотое. Даже тяжелые ламбрекены и карниз. Панталоне следил за деталями везде.       — Добро пожаловать. Это не музей. Трогать можно всё, — он рассмеялся звонким колокольчиком.       Дотторе огляделся. Роскошь, помноженная на желание демонстрации своей власти и возможностей. Даже если это спальня. Взгляд выцепил золотистую верёвку на постели. Значит, всё же инадзумское искусство эстетического связывания. Эротическая практика, которая требовала большого доверия к партнёру.       Недолго думая, он скинул пиджак и жилет, оставаясь в рубашке, ремни портупеи впивались в мощное тело.       — Хоннава. Восемь миллиметров в диаметре. Хлопок. Мягкая, — пальцы перебирали в руках верёвку. Дотторе обернулся. Зрачки расширились, почти перекрывая алую радужку. — Ты хочешь, чтобы я тебя связал или хочешь связать меня?       Панталоне не спешил отвечать на вопрос, закрывая дверь. Щёлкнул пальцами по туалетному столику у высокого зеркала, привлекая тем самым внимание к баночке лубриканта и прочим штучкам. Пачка презервативов, сдерживающие кольца, свечи, бусы.       — Я долго не мог найти партнера, которому мог бы довериться… надеюсь, связав меня, и лишив Глаза Порчи, ты не переступишь черту, — Панталоне глядел через отражение, поправляя волосы, убеждаясь в своём идеальном облике.       Острый взгляд Дотторе заскользил по предметам. Что-то ему знакомо, что-то нет. Не так много он пробовал на себе, потому что интерес экспериментатора вспыхивал любопытной искрой, потом так же угасал. Искусство связывания относилось к знакомой практике. Он запоминал узлы и обвязки с легкостью, но азарт давно потух и на этом поприще, а его нижние партнеры отправлялись на запчасти, когда переставали давать новые эмоции.       Дотторе подошёл к Панталоне, обнял сзади, глядя глаза в глаза через отражение зеркала.       — Связывание — психосексуальная практика. Если тело может выдержать, то выдержит ли сознание, — по-врачебному вещал голос. — И тут не хватает кое-чего важного.       Панталоне осмотрел предметы и замер, заметив, как рука Дотторе потянулась к портупее на бедре и достала керамбит. Он отслеживал медленный путь лезвия к собственному подбородку. Голова тут же взметнулась выше.       — Боишься? Ты мне доверяешь? — перешёл на шёпот Дотторе. Твёрдая рука не дрожала, держала угол, не повреждая кожу.       — Боюсь. Но докажи, что я могу верить тебе… — Панталоне повернул голову, ловя терпкое, горячее дыхание.       Дотторе крепче прижал к себе начинающее дрожать тело Панталоне. Ещё несколько секунд он удерживал кинжал в опасной близости от шеи. Видел сочащийся страх, затаившуюся боль. Их надо выдавить, как мутный экссудат из раны. Ему нужна другая реакция. Нужно желание. И он этого добьётся. Он отвел руку с кинжалом и со стуком положил его на стол.       Беззащитность тела манила. Возбуждение накрыло жгучей волной, что хотелось вонзиться зубами в белую шею. Но Дотторе сдерживался, пообещав себе, что залатает эту раненую душу, а значит, новых повреждений совершать не стоит. И, если признаться, Дотторе не хотел причинять боль.       Губы поймали чужие, втягивая в тягучий поцелуй без укусов, без грубости, успокаивая. Панталоне отвечал. Лишь его руки вцепились в предплечья Дотторе.       Дотторе отстранился. Несмотря на жгучее возбуждение, взгляд сквозил заботой.       — Нож нужен, чтобы разрезать верёвку, если тебе станет плохо. Безопасность, — пояснил он.       Панталоне вздохнул, опуская веки. Дотторе повел ладонью по его груди, шее, запустил пальцы в волосы, перебирая их. Какие мягкие и гладкие.       — Скажи, ты точно этого хочешь? Цин?       Как теперь Панталоне отреагирует на имя? Опять дёрнется, отведёт глаза, попросит не звать так?       Судорожный вздох и Панталоне сжался в объятиях, чувствовалось, как напряглись его мышцы.       — Не… — он ещё раз вперился в глаза, теперь напрямую, выгнув шею. Искусственность заполнила каждую черту миловидного лица, будто гной вытек из узкой раны. Улыбка коснулась губ, глаза же пока выдавали опасливость. Панталоне вывернулся лицом к партнёру.       — Дотторе, почему ты вдруг стал звать меня по имени? — склонил голову он.       Дотторе продолжал обнимать, зажимая в тиски. Ему не понравилась вернувшаяся «маска».       — Потому что только так я могу видеть настоящего тебя. Убери эту отвратительную слащавую улыбку. Мы достаточно времени провели вместе, чтобы я различал твою фальшь.       Панталоне рассмеялся, обвивая шею, а пальцы зарылись в мятные локоны, потянув их у корней.       — С каких пор тебе не нравятся мои улыбки, зубастенький мой? — уголки губ оставались вверху.       Дотторе начал закипать. К желанию подмешали опасный реагент — гнев. Как же его взбесило в такой момент притворство Панталоне.       — Я. Хочу. Видеть. ТЕБЯ, — голос Дотторе не повысился, но зазвенел от злости. Мимолётный порыв — ударить по красивому лицу — накрыл тёмным маревом.       — Ведешь себя как ребёнок. Тебе чай с ромашкой заварить? — Панталоне упёрся в крепкую грудь холодным пальцами, отстраняя партнёра.       — Цинци! — зарычал Дотторе, не отпуская.       Взмах. Хлоп! Панталоне ударил гостя по щеке. Оглушающий звук установил тишину на несколько секунд, пока оба переваривали случившееся.       — Я сказал. Не называть. Меня. Так, — сочащиеся ядом слова звучали приторной и ласковой патокой.       Одна деталь из карточного домика исчезла, и всё рухнуло вниз. Дотторе впился укусами в шею до крови. Зубы захватили кожу, будто хищник поймал добычу. Руки точными движениями начали раздевать Панталоне до пояса, умудряясь в гневе не сорвать пуговицы жилета и рубашки. Глаза сверкали гневом, желанием и какой-то надрывной горечью. В крови забурлил адреналин.       — Когда я вытрахивал из тебя эмоции, было лучше? Это тебе надо? Снова хочешь, чтобы я тебя поимел?!       Дотторе сгрёб Панталоне, в несколько широких шагов добрался до постели и швырнул того, тут же нависая сверху. Локтями уперся по обе стороны, сминая шёлковые волосы. Ладони удерживали голову, чтобы вырывающийся любовник не отвернулся.       — Смотри на меня, Цин, — шептал разозлённый Дотторе. — Ты мой. Настоящий Цин — мой. Перед другими зубоскаль сколько угодно, я хочу только Цинци.       Дотторе применял шоковую терапию. Давил и давил на больное место. Ковырял эту рану, пытался очистить её.       Панталоне улыбался, выражение лица становилось блаженным, довольным, томным. Но взгляд его словно остекленел, лишь ледяные пальцы сжимались на чужих плечах. Хотел ли Панталоне сейчас смотреть в глаза безумию? Понимал ли, что он, Предвестник, мог дать отпор? Отчего он замер, не в силах сопротивляться?       — В итоге правила игры не изменились? — вздохнул Панталоне язвительным тоном, закрыл глаза.       Дотторе выдохнул сквозь сжатые зубы. Видел, что та настоящая частичка души Панталоне, блиставшая этим вечером, скрылась за плотной «маской». Это его более чем не устраивало.       — Изменились. Изменятся для твоей головы, если ты этого захочешь, Цин, — он сел на постели, глядя через плечо любовника, отмечая его шоковое состояние. — Но ты не хочешь. Твоё цепляние за прошлое и за имя, которое ты связываешь с прошлым, отравляет тебя.       Его пальцы прошли рядом с укусами. Легли на покрытый испариной лоб. Прощупали пульс. Он уже сожалел о содеянном, беспокоился. Физически с Панталоне всё более менее нормально, но вот психически нет.       Дотторе склонился, с горечью и нежностью поцеловал безвольные губы, застывшие в сладкой улыбке-гримасе.       — Не спрашивай, как и откуда я понял — логически дошёл до этого. Всё же я гений, и, кажется, могу дать тебе то, что ты хочешь. Но даже от Меня ты своё имя слышать не можешь.       «Да где же ты там? Ох, возвращайся уже, Цин», — обратился в мыслях Дотторе. Но вслух не сказал. И так уже достаточно расковырял эту рану.       Из-под ресниц Панталоне просочилась жидкость и солёной каплей скользнула вниз по виску, к уху. И ещё одна. Он тихонько дышал, стараясь не шевелиться. Оставался спокойным внешне, пока лёгкие сами не потребовали более глубокого вздоха. Грудная клетка и плечи дёрнулись, как при неутешных рыданиях.       Дотторе лёг рядом на бок, обнимая рукой и ногой. Смотрел, ждал, пока Панталоне отойдёт. Пальцы стёрли слёзы с лица столь прекрасного, как последовательность Фибоначчи. Мозг рационализировал происходящее: объективный статус пациента - состояние неудовлетворительное, есть реакция на шоковую терапию, отклик получен. Отрицательный результат — тоже результат.       — Я хочу видеть настоящего тебя, — без злости, но с усталостью в голосе произнес Дотторе. — И хочу слышать, чего хочешь Ты.       Ярость вспыхивала, взрывалась, но не задерживалась, растворялась. Сейчас на замену злости пришло то самое саднящее чувство под рёбрами в груди, которое Дотторе подозревал и не хотел признавать. Так он лежал, смотрел, не мигая. Смотрел и смотрел. Ждал. Что он умел, так это ждать.       Панталоне наконец заговорил.       — Настоящий Я… ты ведь не знаешь, кто Это. Нелогично… — голос его дрожал.       — Нелогично. Иррационально. Но я хотел бы узнать, кто Ты, — Дотторе вернул голосу спокойствие и некую холодность. — Раньше моего желания хватало для тебя как аргумент.       Сочувствовать он не умел, соболезновать и жалеть тоже. Всё, что касалось чувств поддержки — это не про него. Гнев, злость, радость, боль — да. Забота — может быть. Она понималась сродни обращению с пробирками из стекла с опасными веществами. Понимание достигалось логическими выводами. Но чувствовать — совсем другое. Он не понимал, как ему выразить то, что надломом плескалось внутри, тем более, когда он «болен». Поэтому он только продолжал обнимать дрожащего, неподвижного Панталоне, обращаясь с ним, как с нестабильным химическим элементом. Вопреки невозмутимому тону, рука поглаживала и обнимала нежную кожу плеча, успокаивая.       Слабый и тихий смех послышался со стороны Панталоне, он вытер глаза под очками.       — Я совершенно не знаю, что тебе ответить, — продолжил он говорить фальшивым весёлым тоном. — Я не стану тебе ничего рассказывать о своём прошлом. Но моё имя ассоциируется будто с оскорблением. Не могу точнее объяснить. Будто всё моё прошлое взяли, скомкали и назвали этим словом. Я могу быть настоящим с тобой, но без этого имени. Могу быть твоим Банкиром, Девятым Предвестником. Тебе мало?       Дотторе приподнялся на локте, чтобы лучше видеть лицо Панталоне.       — Да мне наплевать на твоё прошлое, — процедил металлическим голосом. — Мне важно… — осёкся, выдохнул от понимания, что он собрался сказать. — Мне важно наше настоящее. Я догадываюсь, что людей, которые знали тебя до статуса Предвестника, уже нет в живых. Но всех ли их нет? Нет гарантий, что на очередной сделке тебе не попадётся теневая змея похуже Глаза Порчи, которая введёт в ступор одним твоим именем.       Дотторе выворачивал аргументы в свою пользу.       — Никто не введёт меня этим в ступор. Я умею реагировать на подобное, иначе бы не стал Собой.       Панталоне закатил глаза.       — Но, может, лучше избавиться от этой занозы в душе? — Дотторе поднялся с кровати.       — А, ты куда? — встрепенулся Панталоне.       — Домой. Тебе нужен отдых, — Дотторе поправил одежду.       — Нет, погоди.       Панталоне присел в постели, локоны защекотали голую спину. Сейчас он просяще смотрел на Дотторе, схватив за руку.       — Дай мне насладиться тобой сегодня. Без имён, — напускная улыбка растаяла, как лёд в горячих руках. «Маска» сползла, являя частичку искренней души. — Не уходи. К Бездне эти верёвки. Я хочу тебя... ты можешь дать мне немного… нежности?..       Взгляд Дотторе созерцал метаморфозы поведения Панталоне. Он видел надежду, неуверенность, растерянность. Спектр разных эмоций украшал лицо Цинци, делая его ещё притягательнее и очаровательнее. Сердце забилось, догоняя скорость стрекочущей секундной стрелки. Присев обратно, он провел губами по свежим укусам на шее.       — Я не буду извиняться за это, — нежный поцелуй поверх укуса говорил об обратном.       И ещё один. И ещё. Рука огладила грудь, живот, вернулась к плечу, проскользила по предплечью, сжала в необъяснимом жесте чужую ладонь. Дотторе навис над гибким телом, чтобы посмотреть прямо глаза в глаза и завлечь губами в вязкий, затягивающий поцелуй.       Ремни портупеи задели голую кожу Панталоне, отчего тот поморщился, заерзал. Доктор сразу отстегнул их от чокера в три движения. Чёрная рубашка полетела следом.       Жадные поцелуи продолжились. Панталоне прогнулся чувственной волной, льнул к губам. Он выглядел совсем иначе. Взволнованный и цепляющийся за ласки Дотторе, как за спасательный круг.       Отстранившись и оглядев мужское тело над собой, Панталоне провёл четырьмя пальцами по шрамам, повторяя траекторию. Живот Дотторе втянулся от болезненного возбуждения, что набатным колоколом ухнуло вниз.       — Тебе когда-то… говорили, что ты… красив?.. — улыбнулся Панталоне и вновь посмотрел в глаза, отвёл взгляд, снова посмотрел.       — Когда-то. Это было до шрамов. В Академии.       У Дотторе так называемая холодная красота. Бледный, с острыми скулами, большими красными глазами, с надменным изгибом губ. Высокий, крепкий и жилистый. Жёсткий, словно канат. Никакой мягкости. Но вопреки этому его губы коснулись пойманной кисти мягким поцелуем.       — Я считаю тебя красивым… — прошептал Панталоне.       Вторая рука вернулась к шрамам. Огладила полосы, пресс. Пальцы пробрались ниже, под ремень штанов, коснулись жестких волосков.       — Фабьен… — позвал Панталоне.       — М-н-н-н… — Дотторе простонал в чужую кисть сквозь поцелуй. Глаза заволокло мороком, будто он принял дозу онейроина. Он двинулся навстречу требовательной ладони Панталоне. Тот спустился ниже, ловкие пальцы расстегнули ширинку, ремень, спеша добраться. Показалась горячая плоть. Он обеими руками обхватил её, лаская; тем временем скользкий горячий язык прошелся по животу вдоль бледных рубцов. Один раз, второй, третий…       Подушечки пальцев размазывали вязкую прозрачную жидкость по головке. Дотторе не сдержал ещё одного хриплого стона. Логические цепочки в сознании Дотторе рушились. Не получалось думать.