Силенциум

      Панталоне мог добить. Мог уничтожить. Но не стал этого делать. Он отследил, чтобы Дотторе вернули на территорию университета. Отследил, чтобы Срезы занялись здоровьем Оригинала. Некоторое время понаблюдал за тем, как над мужчиной работали в четыре руки, прижавшись спиной к стене у самой двери.       «Я не разрешал тебе подыхать…» — но задерживаться не хотел. Скрылся.       Лишь бы Пьеро не узнал об этом.       Лишь бы не Пьеро и не Царица.       Но Первый Предвестник, конечно же, поздней ночью приехал в резиденцию Фатуи. И, конечно же, вызвал Панталоне на допрос.       «Он мне изменял, и я захотел убить его», — ужаснейшая из причин, которые лидеру Фатуи удавалось выслушать за всю свою долгую жизнь.       Приговор: «Запрет на неделю посещать резиденцию. Запрет на встречи с Дотторе, пока тот ранен».       И дальше всё как в тумане. Винном тумане. Алкоголь. Срочно требовалась новая бутылка. И нужно покинуть это место. Панталоне поехал в особняк. Оно и к лучшему. Пускай так.

***

      — …А я сказал проводите меня к нему! — голос рычал на весь коридор особняка Панталоне. — Клянусь Наукой, иначе я перережу вас всех, а потом переверну это чурлово место вверх дном!!!       Панталоне проснулся. Гнев и обида напомнили о себе разъедающим ядом, отравляя всё то светлое, что успело зародиться в душе. Он прислушивался к шагам: одни — быстрые и тяжёлые, другие маленькие и семенящие.       Нежеланный гость остановился у двери. Ручка щёлкнула.       Дотторе сдвинул маску и жутким взглядом прогнал напуганного дворецкого. Вошёл в помещение.       — Это Дотторе, — зачем-то обозначил он своё присутствие.       Панталоне валялся в постели, на которой когда-то вместе с кем-то проводил бурную ночь. Точно. С Дотторе. Панталоне покачал головой. Слипшиеся колтунами волосы упали на бледное болезненное лицо.       — Вот уж не думал, что ты так быстро встанешь на ноги, — он опустил голову обратно, рука дёрнулась в поисках очков. По пути пальцы коснулись бокала, и тот со звоном упал на пол.       — Не думал, что ты оставишь меня в живых, — Дотторе оглядел Панталоне и комнату, в которой пахло кислым вином и перегаром.       Батарея бутылок скопилась у основания кровати. Дотторе приоткрыл дверь и крикнул в коридор:       — Стакан воды, быстро!       Он молча дождался расторопного дворецкого, который не хотел быть порезанным на лоскуты Вторым Предвестником. Достал из складок внутреннего кармана знакомую зелёную жидкость, но сначала приоткрыл окно, впуская свежий морозный воздух. Потом подошёл к тени Панталоне. По-другому сейчас было и не назвать.       — Выпей это. Нам надо поговорить на трезвую голову, — с беспокойством в голосе произнёс Дотторе.       Панталоне махнул рукой, едва ли не выбивая стакан из рук. Промахнулся. Внутри вновь закипала жгучая, липкая, стойкая обида. Она сдавливала легкие.       — Пошел прочь. Я… пощадил тебя ради общего дела, — он отполз в постели подальше, наконец водружая очки на нос. Но видеть лицо предателя не хотелось.       Им не о чем разговаривать.       Дотторе нахмурился и схватил за челюсть одной рукой.       — Не пойду. Лучше ты меня ещё раз ударишь, — он зажал нос Панталоне, насильно вливая лекарство, проигнорировал бульканье и барахтанье.       Панталоне отбился от навязчивой руки, вытирая губы и подбородок тыльной стороной ладони.       — Тварь… — он зарычал в гневе, стрельнув глазами в лицо. Без маски? Как не хотелось видеть эти глаза. — Грязный кобель! Ублюдок! Не прикасайся своими руками!       — Я… не можешь простить — не надо. Но я не могу бросить всё. Бросить тебя. Нас. Слышишь? Я не отстану. Дай мне ещё один шанс. Последний. Я надеюсь… что… — Дотторе замялся.       Кулак Панталоне сжался, тело задрожало. Челюсть и мышцы напряглись. В глазах отсвечивало желание выпотрошить предателя.       — Не трать время и извинись перед своей шлюхой! Ты ей изменил со мной, кажется.       — Я никого не любил до тебя… — кто бы сказал Дотторе, что он будет почти умолять простить его, тут же вскрыл бы лжеца росчерком скальпеля. — И люблю только тебя.       — Поздравляю, а теперь исчезни! Если я тебя убью, Царица по голове не погладит!.. — под конец голос сломался, и Панталоне, прикрыв ладонью губы, отвернулся.       Волосы закрыли лицо. Он не мог сейчас расплакаться. Не мог и не хотел. Лишь эмоции плескались через край. Слишком рано произошла встреча. Панталоне не готов. Не сейчас.       Горячие капли обожгли пальцы, и Панталоне зажмурился, сцепив зубы. Нужно срочно прекратить эту нелепую трагедию!       — Я буду счастлив умереть от твоей руки… — признался Дотторе.       Панталоне всхлипнул, закрываясь руками в попытках отбиться, скрыться, спрятаться. Эта пытка разрывала сердце, которое сжималось, как в судорогах, болело и никак не хотело успокаиваться. Вырвать бы его, расцарапав грудь. И выбросить, чтобы впредь никогда не чувствовать.       Он задыхался. Слёзы всё лились, а невидимая рука, сжавшая горло, мешала говорить. На весах соревновались любовь и ненависть. Предательство царапало сознание, мысли возвращались к тому, что Панталоне, к сожалению, знал, как выглядел бы его Дотторе рядом с другой.       — Уйди… уй-ди. Я… не хочу… в-видеть теб… я. Пож-жалуйста…       Дотторе застыл. Его ладонь продолжила гладить по голове неловкими движениями.       — Это была ошибка… я пытался уйти от любви, не осознавая, как был счастлив с тобой… — Дотторе не плакал, но в глазах плескалось сожаление. — Лучше бы я погиб…       Панталоне не знал, какое решение будет верным и правильным. Его раскалывало между всепоглощающим тёплым солнечным светом, в который хотелось окунуться вновь, быть любимым и дорогим; и предательством с другой стороны. Логика подсказывала, что он не в силах сейчас простить двухнедельную интрижку. Спать с собственным срезом. Как расценивать это. Но это ведь Дотторе. Он один мог совершить подобный идиотизм на всём белом свете.       — Я… — подал голос Панталоне, слабый, охрипший, сиплый. Понимал самым краем разума, что ещё пожалеет об этом. — Я подумаю.       Дотторе замер на полпути к двери. Превратился в статую. Широкими шагами он вернулся к кровати и сел на коленях около неё, руки и подбородок опустились на край. Глядел с виноватым видом и надеждой. Больше всего сейчас Фабьен был похож на побитую собаку или нашкодившего кота с огромными печальными глазами. Но никак не на аристократичного Дотторе.       — Я буду ждать тебя…       Просидев так бесконечное количество минут, он всё же ушёл, оборачиваясь на Цинци каждый шаг, а потом и вовсе дошёл спиной до двери, прежде чем скрыться.       На следующий день экипаж цвета ночи снова принёс Дотторе в дом Панталоне. То же повторилось и послезавтра. Дотторе позволил себе распорядиться, чтобы из спальни убрали все бутылки из-под алкоголя, таскал какие-то питательные растворы для восстановления, ходил хвостом на расстоянии пару метров.       Панталоне же выдумал новую «маску». Безразличие. Надевал её всякий раз, когда в дом врывался беспринципный гость. Тренировался, игнорировал всякие потуги всё вернуть. Порой не выдерживал и срывался на учёного. А тот поджимал невидимый хвост и исчезал в гостиной. Этого было сложно не замечать.       «Я тут. Я рядом с тобой. Ни с кем, кроме тебя», — словно пытался сказать всем своим видом Дотторе.       — Слушай! — рявкнул Панталоне в последний день своего домашнего заточения. — У тебя должна быть своя важная работа в лаборатории. Ты можешь просто вернуться туда?       Они сидели в кабинете особняка, куда Панталоне приносили письма, требующие немедленного решения главы финансового отдела. И когда ему стало необходимо сосредоточиться на чём-то полезном, любимом, мешал навязчивый образ Дотторе, мельтешащий на периферии.       — Я на больничном, — он поморгал, отвлекаясь от своих документов. — Вернусь завтра. С тобой.       Маска покоилась на столе. Приезжая в гости, Дотторе сразу же снимал её.       Острая иголочка сковырнула совесть Панталоне. Стараясь держаться от смерти подальше, он использовал для убийств яд и хитрость. Или же распоряжался судьбами через наёмников. Или лишал людей их состояния, здоровья, свободы. И все, кто прощались с жизнью, не попадались на глаза, не видели своего палача.       И когда Панталоне чуть лично не убил Дотторе, он испугался. За себя, за него. Горло зацарапало от свежих воспоминаний.       — Пьеро отослал меня, чтобы ты остался в живых. Рискуешь, — бросил Панталоне безразличным тоном, возвращаясь обратно к присланным отчетам.       — Я пока жив, — голос Дотторе обволакивал теплотой, глаза сияли любовным огоньком. — И предпочитаю рисковать с тобой. Я уже говорил, что приму от тебя всё.       — Пф… — раздраженное фырчание донеслось со стороны Панталоне, который всматривался в документы, считал что-то. — Смогу сократить финансирование на двадцать три процента. Этого хватит?       Дотторе вернулся в изучение промежуточных заключений по одному проекту. Забормотал под нос:       — Минус двадцать три процента… значит закрою доработку препарата двести пятьдесят семь…       Обсуждение дел, пусть даже краткое, дарило временную иллюзию, что между ними всё как раньше.       Стрелки часов неумолимо ползли к полуночи. Дотторе потёр глаза, ставшие красными во всех смыслах. Встал и начал собирать документы в дипломат.       Панталоне поправил очки. С помощью мужчины напротив или своим упорством он теперь выглядел снова безупречным и неотразимым. Сверкающие уложенные волосы обрамляли лицо, на голых пальцах теснились кольца. Лишь кольцо из легласса с тремя аметистами так и не вернулось обратно.       — Как там Пятый? — поинтересовался вдруг он, придерживаясь бесцветного равнодушия.       — Нормально. Работает в прозекторской, — нарочитым ровным голосом ответил Дотторе, пытаясь скрыть ревность, что исказила лицо.       — Ммм… а твоя эта… как её. Что она делает?       Панталоне на удивление впервые вспомнил вслух о новом именном Срезе. О женщине, которую видел два раза в жизни. Днём, когда вернулся из командировки. И вечером, когда проводил кровавое тело Дотторе.       — Не моя. Это лишь мой Срез. Сделанный из куска меня, — Дотторе заложил руки в карманы брюк и вернулся взглядом к Панталоне. — Работает с Пятым в прозекторской.       — Пятый сказал, что быть с ней — это как трахать самого себя. Должно быть, мерзко, — Панталоне не поднимал взгляд, продолжая вчитываться в цифры. — Сразу скажу, не он тебя сдал. Многие рядовые знали.       — Как подрочить, — обронил Дотторе с грубой небрежностью, будто хотел всеми силами показать, что это для него не имело большого значения.       — То есть переспать с твоими Срезами — всё равно что переспать с Тобой, — заключил Панталоне всё тем же равнодушным тоном.       Он не желал смотреть на собеседника, скрываясь за одной ему известной стеной. Ни ликования, ни ехидства.       Дотторе смешался. На его лице зацвела задумчивость. Он снова присел на диван, обхватив руками голову.       — Ладно, ты прав! Это не то же самое, что переспать со мной!.. Срезы только физически полностью я.       — Ага… вот как.       Дотторе завалился на бок, потом сел обратно и выпрямился, складывая руки на коленях в замок перед собой. Не находил себе места.       — Но я не вовлекался ни головой, ни, тем более, сердцем.       — Ммм… — «понимающе» раздалось сквозь скрип пера.       Дотторе вздохнул:       — Панталоне… что мне сделать? Могу проорать на Ледовой площади, что я идиот.       «Что тебе сделать?»       Если бы Панталоне знал.       — А что ты хочешь?       Последний вопрос видимо поставил Дотторе в ступор. Потому что он сидел и молчал непродолжительное время, уставившись в точку перед собой.       — Я хочу, чтобы ты был счастлив. Со мной, — прозвучал неожиданный романтичный ответ.       — Хм… как-то нерационально и слишком человечно. Допустим. Я хочу Пятого к себе в помощники. На две недели — ровно.       Панталоне издевался. Он хотел всковырнуть поглубже да побольнее. Осыпать видимую слабость солью и продолжать давить, пока Дотторе окончательно не усвоит урок. Такая жестокость всегда давала результаты.       — Нет, — прорычал Дотторе, взвившись с места, подскочил к столу. Руки сжались в кулаки, намереваясь приземлиться прямо перед Панталоне. — Никакого Пятого.       Глаза засверкали багровой яростью.       — Ну, тогда твою девчонку, тоже подойдёт, — повел плечами Панталоне, продолжая давить. Путать.       Глаза уже не улавливали смысл написанного, тело напряглось, готовясь, в случае чего, к неожиданностям.       «Что, милый, теперь непонятно, зачем мне Срезы?»       Желваки заходили ходуном на лице Дотторе. Кулак грохнул об стол. Пинок наградил ножку дивана. Дотторе подбежал к окну, распахнув его. Вдохнул морозный воздух. Он обернулся и угрожающим медленным шагом подкрался вплотную к Панталоне. Склонился лицом к лицу.       — Если я предатель и ублюдок, то ты мстительная змея, любимый, — сильная ладонь Дотторе вцепилась в челюсть.       Панталоне постарался её отстранить, кривясь в отвращении.       — Убрал свои пальцы.       — Как же ты меня взбесил сейчас… — перебил Дотторе. Поцелуй-укус захватил губы. — Как же я тебя люблю…       Дыхание участилось в гневе, глаза метали не менее сердитые искры, пока на устах разливалось жгучее тепло. Но Панталоне не ударил, не толкнул, не призвал дым. Смотрел, наконец, прямо с заметным раздражением, в любимые ненавистные глаза.       — Я пересплю с каждым, кто предложит мне секс в течение двух недель, Дотторе… — слова разъедали ядовитым шёпотом.       — Я найду и прирежу каждого, кто прикоснётся к тебе, Цин, — целовал и кусал Дотторе.       — Вот и посмотрим, насколько ты чудовищен… — ехидничал Панталоне.       — О да… ты хочешь узнать, какова любовь чудовища? — голос перешёл на вкрадчивый.       Руки Дотторе захватили в плен чужие пальцы, не давая сделать направленные пассы, призывающие тени. Воздух похолодел, окружая их ледяным щитом. Если сейчас Панталоне зачерпнёт Порчи и ударит, то не поздоровится обоим.       — Давай же… — уголки губ Панталоне дрогнули в победном ликовании.       Он прищурился, подаваясь вперёд. Дыхание касалось уст напротив, вены горели, но не пылающей страстью. А холодной, уничтожающей всё стужей верхних пиков Снежной.       — Насилуй. Режь. Хоть убей, — шипел Панталоне. — Это и вполовину не так больно, как твоё предательство…       Звонкая пощёчина раздалась в кабинете, эхом отражаясь от стен. Дотторе приложил по лицу так, что щека загорела. Губы впились в чужие, обрезая нежную кожу клыками. Поцелуи-укусы прошлись по шее. Руки задрали верх одежды, расстегнули на Панталоне брюки, сдирая их вместе с бельем, гладили, сжимали соски. Тело чувствовало, что Дотторе ещё пытался быть ласковым.       Дотторе завалил Панталоне на стол, раскрывая перед собой. Открыл верхний ящик, доставая смазку. Выцедил на пальцы. Замер, словно что-то осознал. Его взгляд потемнел и превратился в безумный.       — У нас ни разу не было в этом кабинете… а смазка в тумбочке... — голос Дотторе сделался хриплым и каркающим, — с кем… с кем ты уже трахался на этом столе?! Шлюха!       Остатки ласки ушли из прикосновений. Дотторе дёрнул Панталоне, толкнул животом на поверхность, прижал своим весом. Три пальца вошли по самые костяшки, давя на простату сквозь сопротивление напряжённых мышц. Нутро обожгло солёной болью.       Недолго разрабатывая любовника, Дотторе вошёл до упора с раздирающим шлепком бёдер о бёдра. Шипение сорвалось с его губ.       — Я вытрахаю из тебя душу, — процедил Дотторе на ухо, набирая бешенный темп.       Его рука вцепилась в волосы Панталоне, заставляя повернуть голову в сторону. Зубы вгрызлись в плечо до крови. Склизкие липкие звуки и скрип стола наполнили помещение. От запаха смазки мутило до тошноты.       Горло Панталоне не издало не единого стона. Руки и ноги висели безвольными плетями. Только губы растянулись в улыбке-гримасе. Он походил на кукол Сандроне, такая же марионетка. Красивый и безжизненный.       Дотторе рыкнул, кончая, и тут же выскользнул из безвольного тела.       Панталоне молчал и смотрел остекленевшим взглядом в одну точку. Он услышал только сильный хлопок дверью. Один. Наконец-то он остался один.       Панталоне сполз на пол, заваливаясь на бок, забился под стол. Обхватил руками плечи, которые начали дрожать. Полную тишину разрезал тонкий звук, походивший на слабый скулёж котёнка.       Он лежал. Кровь на укусах уже подсохла. На внутренней стороне бёдер омерзительные белые подтёки, тоже уже сухие. К горлу подкатила тошнота.       И снова всё по кругу. Слабость, озноб, рвота, боль, слёзы. Кажется, у Панталоне где-то есть сильнодействующие лекарства. В доме найдётся алкоголь покрепче вина и не только это.       Мог ли он что-то изменить? Мог ли изначально сопротивляться? Ругаться? Просить о пощаде? Стоило бы, но в тот миг за страхом из прошлого пришло оцепенение. Эта яркая резкая боль напоминала о главном. О том, что Цинци — всего лишь слабый человек, который заслужил наказание за глупость. За любовь. За доверие.       Никогда, никому в этом мире они, Цин и Панталоне, не могли доверять. Просто нельзя. Потому что у Цинци такая судьба: терпеть под кем-то жгучее, режущее чувство с привкусом вязкой крови. Он нарушил самое простое правило для себя: слишком близко подпустил к себе Дотторе. И этот урок должен запомниться как следует.       Адреналин сработал на славу. Панталоне не проронил ни звука, боясь привлечь лишнее внимание слуг, пока перемещался по дому. Вытяжка из травы наку служила чем-то вроде успокоительного, обезболивающего. Только когда тело обуял дурман, а мандраж ослаб, он смог провалиться в лекарственный сон.              В этот раз никакой резиденции. Панталоне вернулся в банк. Очаровывал всех и вся: вежливая, почти заигрывающая улыбка одаривала лица окружающих. Бархатный смех иногда долетал до ушей работников, успевших соскучиться по любимому начальнику.       Панталоне закрыл кабинет изнутри и первым делом полез в сейф, доставая оттуда старые запасы. Вколол ещё немного наку для спокойствия. Руки потряхивало. Давно его так не накрывало. Нужно ещё поспать.       «А как зовут этого мальчика?» — раздался любопытный голос.       «Этого? О, господа, у Вас хороший вкус, — вещал второй, мужской. — Это Цинци. Самый молоденький из всех. Если любите дрессировать, то хорошо подойдёт…»       Он наблюдал, как гости рассмеялись. Как передали мешок моры.       Вспышка.       Боль. Незнакомые руки касались тела. Пронзали органы, будто рвали изнутри. Рвали душу на кусочки. Тошнота мерзким комом подкатила к горлу. Саднящее чувство усиливалось с каждым разом. Но нельзя плакать. Нельзя просить прекратить.       «Тебе хорошо, Цин? Твоё лицо такое прелестное. Давай же… улыбнись нам».       Улыбнуться, нужно улыбнуться, иначе побьют, если клиент останется недоволен. Клиент должен чувствовать себя хорошо. Улыбнуться.