«Я сломаю тебе твои планы!»
«Ты подчинишься мне!»
С отчаянным криком он бросил керамбит в дверь. Хаотичные мысли расползались в голове. Глаза осматривали кабинет. Беспорядок теперь мешал мыслить. Из коридора доносились торопливые шаги. Когда персонал и личный помощник вбежали внутрь, начав галдеть, Панталоне поднял руку и прервал несчастных. — Никакого донесения. Просто уберите здесь всё, чтобы я смог работать, — выдавливая из себя остатки спокойствия, приказал Панталоне. А сам, прихватив кожаный портфель и тяжёлое пальто, поспешил уйти.***
Тренировочная арена освещалась многочисленными кусками агата Агнидус. Где-то на стенах виднелись глубокие рваные шрамы, на полу валялись редкие остатки манекенов. Дотторе встал за пульт управления, вставил перфокарту с программой боя. Выбрал полное окружение и подвижные мишени. Манекены двигались по заданным рельсам, но так можно было хоть как-то имитировать поведение противников. Он скинул пиджак. Занял боевую стойку, занеся клеймор сбоку. На массивном лезвии бежали резкие буквы, складывая имя оружия, — «Господство». Таймер отсчитал секунды. Начали. Взмах! Удар! Поворот! Первая мишень вдребезги. Взмах! Удар! Поворот! Скользящая походка в ритме вальса. И раз, два, три. Дотторе исполнял танец смерти, смешивая шаги пустынников Сумеру и фонтейнскую лавольту. Взмах! Удар! Поворот! Мишени получали сокрушительные удары. Дотторе кружился, уходил с траектории предполагаемой атаки, отпрыгивал. Может быть, он видел в каждой безликой кукле Панталоне или себя, или ещё кого-то. Только удары меча были наполнены силой и яростью. Тень в глубине арены, наблюдающая за Дотторе, поёжилась, покачала головой и скрылась прочь.***
К вечеру кабинет Панталоне привели в полный порядок. Избавились от льда, собрали осколки, вычистили ковёр. Только дверь осталось заменить. Панталоне допоздна рассортировывал разбросанные днём документы, потеряв не только кучу времени, но и кучу денег на этом дурацком занятии. «Значит, бесить Доктора напрямую и у себя — дорого и опасно, — он перечитал записку-донесение. — Переходим к плану Б!»***
— Какого х… — осёкся Дотторе, увидев посетителя в дверях лаборатории в шесть утра, и потёр глаза. Панталоне поднял невинный, ясный взгляд, осматривая заспанное бледное лицо без маски. — Доброе утро, мой милый! Он держал в руке небольшой картонный лоток с двумя стаканчиками крепчайшего чёрного кофе, во второй — букет из туманных цветков, отдающих слабой морозной дымкой. Улыбка освещала лицо Панталоне, почти настоящая. Не та фальшивая, не хитрая или коварная, но какая-то чрезмерно довольная жизнью. Словно он вновь что-то принял на душу. Дотторе моргнул. Закрыл дверь. Через пару секунд дверь снова открылась. Панталоне никуда не исчез. Дотторе как был полуголый, так и вышел в дверь, оттесняя шагом светящегося Панталоне. — Ты опять под наркотой? — пальцы выловили стаканчик, Дотторе принюхался к жидкости с подозрением. — Отравлено, да? — Ха-ха. Да, милый, — Панталоне не скрывал жадного удовольствия, оглядывая мужчину: прошёлся по его обнаженному торсу, четырём старым рубцам и новым, свежим шрамам от недавнего нападения. — Отравлено. Я уже принял антидот и могу пить любой из них. И тебе советую. Так что, насладимся завтраком? — улыбка стала ещё шире, с аппетитом вкушая отразившуюся обеспокоенность. Дотторе вздохнул, отпивая горячий кофе. Пробурчав: «Жди здесь», — он исчез в недрах помещения на полминуты, вылезая уже в обуви и накинутой рубашке, так и не застегнувшись, распространяя ауру сексуальности только что проснувшегося горячего тела и холодной красоты. Прихлёбывая кофе, Дотторе жестом пригласил Панталоне следовать за ним в кабинет. — Прошу, — явно недовольный ранним пробуждением пробухтел он. — Благодарю. И, ах да. Тоже отравленные. Напихал туда ядовитых пауков, — Панталоне развернулся, вручая букет. — Я без понятия, какие цветы тебе нравятся. Будет дешевле сказать мне. Или я начну каждое утро в шесть приходить с разными. Его глаза сверлили глаза напротив. Облизывали их. Панталоне правда опьянён. Опьянён поведением Дотторе. Дотторе почесывал новые шрамы на груди, нервничая. — Слушай, дорогой, — Дотторе втянул очередной глоток. — Ты заболел? — рука дёрнулась ко лбу Панталоне, но остановилась. — Я могу подобрать тебе подходящего и надёжного терапевта. Панталоне присел на край чужого стола, сёрпая чуть остывшим кофе. Загадочная улыбка всё не исчезала. Глумилась над Дотторе. Ноги скрестились, упираясь подошвами сапог в пол. Горло охватывал крепкий горьковатый вкус. — Со мной всё в порядке. Так значит, ты выбрал вариант с тем, чтобы я приходил каждое утро? Так и быть, но не жалуйся, что не высыпаешься, — ласковым голосом, прямо как раньше, когда их отношения не были испорчены изменой, отвечал Панталоне, растягивая слова. Дотторе поднял взгляд к любимому лицу, изучая эмоции. — Я ничего не выбирал, — голос звучал без тени сарказма, больше с сожалением и усталостью. — Зачем это тебе? Мы вчера разобрались с тем, что я жестокий маньяк и лживый ублюдок, а ты расчётливая змея и алчная мразь. Отличная пара, что сказать. Панталоне следил за каждым жестом: как Дотторе застёгнул пуговицы на рубашке, подвернул рукава до локтя; как прошёл по серебристо-бирюзовой шевелюре рукой, соблазнительным жестом откидывая волосы назад. Хорош, не зря же Панталоне на такого запал. Прекрасный и опасный. — Сладкий вкус мести, милый. Я же расчётливая змея и алчная мразь, — напомнил он. Допивая последние глотки, Панталоне отставил стаканчик в сторону. Облизнул губы, смазанные жирной прозрачной помадой. — Я пытаюсь показать тебе, что такое любовь, — он вновь посмотрел в глаза. — Это не когда убивают, бьют, насилуют, изменяют и грубят. Ты сказал, что пытался от этого избавиться. Я тебе не дам. Научу, так и быть. Ты ведь этого хотел? — Пытался, — Дотторе закончил приводить себя в порядок. — Не убивать? У меня с этим всё плохо. Не бить, не насиловать? Хорошо. Не изменять. Это легко, — он сделал паузу. — Хочу спрятать тебя от всего мира, — маниакальный блеск промелькнул в алом взгляде. — Не грубить… а, это моя манера говорить так всех задевает? — Ты за сегодня уже успел назвать меня мразью, а ведь только утро. Я негодую, — повёл плечами Панталоне. Дотторе усмехнулся. Поднялся с места, сгребая пустые стаканчики в мусорное ведро. Цветы поставил в вазу, набрав воды в рукомойнике за ширмой. — С каких пор ты заделался в психотерапевты? Вообще, по-хорошему, тебе самому надо к специалисту, — он поднял бровь. — Да-да, кто бы говорил, и мне тоже надо. И что за дрянь ты пускаешь по вене? — Наку, — ответил Панталоне, пропуская все колкости мимо. — Врач сказал, что в небольших количествах полезен для нервов. А потому неудивительно, что это моё временное лекарство после всего, что ты натворил. Голос едва ли не сорвался на скользкое, ядовитое притворство. Но Панталоне вовремя одёрнул себя. — Комиссия Ясиро промышляет контрабандой? — Дотторе выловил ещё один запомненный когда-то не очень нужный факт номер тысяча надцать. — Неудивительно, наслышан об их лидере. — Да, у них очень интересные связи. Я бы, между прочим, просто так к ним не совался. Сунешь палец — откусят и руку, — вслух рассуждал Панталоне. — Значит наку. Давай только в небольших количествах. Будет прискорбно, если главный финансист Фатуи сторчится по моей вине. — Вот уж действительно, — скривился Панталоне. Оба наблюдали друг за другом. Вели невидимую игру. Молчание повисло в кабинете. Непонятное и неясное будущее маячило на горизонте. — Нам надо работать, — кивнул на часы Дотторе. Брови собеседника съехались в недовольстве. — Уже выгоняешь? Я даже «спасибо» не заслужил за подарки? Панталоне поднялся со стола. Пропорхал прямо к Дотторе, но остановился рядом, не касаясь. Теперь их лица находились на таком расстоянии, что ещё пара сантиметров и губы могли бы соприкоснуться. Дотторе замер, откровенно пялясь на блестящие уста напротив, но наклонился к уху: — Нет, не выгоняю. Оставайся хоть на всю жизнь, — нотки обожания и одержимости всплыли в баритоне, зачаровывая. — И спасибо. Люблю тебя. Панталоне всё же коснулся живота Дотторе, проводя пальцами вверх. Того передёрнуло, будто краткая молния прошила тело. Даже сквозь одежду Панталоне угадал расположение шрамов. — Я знаю, мой психованный маньяк. Хорошего дня, — он скользнул прочь, бёдра покачивались из стороны в сторону в чёрном одеянии. Дотторе проводил ненормально влюблённым взглядом шикарно выглядящего Панталоне, вперился в вырезы на чёрной тунике в инадзумском стиле, на обтянутые лосинами бёдра. Опустился в кресло, когда дверь закрылась. Закинул ноги на стол. День обещал быть сумбурным.***
Без пяти шесть дверь финансового отдела открылась, являя Дотторе в клювовидной маске и заляпанном кровью незастёгнутом халате. — Вот, — он поставил перед носом Панталоне колбу с формалином, в которой плавало чьё-то маленькое сердце. — Я люблю тебя. Панталоне вздрогнул. Он уже упоминал, что терпеть не мог всю эту кровь и больничную тематику. А ассоциации с белым окровавленным халатом вообще долго отталкивали его от Дотторе. Панталоне откинулся в кресле, сидя в почти обновленном кабинете. Идеально уложенные пряди покачнулись вместе с цепочкой очков. — Как отвратительно ты выглядишь, — протянул он бархатным голосом, скривившись. Ручка постучала по стеклу, раздался звон. — Чьё это?.. Дотторе сверкал улыбкой, стаскивая грязный халат, комкая и запихивая его под мышку. — Сердце мангуста, — он был явно доволен собой. Принёс возлюбленному сердце в подарок. Сердце символического врага. — Фу… — Панталоне оглядел маленький орган когда-то живого зверя, сразу отнимая руку. Нос сморщился, выдавая брезгливость. Терпеть не мог этих длиннотелых грызунов. — Правда замечательно? Будешь выставлять на столе, когда придётся вести переговоры с очередными криминальными авторитетами, — Дотторе плюхнулся на диван, в своё когда-то привычное место. Панталоне ещё с минуту разглядывал подвешенное сердечко и усмехнулся: — Если ты хотел поразить меня, лучше бы принес сердце Сангуэ, — глаза метнулись к Дотторе, желая считать реакцию на такой выпад. Улыбка на лице безумного гения угасла. Он сложил руки на груди, ставя барьер. — То есть моё сердце? Все клетки соответствуют мне, — голос зазвучал обиженными и расстроенными нотками. — Нет. Женское сердце меньше мужского, — поправил Панталоне, вспоминая уроки анатомии, которые сам же Дотторе и преподавал ему между словом, поучая в моменты продажи органов или во время разговоров. Довольный смятением неудачного любовника, Панталоне вернулся к бумагам, выравнивая те уголок к уголку, стукая разными сторонами о стол. — Конечно, ты только это имел в виду, — Дотторе надулся. — В любом случае, органы Срезов не подлежат выходу за пределы лаборатории. Он обижался, как обижаются подростки в первую влюблённость. Хмурился, буравил тоскливым взглядом стеллажи, теребил сложенный халат. Посидев ещё несколько минут, он, расправив плечи, направился к дверям. — Ой, да ладно. Нахохлился. Сам как мангуст, — не выдержал Панталоне, вдруг с теплотой посмеявшись со всего этого, но тут же закрыл губы ладонью. Хищный взгляд вперился в спину. «Он ведь так приятно хотел сделать?» Панталоне отложил работу в сторону и отодвинул кресло от стола, похлопав себя по колену в пригласительном жесте. — Иди ко мне. Ну. Дотторе постоял ещё у дверей, щёлкнул ручкой, открывая их. — Выкину халат и вернусь, — тон голоса по-прежнему выражал обиду. Через десять минут мятно-серебристая голова действительно снова показалась в дверях. — Можно? — вдруг спросил разрешения Дотторе. — Да, входи, мой милый, — Панталоне не обернулся. Дотторе прошёл вглубь, останавливаясь в паре метров от него. Заложил руки в карманы брюк. Оба теперь стояли у окна, наблюдая непроглядную бурю, едва ли не ураган. Белая стена заслоняла даже ближайшие дома и Заполярный дворец. — Придется ночевать в резиденции. Обидно, — вздохнул Панталоне. — Цветок, что мне нравится — анемона. Фиолетовая. Она морозостойкая и соответствует идеалу золотого се… — Дотторе притормозил, подбирая слова. — И красивая. Это красивый цветок. Особенно фиолетовый. Как твои глаза. Панталоне обернулся в изумлении, проверяя еще раз, не перепутал ли со Срезом. — О, — выдохнул, почувствовав себя неловко, обдумывал комплимент. Как же Дотторе старался. Те самые глаза анемоны осматривали лицо, прощупывали настроение. «Ты почти сломан или еще недостаточно?» — Дотторе… мой милый Дотторе. Глупый, несведущий. Иди ко мне… — зашептал Панталоне, не отнимая рук от груди. Он стоял с ровной и властной осанкой, и в то же время голос сочился нежностью. Дотторе сделал один шаг навстречу. — Смелей. Давай, мой хороший… — отчего-то Панталоне ощутил щекочущее, приятное чувство превосходства. И оно побуждало делать необдуманные вещи. Он сам подошел, смотря на маску. Пальцы сняли предмет с лица, обнажая чужой взгляд. — Ты ведь любишь меня… — зашептал Панталоне, касаясь пальцами лица. Глядел с таким трепетом, точно на холодную снежную розу. Шея и плечи Дотторе напряглись. — Люблю, — ответил он, не двигаясь, становясь ледяной фигурой, в кои иногда обращал врагов. — Тогда… встань на колени… — прошептал возле губ Панталоне, продолжая поглаживать чёткое, остро заточенное, как под заказ, лицо Дотторе. Как нравилось ему, Панталоне, Девятому Предвестнику. — «Фараон снял со своей руки перстень с личной печатью и надел его на руку Благому, одел его в висонные одежды и возложил на шею золотую цепь. Он заставил весь народ преклонить колена пред Ним, назначив его «князем всей сумерской земли…» — Дотторе процитировал древнее писание времён Алого Короля, которое читал будучи студентом в Академии Сумеру. Сделал шаг назад. — Зачем, Цин? Преклонивший колено — это буду не я. Таким я стану тебе не нужен. Прости, я не могу. Усмешка прорезала уста, и взгляд растерял свою нежность, любовь и ласку. В Панталоне появилось ничто иное, как холодная отрешенность. — Знаешь, что хуже ненависти, Фабьен? — пальцы поймали воротник Дотторе. Шаг вперёд. Панталоне вновь рядом, вновь дышал возле губ, прикрывая драгоценную фиолетовую радужку чёрными, густыми ресницами. Смотрел на иссохшиеся уста, потрескавшиеся без поцелуев и ухода. — Равнодушие. Потому что когда человек равнодушен, это значит, что ему всё равно. Не доиграйся до степени, когда моя ненависть перерастет в равнодушие. Дотторе вздохнул и накрыл своей ладонью схватившие его пальцы, прошёлся легким касанием по коже. — Если ты станешь равнодушен ко мне, я излечу себя. Я могу убрать твою душевную боль, если захочешь. Но ты пока не хочешь, цепляешься за неё, Цинци. Мучаешь меня. Я заслужил и прошу прощения, — Дотторе продолжил говорить прямо в губы, — но и ты не доиграйся, пока я не превратился в обозлённое чудовище. Меньше всего я хочу снова причинить тебе боль. — Боль — это всё, что ты можешь отныне мне дать, — зашипел Панталоне, сжимая воротник сильнее и дернулся прочь, но безрезультатно. — Я ненавижу тебя. И впредь буду ненавидеть. Пусти. Лицо Дотторе исказила гримаса обиды, возмущения и затаившегося страдания. — Нет, Цин… ты не можешь видеть во мне только боль!.. — рука, вопреки просьбе, не смогла отпустить. — Я же не хочу быть снова её причиной! Панталоне вздрогнул, вместо нежных поглаживаний ощутил скользкие, отвратительные щупальца. Но он пересилил себя, прильнул, закрывая глаза. Эти касания раньше будоражили его, возбуждали, в них хотелось купаться. Сейчас же на Дотторе хотелось надеть намордник. И хотелось вернуть. Вернуть всё же хоть что-то из прошлого. — Ты лжёшь, — с болезненным надрывом, как самый последний мученик, произнёс Панталоне. Дрожал. Дотторе, чувствуя состояние тела, но не подозревая о внутренних ощущениях возлюбленного, продолжал гладить и обнимать его. — Я могу избавить тебя от боли и тяжёлых воспоминаний, даже тех, из далекого прошлого. Я хотел бы этого. Только скажи, Цин. Панталоне закрыл глаза, опустив голову в район ключиц. Вдыхал вновь нелюбимый, но знакомый запах лаборатории. Руки нашли покой на груди. Дыхание совсем затихло. — Точно не хочешь… не хочешь делать больно? — голос сделался робким, наивным. Он зеркалил чужие эмоции. Знал этот ход манипуляции наизусть. Плечи напрягались, будто в объятиях он всё ещё опасался чего-то резкого и неожиданного. — Не хочу, — Дотторе чмокнул Панталоне в макушку. Объятия чуть ослабли, показывая, что он может выбраться в любой момент, если захочет. — Я… просто хочу быть рядом. Панталоне поднял осторожный взгляд. Метался по бледному лицу и невесомо, точно доброе божество, коснулся сухих губ. Сокровенное действие переросло в трепетный поцелуй. По телу прошёлся разряд. Тонкие электро змейки щекотали нервы, пробуждая знакомый отклик. Губы Дотторе будто заново знакомились, осторожно отвечая, позволяя возлюбленному вести за собой. Пальцы с легких касаний перешли к таким же невесомым порханиям по щеке Панталоне. Дотторе оторвался от любимых губ и прижался лбом ко лбу, застыл. — На сегодня всё, — выдохнул Панталоне, морщась от неприятных, жгучих чувств и того кома, что тошнотой поднимался при любой попытке возбудиться. Будто наглотался желчи. — Большего я не смогу тебе дать. Дотторе отдёрнул руки, схватился за горло, будто его душили. Прикрыл ладонью глаза. — Я буду ждать тебя, — он сумел вновь поднять взгляд и не предпринял попытки приблизиться. Панталоне отстранился, обхватывая плечи руками. Кадык перекатился, как если бы он заплакал. — Мне пора к себе. Работа окончена. Дотторе водрузил на лицо маску. Приблизился к дверям, периодически оборачиваясь. — До встречи? — с надеждой спросил Фабьен. — Да… завтра приду с кофе, — выдавил Панталоне улыбку. Он подошёл к шкафу, поворачивая ключик в маленьком замке. Когда Дотторе ушёл, «маска» спала, являя равнодушное, холодное лицо. Из сейфа, скрытого за дверцей, Панталоне достал капсулу-шприц с настойкой наку. Его действительно начало тошнить от прикосновений, а тело возвращалось к фантомным и настоящим болям ниже поясницы. «А с этой стороны жалость работает. Хороший результат. Эксперимент окончен», — он усмехнулся, размышляя прямо как безумный учёный. Разве не так Дотторе рассуждал обо всех людях?