Силенциум

      Дотторе вернулся к себе в апартаменты в задумчивом состоянии. Сел за домашний рабочий стол, достал блокнот, на первой странице которого было выведено «Цинци» и ранние записи по нему.       Свои чувства он проанализировал и понял, и, наконец-то, принял. Что же до Панталоне:       «В поведении Цинци наблюдаются резкие перемены настроения, частые эмоциональные перепады. Скачки от ярости и гнева к нежности, — выводил летящий врачебный почерк, — от ядовитой злости к ступору и робости. На предложение дистанцироваться от него и отказ от касаний реагировал угрозой (?) будущего равнодушия, на попытки прикосновения наблюдаются признаки посттравматического стрессового расстройства после насилия… — Дотторе постучал ручкой по столу и продолжил. — В силу злопамятного характера пытается постоянно отомстить субъекту насилия (мне), — тяжелый вздох, но продолжил записи. — Принимает наку в терапевтических дозах (?) (необходимо проверить лабораторно). Общее состояние пациента, — Дотторе не заметил, как заметка превратилась то ли в историю болезни, то ли уже в эпикриз, — сложно назвать адекватным.       «Кто бы говорил, Фабьен, кто бы говорил», — усмехнулся себе Дотторе и продолжил запись.       Требовал подчинения себе, применял метод кнута и пряника. Возможно, применит снова Глаз Порчи. Потенциально опасен».       Дотторе подчеркнул несколько раз слова «наку», «подчинение» и «опасен», закусил кончик ручки. Закинул блокнот в ящик и с тяжелыми мыслями лёг спать.       Следующее утро для Дотторе началось с шести часов. Снова стук. Снова Панталоне вручил ему цветы. В этот раз сумерские розы. Фиолетовые, как глаза Панталоне, и из Сумеру, откуда выгнали учёного. В обёртке тёмно-багрового цвета, как засохшая кровь. Кровь. Слишком много символизма для букета. Панталоне улыбнулся, привлекая внимание к себе.       — Доброе утро, мой милый, — он помахал подставкой с двумя чашками кофе. — Пора просыпаться и трудиться на благо Снежной и Её Превосходительства, Величественной Царицы.       Вот же угораздило совпасть так, что снежная буря вынудила остаться Панталоне в апартаментах при резиденции Фатуи. Не забывая, что жили они тут на одном этаже, надеяться на то, что утро Дотторе начнётся чуть позже, не приходилось.       Он окинул взглядом цветы. Неприятные воспоминания заныли шрамами на животе. Оглядел Панталоне, анализируя поведение. Снова тот преувеличенно доволен жизнью, для человека с развивающимся ПТСР даже слишком. Всё ясно, наку по вене.       — Доброе утро, — он впустил гостя к себе, откинув пряди волос движением растопыренных пальцев по привычке.       — Ты мне не рад? — деланно обиженно сложил губы Панталоне и элегантным дымом просочился к столу, оставляя на столе кофе.       — Очень рад, — Дотторе с серьёзным видом спросил: — У тебя есть возможность сдать сегодня кровь?       В кипенно-белой обстановке с вкраплениями синего ледяного собеседники смотрелись как два тёмных пятна.       — М? Зачем? — Панталоне уперся поясницей в деревянный край, расправляя плечи. Глаза блестели, улыбка такая — уже не разберёшь, настоящая она или нет. — Кашель больше не беспокоит, последнее использование Порчи не принесло негативных последствий. Со мной все хорошо, Док.       — Мне кажется, что наку в твоей крови превысила терапевтическую дозу, — признался Дотторе.       — Мне кажется, ты не мой Создатель, — тем же тоном передразнил Панталоне, хихикнув.       Дотторе сделал первый глоток горячего напитка, перевел взгляд на цветы. Воспоминания не тревожили его, но отдавали неприятным привкусом на языке.       Взгляд Панталоне отследил движение губ с преувеличенной внимательностью. Отметил перекат кадыка. Панталоне к своему напитку притрагиваться не спешил. Стучал пальцами по стаканчику и взбалтывал.       — Если ты соблюдаешь дозировку, то это может быть накопительный эффект или он просто усиливается под влиянием Порчи в организме, — объяснял Дотторе. — Я не знаю точно, но дозу в этом случае стоит корректировать. Я беспокоюсь за тебя.       Панталоне склонил голову на бок, чёрные локоны водопадом осыпались на левое плечо, цепочка очков пошатнулась. Глаза скользнули к часам.       — Ты переживаешь? Я бы не стал. Мне хорошо. У меня к ней давно привыкание, потому доза увеличена. Думаешь, я первый раз использую её?       Дотторе провёл по волосам, нервничая, вспоминал слова Панталоне перед тем, как они чуть не покалечили друг друга в кабинете. Конечно, странно думать, что он применял наркотик первый раз.       — Есть же мощные обезболивающие, антидепрессанты с захватом ингибиторов МАО, — Дотторе, забывшись, снова переходил на язык терминов, — стимуляторы выработки гидрокситриптофана и гамма-аминомасляной кислоты. Почему из всего ты выбрал наркотик?       Панталоне замялся. Ресницы заметались крыльями бабочки. Хлоп-хлоп.       — Наку не уменьшает умственных способностей и поднимает настроение. Тормозит первые дни, но это потом проходит. Да и… пф, обижаешь, лекарства я тоже принимаю, — его пальцы постучали по столу. — После встреч с тобой… ты просто всегда быстро уходил, вот и не знаешь.       Без маски живое лицо Дотторе выражало множество граней эмоций. Сейчас на нём отразились: сначала недоумение, потом быстрое осознание и чувство вины. Он закусил губу и отвел взгляд.       — Цин, прости… — Дотторе за всю жизнь не извинялся так много, как перед Панталоне. — Тогда я не задумывался… но теперь я же люблю тебя.       — И ты больше никогда меня не разлюбишь, — не то угрожал, не то веселился Панталоне, самоуверенный и сияющий, — что бы я ни сделал.       — Я не был бы так уверен, дорогой, — Дотторе проследил за очередным взглядом Панталоне на часы, попивая кофе. — Пока нет того, к чему я бы не нашёл разгадку. Да, любовь — не болезнь, но и от неё я смогу избавиться, если захочу. Но я не хочу.       Разум Дотторе достраивал различные предположения. Панталоне не притронулся к своему напитку. Зато рассматривал Дотторе и часы.       Сердце ускорило бег, лёгкие вбирали воздух частыми вдохами и выдохами, ладони вспотели. Неужели после вчерашнего вечера змея пустила яд?       Дотторе на нетвёрдых ногах дошёл до одного из шкафов. Достал маленькую коробку. Из неё белую бумажную полоску. Опустил в стакан.       Для его это самые долгие десять секунд в его жизни. Индикатор на полоске ничего не показал. Никакого яда.       Панталоне не выдержал и прыснул со смеху, закрывая глазированные вишневым блеском губы. Тёмные локоны закрыли ликующие глаза.       — Панталоне, какого чурла… — Дотторе ощупал подозрительным взглядом веселящееся лицо напротив.       Тот ещё давился смехом, понимая, что шалость удалась.       — Что случилось, мой милый? — Панталоне попытался взять себя в руки и выпрямился, утирая слезы из-под очков.       Дотторе допил кофе одним глотком. Смял стаканчик. Закинул в урну. И с громким хлопком скрылся в ванной. Так что пыль поднялась в воздух.       Панталоне проводил его. Эффект от «самовнушения» оказался воистину сладостным. Кофе же наконец остыл до нужной температуры, можно пить.       Дотторе с яростью принимал душ и умывался, его нервы можно наматывать на палочку, настолько расшатанными они были. Подостыв, он вернулся в зал, наполовину одетый, застёгивая пуговицы на рукавах и жилет.       — У тебя злые шутки, любимый, — портупея легла на тело. Сегодня вечером Дотторе снова будет танцевать фонтейнскую лавольту в тренировочном зале — полезный способ избавления от стресса.       — Я приду завтра в шесть, — улыбнулся Панталоне, поднимаясь с места и оставляя стаканчик на столе.       Неизменной походкой он дошёл до дверей, повернул ручку, окинул взглядом помещение и подмигнул.       — До встречи вечером, ублю тебя, — слова пробулькали невнятным комом, и Панталоне скрылся за дверью.       Его неторопливые, горделивые шаги смеялись над ранней тишиной коридора.       Дотторе вздохнул, желая убрать из лёгких не только воздух, но и всю скопившуюся тяжесть. Всё понятно: Панталоне на него всё ещё злился, понятно, что за дело, и это его поведение сродни пыткам.       Нервный тик ощущался под левым глазом — посмотри в зеркало и увидишь бьющуюся жилку.

***

      Лаборатория успокаивала рабочей атмосферой.       — Седьмой, в сектор А-9 лаборатории на минус первом. Через десять минут.       Самый секретный сектор с высшим уровнем защиты освещался ярким светом кайрос-кристаллов. Многочисленные мерцающие экраны отображали подсчёты и показатели. В центре зала находилась установка, светящаяся и переливающаяся, похожая на артерии земли.       — Всё стабильно. Завершение С558 на стадии девяносто семь процентов, — отчеканил Седьмой.       — Результаты на подопытных? — Дотторе жал призрачные кнопки на экранах, анализируя информацию.       — Незначительные погрешности. Ноль целых одна миллионная процента.       — Отлично. Думаю, успешное завершение можно планировать через неделю.       — Какое имя присвоить объекту? — Седьмой Срез застыл над бумагами. Обычно, при успешном итоге проекта, препарата или технологии, Дотторе давал какое-нибудь красочное название на старосумерском или древнем фонтейнском.       Дотторе, помолчав, произнёс: «Силенциум».       Через некоторое время Создатель и Срез вернулись на верхний уровень и продолжили работу над известными легальными или полулегальными исследованиями.       За работой время пролетело, как изящные снежинки, кружащиеся в урагане за окнами.       Вновь арена, вновь танец смерти. Дотторе вспоминал утро, и клеймор разбивал манекены в щепки.       Разогретые мышцы горели, как солнце пустыни. Бряцая ремнями ножен, он возвращался к себе, потом шёл в кабинет к Панталоне. Потому что не мог не идти. Он слишком долго всматривался в бездну с именем Цинци и теперь решил сорваться в неё.       Так продолжалось ещё пять дней. Утром Панталоне с лучезарной улыбкой заявлялся к нему с кофе и цветами, иногда выкидывал какую-нибудь очередную жестокую шутку, а вечером или отзывался с нежностью на признания в любви, которыми Дотторе осыпал его, или брызгал ядом, отталкивая, обвинял во всех смертных грехах, припоминая совсем далёкие обиды, не относящиеся к нынешней ситуации.       В одну ночь Дотторе будили через каждые два часа: будильник, перфоратор, стук мяча тэмари. И все они «чудесным образом» оказались за стеной его спальни. Вздыхая, он понял, что ранее пустующие рядом апартаменты выкупил Панталоне, и теперь кто-то из его подчинённых выполнял «задание».       Дни шли по сумасшедшему сценарию: беспокойное утро после не менее беспокойной ночи, работа, танец смерти, мучительный вечер. Голова болела не переставая. Интенсивность тренировок всё же пришлось снизить, потому что мышцы ломило от недосыпа.       В четвёртый день, выходя из своего кабинета после крепкой послеобеденной дрёмы, Дотторе по инерции своего широкого шага споткнулся об огромную корзину с анемонами и упал в такую же рядом. Среди цветов виднелась большая записка на прочной золотистой бумаге, где знакомым каллиграфическим почерком было выведено: «Твои любимые цветы!» Даже через бумагу слышались издевательские нотки певучего голоса Панталоне.       На шестой день мало что поменялось, кроме погоды. Буря утихла, и Панталоне отбыл в банк Северного королевства, выполняя обязательства по работе там.       Внезапная телеграмма-молния прилетела Дотторе на стол. Судя по её содержанию, нужно срочно получить у Панталоне какие-то сверхважные документы. Правда, это могла быть очередная сумасбродная выходка на фоне мести, но он не узнает, пока не посетит банк лично.       Дотторе вздохнул. Вздохов у него накопилось за эти дни выше двух голов. Ладно, всё равно они должны были вечером встретиться.       Ослепительно-серебристый экипаж, запряженный четвёркой белых лошадей, неспеша вёз его до главного здания банка. Уже на лестнице, мраморной и такой широкой, напротив величественных колонн и лепнины, Дотторе заметил двоих мужчин.       Один из них — молодой, со светлыми лакированными волосами, зачёсанными назад, прямо как у каких-то сладко-приторных знаменитостей. И внешность такая милая, что желчь подступила к горлу. Юноша вручил букет и позволил себе перехватить руку в чёрной перчатке, поцеловать тыльную сторону ладони, склоняясь.       Панталоне подарил дежурную обворожительную улыбку.       — Спасибо, что навестили, Михаил. Я обязательно подумаю, — мурлыкнул владелец банка, убирая руку и ей же обнимая букет хрустально-синих снежных роз. Самые популярные, должно быть, цветы в этом регионе.       Эту тошнотворную атмосферу нарушил звук тяжёлой поступи широких шагов. И с каждым шагом он словно превращался в треск колотого льда. Панталоне обернулся.       Дотторе внушительной и угрожающей походкой приближался к воркующей парочке. Рука сама дёрнулась к керамбиту на бедре, но замерла, сжавшись в кулак.       Так значит юнец Романцевых. Чудовище внутри зарычало, что приходилось сдерживать его логикой и рациональностью.       «Не время, не место. И ты обещал Цинци».       Панталоне кивнул собеседнику:       — Конечно, — он обернулся к мальчишке. — Ступайте. И передавайте отцу всего наилучшего.       — Да, господин Панталоне. Передам. Тогда я… может я зайду завтра вечером?.. — прокурлыкал он сизым голубем.       — Не нужно. Ступай, — тон голоса Панталоне сделался строгим и деловым.       — Господин Девятый Предвестник, — поравнялся с мужчинами Дотторе, обдавая тех ледяной аурой ярости. — Мы можем поговорить?       Михаил с осуждением уставился на вторгшегося в его идиллию незнакомца, но спорить не стал. Хмыкнул так, словно мог посоперничать, развернулся на каблуках и зашагал прочь. Панталоне кивнул по направлению главных дверей банка.       Весь недолгий маршрут до кабинета оба соблюдали сухое молчание. Спины слишком ровные. Визор маски Дотторе поблескивал зловещими алыми огоньками. Очки Панталоне отражали холодный свет.       Дотторе с нарочитой вежливостью открыл дверь Панталоне, пропуская того вперёд.       — Я пришёл забрать документы, — сказал острым, как скальпель, голосом. — Снежные розы… тебе подарили снежные розы. Не кольцо из легласса, но сойдёт.       — Мне не первый раз дарят цветы, — отрезал возможное возмущение Панталоне, откладывая букет в сторону, не глядя на Дотторе. — Вот, — пальцы выудили папку из ящика и положили на стол.       — Конечно, конечно, — Дотторе подцепил документы, обмахиваясь ими как веером, и продолжил цедить студёным, сверх меры спокойным голосом. — Не убивать, не бить, не изменять, не грубить. Так? Так. Теперь это касается только меня, любимый?       — Я тебя не убиваю, не бью, не грубил еще. И не изменял, — отвечал Панталоне, усаживаясь в кресло, словно стол способен сдержать нападение безумца.       Дотторе наворачивал круги по кабинету, как тигр в клетке.       — Романцев. Я его узнал. Убить я его не могу. Тебя убивать я не хочу. Нет, — он остановился, — хочу, конечно. Прямо сейчас хочу задушить тебя.       Дотторе продолжил чеканить шагами круги.       — Да мальчишка просто мной очарован, — объяснялся Панталоне, парируя острые ледяные удары слов. — А это просто цветы.       Дотторе достал керамбит.       — Просто цветы. Просто очарован, — острое лезвие срезало голову несчастной розе.       Панталоне замер.       — Я люблю тебя, Цин, — второй цветок лишился «головы». — Очень люблю, — ещё один блестящий росчерк стали. — Даже не представляешь, как, — точные движения продолжали кромсать букет. — И я устал.       Дотторе снял маску, являя изможденное лицо. И так белая кожа бледнее, чем обычно: темные круги от недосыпа легли тенями на нижних веках; карминную радужку окружала сетка капилляров на белках глаз. Наверное, это предел.       Панталоне отвёл взгляд.       — Дотторе, я…       — Не приходи завтра утром, — перебил Дотторе. — Всё равно ты меня не найдешь.       Панталоне с видимым беспокойством и тревогой посмотрел на изможденного любовника.       — Что значит — не найду? Где ты будешь?       Дотторе методично заканчивал резать букет. Срезав бутоны, располосовал стебли на кусочки и выкинул в беспорядке на документы, отряхивая руки. Керамбит вернулся в ножны. Действие режущим предметом чуть успокоило его, дало время подостыть. Для себя он всё решил. С него хватит ломать эту комедию. Пора вернуться в подземелье лабораторий, где ему самое место.       — Неважно. Я перестану звать тебя Цинци, как ты и хотел.       Дотторе больше не проронил ни слова. Забрав папку, он ушёл, не оборачиваясь. Лишь в карете он позволил себе взглянуть на окна верхнего этажа, замечая знакомую фигуру.       «До встречи, господин Панталоне».       Дотторе сидел у открытого окна в своих апартаментах. Морозных воздух смешивался с запахом тлеющей бумаги. На дне глиняной миски остался лишь пепел и почерневшая пружина блокнота. Два исписанных волнистым подчерком листа покоились рядом. Красные и фиолетовые отблески заката трогали задумчивое лицо и будто оставляли на белой рубашке кровоподтёки. Дотторе снял её и потянулся за чёрной.       Он шёл размеренными шагами. Остановился. Поник. Рука заколебалась на секунды, обхватив рёбра с левой стороны. Дотторе поднял голову и посмотрел вперёд. Дыхание замедлилось, выровнялось. Плечи расправились. Он продолжил идти.       Эхо шагов раздавалось в пустом коридоре. Оно стало единственным спутником удаляющейся в темноту высокой фигуре в чёрном.

***

      Было странным видеть Панталоне таким. Седьмой и Тринадцатый Срезы проводили взглядом удаляющегося встревоженного чем-то Девятого Предвестника, который держал в руках букет белоснежных цветов циньсинь.       Седьмой наморщил лоб, вспоминая значение белого цвета. Белый цвет являлся полностью ахроматическим, полностью отражал и рассеивал все видимые длины волн света. Ещё белый — цвет капитуляции, готовности к переговорам. Срез отмахнулся от нахлынувших академических знаний по ситуации и продолжил работу.

***

      К финансовому отделу прошла строгая фигура в клювовидной маске, неся конверт. Аккуратный стук разрушил гробовую тишину позднего вечера. Пальцы в чёрно-синей перчатке приоткрыли дверь.       — Седьмой Срез Дотторе с посланием для господина Девятого Предвестника Панталоне. Вручение лично в руки, — Срез приблизился к Панталоне и отдал письмо.       Кажется Панталоне дёрнулся. Или Седьмому показалось. Панталоне отставил чашку. Нетерпение застыло в глазах.       — Где Оригинал? — вопросил с неизменной вежливостью он.       — Не могу знать, — солгал Седьмой и исчез за дверью.       Всё внимание Панталоне направилось к письму. Напряженные пальцы с трудом вскрыли конверт так, чтобы не навредить содержанию. Листы со знакомым ароматом антисептика раскрылись. Глаза с волнением коснулись строк.       Голос Дотторе будто зазвучал в голове:       «Здравствуй. Я не умею писать любовные письма — это первый и последний раз. Перейду сразу к делу. Я нашёл лекарство от нашей болезни. Оно поможет не только от любви, оно заберёт твою боль.       Завтра, даже если я столкнусь с тобой или приду требовать дополнительное финансирование на исследования — я не буду помнить о том, что произошло с нами в последние месяцы.       Это называется Силенциум — «тишина». Я обеспечил себе тишину в разуме. Я расскажу тебе как работает процесс:       Сначала создается карта воспоминаний, ты просто сидишь и ярко вспоминаешь всё, что хочешь забыть. Потребуется примерно три-четыре часа.       Прибор зарегистрирует всё, сравнит старые и новые нейронные связи, потом с помощью точечных импульсов энергии лей-линий выжжет эти связи, лишая воспоминаний. Исчезнет всё, что беспокоило разум. Наступит тишина. Только голова будет болеть, непродолжительная боль после процедуры. Скорее всего, я сейчас ею мучаюсь.       На втором листе моё личное распоряжение, что я разрешил тебе воспользоваться разработкой. Я могу не вспомнить об этом, есть малая вероятность потерять и эти недавние события в памяти. Но это небольшая расплата за спокойствие. Ты можешь забыть не только о нас, но и своё прошлое. Или как пожелаешь.       Это мой прощальный подарок тебе. Я не могу исправить прошлое, но я хочу забрать твою боль.       Я люблю тебя, Цинци.       Твой Фабьен».       Ком подкатил к горлу ещё в самом начале. Но Панталоне сдержался. Некоторые слова перечитывались десяток раз в попытках вникнуть в смысл, принять его. Сердце отказывалось.       В груди что-то бурлило, как кипящее стекло — жгучее, невыносимое, пока не лопнуло от неправильного раздува и из глаз не хлынули его остывшие осколки-слёзы.       Нет.       Нет-нет-нет…       Панталоне прижал ладонь к дрожащим губам.       «Ты не можешь… не можешь так избавиться от этого. Ты должен был дождаться меня сегодня. Должен узнать, что это было наказание!»       Дотторе должен был промучиться совсем немного. Ещё… чуть-чуть.       Панталоне сорвался с места, роняя письмо. Дотторе не мог его забыть. Не посмеет! Он не захочет! Потому что его Цин, его сладкий мальчик до сих пор любит этого ублюдка!       Панталоне поспешил влезть в пальто, лошадьми добрался до университета, выскакивая из кареты. Лицо его тревожное и взволнованное, такое никогда никто не видел из посторонних. Слабый, уязвимый. Он сейчас убьёт любого, кто посмеет помешать добраться до цели или остановить процесс. Остановить своего мужчину.       Дверь кабинета оказалась закрыта. Лаборатория тоже. Панталоне ворвался в прозекторскую.       — Где Он?! — отчаянный вопль отскочил от стен.       Пятый Срез подскочил от такого вторжения, чуть не выронил продезинфицированные инструменты.       — Кто? Создатель? Выжрал всё обезболивающее от головы и ушёл домой, в апартаменты. Что случилось, сладкий?       «…только голова будет болеть».       Панталоне прижался спиной к косяку, вновь закрывая губы, жмурясь. Не хотел проливать слёзы здесь.       Верно, Дотторе бы не оставил ему и шанса. Трус. Послал письмо тогда, когда всё закончилось. Трус и слабак, сбежавший с их поля битвы. Трус и подлец, не выдержавший этого эксперимента.       Панталоне задрожал, оседая на пол. Невыносимая боль, в груди чесалось так, что хотелось добраться туда скальпелем и разодрать плоть. Ноги обмякли. Из него лезла другая, более жалкая личность с другим именем.       — Сладкое… вредно для зубов… — всхлипнул Цин.

~The end~