***
Стрелки показывали пять часов пятьдесят пять минут. Дотторе постучал в двери финансового отдела, открыл и вошёл, степенным шагом приближаясь к Панталоне. — Пойдём? — он галантно протянул руку. Ладонь в перчатке мягко опустилась в ловушку из чужих пальцев. Панталоне сдержанно улыбнулся, шагнув навстречу. Драгоценные глаза устремились сквозь маску с немым, опасливым вопросом. Не приведет ли новый любовный цикл к страданиям? К боли и насилию? Почему вообще все сложилось именно так? Почему он, самый богатый и влиятельный среди Фатуи, вообще допустил столь отвратительный сценарий? — Пойдём, — Панталоне крепче сжал руку. Взволнован. — Давай ты расскажешь мне о своем этом леглассе. Что в нём такого? Дотторе сдвинул маску на макушку. Глаза сверкнули, наполняясь вдохновением. Прежде, чем начать рассказ, он вдруг поцеловал тыльную сторону ладони. — Легласс сочетает в себе три основных качества: лёгкость, прочность и гибкость… — низкий голос увлеченно вещал, ловя взгляд внимательного слушателя. Двое не спеша удалялись в тихий вечер. Один то и дело жестикулировал, взмахивая серебристо-синими прядями, второй иногда участливо кивал, смеялся звонким, как колокольчик, смехом. Провожали их огни празднично-нарядной Снежной. Огонь в камине согревал, улыбка Панталоне также дарила тепло. Внезапно Дотторе замолк. — Цинци… — он тихо выдохнул, протягивая пальцы к щеке Панталоне, осторожно коснулся. Тот замер вместе со своим сердцем, блаженно прижавшись к знакомой, шершавой руке. Губы не смогли не коснуться ладони. Глаза, отбрасывая блики пламени, всматривались в такие любимые напротив. — Фабьен… — Ты так светишься… — Дотторе ласкал взглядом, не в силах пошевелиться. — Свети так всегда… для меня. Панталоне, не находя причин сдерживаться, подался вперед, обхватывая холодные губы Дотторе своими. Поддел нижнюю, всасывая. Затем верхнюю. Дыхание дрожало, как и все естество. Вот такой «первый» поцелуй в этом цикле. Первый для Дотторе. Панталоне приоткрыл веки, густые чёрные ресницы взмыли вверх. Не испортил ли момент? Не поторопился ли? Его безумец так сильно изменился за это время, что страшно спугнуть. Дотторе замер. Глаза распахнулись, мерцая удивлением. Замороженный в таком состоянии он пробыл примерно пять секунд. Дотторе обвил изящное тело руками с такой опасливостью, будто держал в руках что-то хрупкое. Веки чуть расслабились, прикрывая алую радужку. Он неуверенно ответил на поцелуй. Руки дрогнули, отпустили желанное тело, застыли в сантиметре. — Можно… мне можно коснуться тебя ещё?.. — выдохнул он. Панталоне прищурился от того, как больно и сильно волна осознания, внезапная, высокая, припечатала его к земле, заставив лёгкие сжаться. «Ты не струсил. Ты пошёл на это… ради… моей безопасности…» — наконец понял он мотив. Разгадал чужой замысел. Обиду смыло той же волной. Сглотнув горький ком, Панталоне любовно обвил плечи человека, сидящего с ним на одном диване. Закрыл глаза, пряча в них отразившуюся печаль, но улыбнулся счастливо, искренне. — Да… я хочу этого… — сокровенно признался Панталоне. «С каких пор ты спрашиваешь, чего я хочу?» — вот, с чего всё началось. С этого вопроса, когда Дотторе впервые поинтересовался желанием своего партнера. И теперь пламя в груди Панталоне разгорелось более ярко, взмывая искры в воздух. Как бы снова не сгореть… Ладони Дотторе вернулись на место, увереннее оглаживая гибкий стан. Руки откуда-то знали, где задержаться подольше, где сжать сильнее, а где пройтись только подушечками пальцев. Губы захватили в танец чужие, Дотторе углубил поцелуй, оглаживая острым языком по кончику языка Панталоне. Лёгкая дорожка невесомых касаний прошлась до шеи. Дотторе аккуратно и медленно расстегнул все застёжки портупеи и пуговицы рубашки, обнажая четыре шрама. Бледные пальцы предупредительно сняли с прекрасного лица очки, поддели край чёрной водолазки Панталоне, избавляясь от неё. Дотторе прижался голой кожей к коже, подтягивая бедро на себя. Панталоне оседлал своего любимого человека, сгорая только от этих жестов. Жаркое дыхание опалило губы напротив. Четыре пальца скользнули вверх по четырём шрамам, уверенно высекая искры удовольствия. Стон вырвался из груди Дотторе. — Фабьен… — позвал Панталоне. Он забывался, что партнер едва ли понимал, что происходило, что это не первый их секс. И даже не первое занятие любовью. В уголках глаз скопились слёзы, и Панталоне отчаянней вжался в объятия, опустил веки, дабы не показывать эту слабость. — Мой Цин… — Дотторе зацеловывал каждый сантиметр любимого тела. — Цинци… Хирургические пальцы расстёгивали ремни, стаскивали не нужные теперь элементы одежды. Панталоне на нём откликался максимально чутко. Каждое касание казалось ярким, необыкновенным. Чувствительные нервные окончания сводили мышцы. Время проведённое в воздержании теперь отдавалось покалывающими мурашками по всему телу. Прижимаясь своим возбуждением к не менее твёрдой плоти партнёра, Дотторе немного смущённо прошептал: — Я был абсолютно не готов к такому повороту, не взял жидкость сто тридцать два… — совершенно по-мальчишески закусил губу, являя очаровательную сторону. Панталоне обхватил оба члена, сжав пальцами. Потёрся, сдавленно выдыхая и вдыхая плотный, тяжёлый запах естественной смазки, от которого разум вело. Сперва он не понял волнения. Не взял и ладно, у него дома ведь смазки на любой вкус. И, прежде чем ляпнуть необдуманно, вспомнил о «первом разе». Панталоне игриво усмехнулся, прикусил мочку уха, жарко зашептав: — У меня есть… жди… Едва не задыхаясь от умиления, Панталоне соскользнул с бёдер, прощеголяв в ванную. А вернулся уже грациозным, дразнящим шагом, пока чёрные локоны рассекали белые плечи. — Мой милый… — остановился напротив, сверкая крепким членом с такими же чёрными волосками внизу живота. Пальцы потрясли баночку смазки. Дотторе смотрел во все глаза, словно не верил им. Колени Дотторе вонзились в мягкий ковролин, лицо оказалось аккурат напротив промежности партнера. Он прижался носом к лобку, шумно вдохнул терпкий запах возбуждения и обвел языком головку. Одной рукой сжал Панталоне за ягодицы, вторая охватила ствол. Губы спрятали острые клыки, плотно обжимая. Язык широко прошёл по всей длине, от корня до верха, щекоча в конце отверстие уретры. Дотторе снова погрузил член в рот настолько, насколько смог взять. Ладонь вторила в такт губам, мокрым и блестящим от слюны и естественной смазки, которой щедро истекал Панталоне. С чмокающим звуком Дотторе выпустил плоть из плена рта. Глаза сощурились, выдавая хитринку. Крепкие руки сгребли ослабевшего от ласк Панталоне и опрокинули на диван, подложили подушку под бёдра. Бесстыдный гений удержал мужчину в максимально открытой позе, полюбовался картиной, прежде чем прильнуть снова губами к члену. Проскользил по шву мошонки, облизал яички, несильно засосав каждое. Острый язык скользнул к анальному кольцу, прошёл по нему, по внутренней стороне бедра, снова внутрь, снова к плоти. И снова. И ещё бесконечно много раз. Фабьен ласкал ненасытно, жадно, безудержно. — Цин… ты такой сладкий… Цинци не оставили шансов остаться при своем уме. Он утопал, не сдерживал столь же сладких стонов, качался на умопомрачительных волнах наслаждения. Важна не техника использования языка, а обожание в каждом касании. Внизу всё плотно стянулось и задрожало, яички подтянулись, затвердели. Он извивался одной большой змеёй, отчаянно хватаясь пальцами за скользкую кожу дивана. — Стой… Фабьен… я… — Цинци едва мог терпеть. Так хорошо. Ему великолепно. Стоны стали громче. Оргазм натянулся струной и скоро покинул тело белесым семенем. Живот втягивался, воздух вокруг слишком густой. Это эмоциональное удовольствие, смешанное с физическим. Оно другое, более насыщенное, яркое. Заставляло кровь бурлить, а грудь широко вздыматься. Винные глаза довольно жмурились. Язык прошёлся, собирая терпко-солёное семя. Фабьен втянул Цинци в очередной тягучий поцелуй, пальцы тем временем зачерпнули смазки, и один медленно проник внутрь расслабленного горячего тела. Фабьен растягивал Цинци сверх меры осторожно, долго. Чувственно давил на шишечку железы, слушая упоенные стоны. Когда давление на три пальца окончательно ушло, головка члена мягко толкнулась. Он проникал чрезмерно нежно, обращаясь с любовником, как с хрустальным. Пальцы одной руки вступили в чувственный танец с ладонью Цинци и переплелись. Фабьен прижался лбом ко лбу, губы в перерывах от стонов срывали поцелуи. Не в силах долго держаться, рывки всё же ускорились, наполняя комнату развратными, но естественными звуками. Цин ногами обхватил таз плотным кольцом, притягивая ближе. Безудержные всхлипы-крики окутывали пространство, дышать так тяжело и легко одновременно. Лёгкие раскрывались как-то сами собой. Имя возлюбленного звучало много раз. Бесконечно, благодарно и преданно. Мир пузырился и растекался, плыл цветным калейдоскопом из-за слёз, не видно ничего, кроме тёмных карминных глаз. Вновь подкрадывалось тугое, знакомое чувство напряжения. Приятная наполненность, слияние вместе с Фабьеном до умопомрачения, до дрожи, до царапин на его спине. Захваченный в плен вожделения, Фабьен вонзался в прекрасного стонущего и зовущего его Цинци. Губы собирали влагу с глаз. Тело обострённо отзывалось на саднящие следы от ногтей, на благодарно вздымающиеся навстречу бёдра. Удовольствие закинуло сознание за край. Плоть проникала всё чаще, всё резче. Чувственные волны всё выше, и в один момент волна оргазма накрыла обоих. Сотни маленьких иголочек пробежали по кончикам пальцев, заставляя их поджаться. Цинци обмяк и больше не смел шевелиться, дабы не спугнуть это нежное, трепетное наваждение. Второй раз за жизнь он испытывал нечто подобное, любя и будучи любимым, отдаваясь в самые заботливые и жаркие руки. Он, придавленный крепким телом, смотрел сквозь морок восхитительного тумана, любуясь Дотторе. Может, ему стоило бы притвориться и не открываться так чувственно в «первый раз»? — Фабьен… — позвал он опасливо. «Ты не посчитаешь меня сумасшедшим?» Дотторе часто дышал, уткнувшись во влажный висок. — М?.. Цин… — Фабьен потерся носом о щёку. — Я думаю, я должен сказать нечто важное. Это безумие, но я будто уже когда-то опоздал сказать тебе это. — Да… я… слушаю тебя… — пальцы скользнули по спине, собирая холодные капли пота с горячей кожи. Чёрные волосы, как и ресницы, слиплись. Серебристые локоны тоже спутались, свисая сосульками, делая обладателя крио Глаза Порчи таким ледяным, красивым, как суровые пики Снежной. Цинци посмотрел прямо в глаза, замирая в ожидании. И эти глаза загорелись нежностью и обожанием. Бледная ладонь ласково прошла вдоль лица Цинци, убирая влажные тёмные пряди. Легла на щёку, большой палец трепетно обвёл высокую скулу. — Цинци, позволь мне быть рядом с тобой, — низкий голос сорвался до шёпота. — Я… люблю тебя. Цин прикусил губу и решительно кивнул. И снова. Слёзы застилали взор. Ну, какой мужчина ещё так много ревёт от колющих под ребрами чувств? — Да… — проскулил он, улыбаясь. Ему следовало позволить быть рядом ещё тогда. — Да, я… тоже люблю тебя… Фабьен утирал влагу с глаз любимого. Снова шептал слова любви, говорил, что будет рядом, говорил, что благодарен за тёплый свет, который вытащил его из темноты. Ужасные поступки скрылись в тенях. Груз прошлого давил, но не пора ли откинуть его и идти дальше? Не сожалеть. Не оглядываться. Выйдя из темноты, не поддаться желанию вернуться в неё. Пробудив свет, подавить в себе порыв затушить его. Найти себе хищника, вкушая яд… но потерять друг друга окажется страшнее смерти.~The end~