Командор

      Она помнила ее.       Обычно считается, что память младенца пробуждается только после рождения, но тут всегда стоит уточнять: обычного младенца, чье наследие не омрачено бестиальной кровью. Порождения же Бездны слишком уязвимы в утробе матери, чтобы позволить себе легкомысленное забвение: их борьба за жизнь начинается еще там, ведь следует получить как можно больше из родительского тела до тех пор, пока оно… функционирует.       Она помнила ее. Ее запах. Ее движения. Звуки ее голоса – иногда плачущего, но чаще всего громкого, надрывного, визгливого, заставлявшего сердце громче стучать в груди, а драгоценную кровь, источник жизненной силы, окрашиваться неприятной кислинкой. Или едкой горечью. Или обжигающей остротой, словно призывавшей – прочь, прочь, тебе здесь не рады! – но дитя клиппота только шире расставляло свои щупальца, даже не думая убираться из теплого местечка.       Она уже тогда понимала, что ее никто не ждет. Необдуманное жертвоприношение в заброшенном святилище дало свои плоды: никому не известный купец сумел выгодно вложиться и заработать целое состояние… однако, единожды коснувшись тьмы, не сможешь уйти незапятнанным, и за жадность отца поплатилась его дочь, в чьей утробе поселился голодный монстр.       О, она пыталась от него избавиться. Она кричала, что не хочет умирать. Она молилась всем светлым богам, каких могла вспомнить, – но те молчали, бесстрастно взирая с храмовых витражей, и Фольгрит, Бдительная Мать, оставалась глуха к ее молитвам, и Иомедай, Блеск Меча, не торопилась искоренить порождение Бездны в ее утробе. Не терпящие несправедливости, они словно напоминали, что за все приходится платить, – и не только за чужие грехи.       В конце концов, дочь внезапно разбогатевшего купца тоже была отнюдь не безвинной жертвой: не ее ли бесконечные капризы толкнули любящего, но не наделенного торговым чутьем родителя в недра зловещей пещеры, над входом в которую едва просматривалась липко-черная руна, окруженная змеящимися щупальцами? Не ее ли жажда плотских удовольствий позволила прорасти мерзкому семени? Не ее ли трусоватая натура заставляла молчать первые несколько месяцев, пока разросшийся живот не стал заметен окружающим?..       А ребенок слышал все это. Внимал и запоминал, едва разбирая пока еще не совсем понятные слова. И к тому времени, как впавшую в истерику мать собирались усыпить, чтобы дать опытному доктору произвести «извлечение», маленькая девочка поняла, что времени больше не осталось. Так что… она появилась с шумом. С треском, если быть точнее. Влажным, как будто лопнул надутый до предела бычий пузырь. Ничего хорошего ее снаружи не ждало – уважаемый «дедушка» позаботился о том, чтобы пригласить нужных людей, – поэтому, стоило скальпелю доброго доктора проникнуть внутрь, как навстречу ему вздыбился целый ворох черных щупалец.       Новорожденные неопытны, а потому бывают грубы: к тому моменту, как младенец успокоился, в комнате не осталось ни одного живого человека – только капающая с потолка кровь, и новорож… хотя нет, так и не рожденная девочка с трудом зацепилась щупальцами за скользкий пол, чтобы вытащить себя из… гхм, того, что осталось от ее матери. То ли дитя инстинктивно посчитало тело «своим», то ли несчастной просто повезло, но ее очертания еще были узнаваемы, и какое-то время дочь простояла рядом, склонив голову и с любопытством рассматривая хрупкие запястья и смуглую кожу той, что дала ей шанс появиться на свет.       Ее мать не любила ее. Не заботилась о ней. Не хотела, чтобы она рождалась. Но все же…

* * * * *

       – …и после всего этого она появляется – ик! – у меня перед носом и начинает ворошить детские воспоминания, – вдребезги пьяный Ланн явно не нуждается в собеседнике, но Кречет все равно терпеливо сидит рядом, по привычке поджав ноги (порой ей казалось, что они все еще не достают до пола) и примостив подбородок на колени. Она молчит, только смотрит своими яркими оранжевыми глазами, но уже этого достаточно, чтобы ему стало легче. Чтобы еще один день Дрезен не увидел пару командиров, орущих в голос на крепостной стене. – Не готов я был к таким откровениям, вот совсем не… – и, не без труда придав голове вертикальное положение, он смотрит на нее в полтора глаза (рептилий уже наполовину прикрыт беловатым внутренним веком). – Ну, а ты? Ты помнишь свою маму?        – Помню, – кивнула Кречет; ее музыкальному, доставшемуся от неизвестного биологического отца голосу вторил мысленный, гулкий и глубокий, как пропасть Бездны. – Она… была теплой.       И улыбнулась.