Мир прогнил, подъезд воняет

      Первой в двери лазарета влетает чёрная макушка. За ней, за неимением носилок, обмякшее вокруг предплечий джонинов в коленях, пояснице и шее, зигзагообразное туловище. Довершает парад ирьенин, бегущий в хвосте — медики, что сбились в кучу вокруг Цунаде, ахают хором и перешептываются вразнобой. На кушетку бережно опускают тело — шиноби, преданный земле за свидетельством… никого. Простыня под тяжестью смыкает лопатки, ворчит под крестцом и чудом избегает икр: до них не хватает длины.       — Шизуне, слюна!       Шизуне понимает без уточнений — госпожа запрашивает ДНК-анализ. Цунаде пользуется паузой, осматривает. Застекленелый, отсутствующий взгляд уцелевшего правого глаза, съехавший набок полураскрытый рот в полутупом полуоскале. В нём сейчас копошится ватной палочкой Шизуне. Конечно же, шрам на лице привлекает к себе больше всего внимания. Вид повреждения, бесспорно, гипертрофический. Узор, будто созданный человеческой рукой, отражает тонкий художественный вкус валуна лишь по месту его падения. От таких завалов, правда, одними фигурными шрамами не отделаешься. Живучий. Как таракан.       — ДНК совпадает! — рапортует Шизуне. — Это Обито.       Цунаде облегчённо вздыхает, хоть вопрос бешеной регенерации всё равно витает в воздухе. Как и множество других вопросов, но Пятая предпочитает действовать в порядке очереди, приоритета и, ко всеобщему удивлению, протокола.       Над левой глазницей мешковато болтаются веки — пустая обертка от подарка, которую всё равно придётся обшарить. Под ними увлажненное красное дно, с небольшим пространством под верхней стенкой. Бесполезное сведение, для протоколирования которого можно гонять Сакуру. Сакура старательно выводит буквы. Еле удерживается, чтоб не нарисовать цветочек рядом с графой «колоноскопия». Впрочем, статус ученицы Цунаде заставляет подойти к делу со всей ответственностью, и пока наставница снимает с Обито плащ для последующих обследований, решает в лишний раз проштудировать досье на предмет ошибок и неточностей. Первая строка, «Фамилия, Имя»: «Учиха…»       На «Учихе» остатки интеллекта Сакуры чахнут, глаза теряют суть процесса, а пресловутые семь пядей во лбу оккупирует одно только имя: Саске. Логика ясна, как мотивы каждого второго крикливого пацаненка в отряде генинов: раз Учиха, то ему полагается знать местоположение каждого соклановца. А также рост, текущий вес и число запущенных в деревню лисов.       — Белый! — Цунаде ударяет по подносу, и тот отзывается металлическим визгом.       Личный состав цепенеет от внезапного возгласа, синхронно переводит внимание на виновного в неистовстве начальницы. И правда, половина торса (и один Ками знает, какая доля таза) выглядит бледной, по сравнению с более рельефной половиной тела, гладкой, синтетической. Словно скульптор в спешке сгладил бугры и неровности.       «Какой же все-таки неприглядный этот новый Учиха. Не то что его родственник», — так думает Сакура и записывает увиденное. Без субъективных комментариев.       Цунаде тянет Обито за руки, Шизуне толкает со спины. Усаживают.       — У меня есть предположения насчет белой половины. Для этого нужно провести сравнительную перкуссию.       Шизуне уверенно кивает, Сакура теряется. Для успешного выполнения перкуссии пациента просят вдыхать-выдыхать, задерживать дыхание, а иначе результаты будут с погрешностью. Для Обито, пребывающего в отключке, такое занятие слишком высокоинтеллектуально.       — Я понимаю твоё недоумение, Сакура, — Цунаде хитро улыбается ученице. — Но мы сейчас выявляем не болезнь, а проверяем одну мою догадку. Так что сойдет и то, что имеем под рукой.       Начинает над ключицами. Левая отзывается характерным полым стуком — правая молчит, как на допросе. Звук глухой, еле слышный, будто правая сторона заполнена чем-то вязким.       — Какого черта?! — Цунаде сотрясает лазарет утробным рыком, пока присутсвующие ниндзя-медики о чём-то шипят между собой.       Кто-то ставил на химический ожог, кто-то, успевший заранее ознакомиться с историей пациента, считал, что белая половина — интересный случай некроза после компрессионного повреждения. Но отсутствие звука при перкуссии поставило в тупик всех присутствующих. Такое не встречалось в учебниках, о таком не рассказывали учителя, да и выглядит это всё слишком противоестественно, чтоб вписываться в законы логики.       «Следов ранений нет», — говорили они. «Ничего подозрительного», — говорили они. Цунаде лишь устало вздыхает, подзывает Сакуру. Ученица медленно водит ладонью вдоль тела, нервно сглатывает.       — Госпожа Цунаде, кажется, я что-то делаю неправильно… Или правая сторона не читается… Или у него правда отсутствует половина органов.       Выражение лица Цунаде прыгает с сосредоточенно-серьезного на очевидно ошарашенное, а рука тянется проверить всё сама. Она не торопится. Водит сияющей ладонью взад-впёред в местах, где сомневается, задерживается там, где смуглый тон сбрасывает цвет. Если бы перкуссия не дала почву для нового довода, определенно засомневалась бы в своем мастерстве, но проблема, кажется, даже не в технике. Правая половина действительно сплошная. Трахея перекрыта сагитально, правое лёгкое отсутствует, левое непропорционально увеличено, насколько позволяет пространство. Гиперкомпенсация, судя по всему. Печень срезана в большей части, а на месте кишечника на относительно здоровой стороне — какие-то рудиментарные остатки. Прямая кишка вовсе атрофирована. И подобные ей полости, опять же, наглухо набиты той самой субстанцией Х. Желудок, как следствие отсутствия хоть какого-то пищеварения в течение долгого времени аномально сужен за ненадобностью.       — Да что ты, чёрт возьми, такое?!       Цунаде нервно дышит, привстает над кушеткой, поддерживая себя за бортики, и смотрит. Смотрит на Обито, как на бифштекс, что никак не поддастся колотушке.       — Что они с тобой сотворили…       Сердобольная Шизуне томно приопускает взгляд.       — Что за неизвестная технология?       Наблюдающие за действом ирьенины мучаются в догадках.       — А ведь это может быть делом рук Орочимару.       Сакура, не будем скрывать, подведённая к подобному умозаключению только благодаря мыслям о Саске, выводит консилиум с мёртвой точки. И Цунаде моментально приободряется:       — Шизуне! Биопсия! Проверить ДНК препаратов! После — перерыв! ***       Результаты экспертизы выявили невероятное. Субстанция Х, ставшая яблоком раздора для лучших умов Конохи, содержит ДНК Хаширамы; всего два случая, а уважаемый Первый Хокаге уже обрёл дурную славу в кругах осведомлённых ирьенинов. Открытие только подкрепило подозрения в сторону санина-отступника. Рассматривается гипотеза: попавший под завал Обито был найден Орочимару и использован в качестве подопытного. Всё же записи в архивах касаемо всех найденных лабораторий Орочимару тактично умалчивают обо всяких Учихах, а уж тем более о каких-то других экспериментах с ДНК Первого, помимо тех, которым подвергался Тензо. Отсутствие информации вынудило Пятую тотчас отправить исследовательские отряды в окрестности моста Каннаби.       Приоритеты медицинского обследования тоже прибавились в количестве. Помимо прижизненного анатомического исследования, целью которого является обнаружение печатей, появилась необходимость и в других тестах. В частности, Цунаде интересовало, какую опасность представляет Обито. Снабженный клетками Первого и чисто теоретически ведомый печатью, он, как бомба замедленного действия, грозит Конохе одним только фактом своего в ней пребывания.       Обследования, как и было предрешено, записаны на неопределенную дату. Команде медиков велено ждать стабилизации состояния и восполнения запасов чакры. Что с учетом почти полного истощения и наличия тех самых клеток Хаширамы, произойдет взаимоисключающе, но довольно скоро, предполагаемо, через сутки. Цунаде убедилась в своей догадке, когда через двадцать три минуты после окончания первого, поверхностного осмотра, Обито пришёл в себя. Через час был в состоянии дать согласие на последующие тесты, убежденный в том, что упомянутые процедуры носят не личный, а формальный, протокольный характер. Всё ради безопасности деревни, сохранения Воли Огня и т.д. и т.п.       В тот же день Обито перевели в палату. Глаз накрыли тканью; если бы не показания Какаши, никто бы не узнал, что шаринган расходует чакру пассивно. И пусть для Учих это не фатально, Шизуне настояла на подобной практике из осторожности.       Никогда прежде Обито не чувствовал себя настолько беззащитным. Прикованный к постели истощением и дотошным надзором АНБУ. Единственный глаз закрыт, а внетелесной, проверенной паре глаз (т.е. Зецу) велено держаться подальше от Деревни Листа. Впервые за много лет ужасно клонит в сон. Но спать нельзя. Любая деталь, попавшая в поле ощущений, сыграет свою роль. Неосторожная фраза, пробормоченная во сне, будет использована против него. Нельзя доверять даже собственному телу. Вот и приходится отлеживать зад и ждать, скрашивать ожидание заведомо неудачной попыткой контролировать неконтролируемое: заполнить резерв чакры самостоятельно. Визуализация процесса призвана, скорее, убить время, но сам образ приливающей с размахом цунами чакры удивительно приободряет. Как и проистекающие мысли: он сильный — они нет, за ним победа — остальные вынужденно признают мир победителей.       Последний дежурный ирьенин заходил около тысячи пятисот волн назад. До следующего, согласно замеренной закономерности, ещё долго. Однако новая учуянная чакра неспеша подходит к двери в палату, колышется, но не пестрит. Отдает прижатой тоской и ответственным страхом.       За дверью Какаши, всё никак не решится войти. Репетирует шепотом, скрупулезно бракует:       — Здравствуй, Обито. Как самочувствие?       Самочувствие — тема щепетильная. Не стоит будить лишние воспоминания.       — Здравствуй, Обито. Помнишь меня?       Так сразу? Звучит как претензия.       — Здравствуй, Обито. Много лет прошло. Не забыл старого друга?       Уже лучше.       — ...Но где я был тебе другом? Когда провалился как командир? Обрек на смерть, не сумел защитить Рин?       Безнадежно. Какаши переводит взгляд на ручку двери, на пол, на собственные пальцы.       — Здравствуй, Обито. Помнишь предателя, убийцу друзей?       Бред, зашедший слишком далеко. Какаши выравнивает дыхание, прежде чем, как сам полагает, сломает жизнь товарищу во второй раз. И медленно открывает дверь.       Обито не видит, но от незванной чакры выворачивает наизнанку. Она размякла, взбиваясь о могильные плиты, и насквозь провоняла соплями. Позорище. Сейчас завоет свою слезливую песнь о дружбе, делая паузы длиннее, чем сами предложения. Повздыхает заунывно, просверлит одиноким собачьим взглядом, ещё и ответ потребует. Теперь-то не с могилой переживаниями делится. Жертва иллюзорного мира. Погружается в свои иллюзии всё глубже, играет сильного, взваливая на плечи груз иллюзорных проблем. Глупец…       Какаши глядит на Обито — боится всматриваться в детали. Сакура обрисовала ему страшную картину. Уродливое создание, сравнимое с Орочимару, идущее против природы, против самой идеи смерти. Какаши предполагает, что юная куноичи просто не нашла в нём того Учиху, которого ждёт. И он, едва заметно усмехаясь, смелеет.       С каждым отрывистым взглядом лицо проясняется чётче. Нет, Сакура действительно приукрасила. Не считая прославившейся спирали, Обито почти не изменился. Тот же заносчивый, задранный кверху нос, колючие чёрные лохмы. Лицо повзрослело, но детская припухлость осталась.       — Здравствуй. Обито…