Сердце его в Эдирне

...Огромный атриум дворца под открытым небом строился, чтобы впечатлять гостей белоснежным мрамором колонн и роскошью мозаики, но был холоден и неприветлив. Мехмед хорошо помнил день, когда впервые здесь побывал: ему было двенадцать лет, когда отец внезапно вспомнил о его существовании, потому что все остальные наследники были уже мертвы. Мехмед чувствовал себя тогда неуместным и растерянным — и, если вдуматься, ничего не изменилось даже теперь. Спустя столько лет, вернувшись победителем из очередного сражения, он обладал властью султана, но при этом всё ещё был чужаком в Эдирне. Здесь всё напоминало о том, что мать его — иноземка, а сам он — нежеланный наследник, запасной вариант. Несовершеннолетний сын безымянной наложницы, он был для окружения его отца инструментом осуществления их планов, удобной шахматной фигуркой, которую можно в случае неудачи потерять без сожалений, обвинив во всех грехах. До сих пор среди визирей оставались люди, которые, осознав, что новый султан им не по зубам, хотели бы избавиться от него — но, к счастью, с тех пор, как умер его отец, Мехмед сумел разбавить падких на власть визирей новыми людьми. Прежних вельмож с каждым годом становилось всё меньше в ближнем окружении. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы знать их поимённо — все они подчинялись одному человеку. Все ниточки вели к Халил-паше. Мехмед намеренно устроил так, чтобы визирь его отца на банкете занял место в стороне. Он не собирался устраивать травлю до тех пор, пока тот не выдаст себя — но для этого Халил-пашу следовало спровоцировать, потому что до сих пор тот успешно действовал чужими руками. До сегодняшнего вечера Халил-паша легко манипулировал всеми, кто не участвовал в битве при Константинополе, внушая им, что Мехмед был недалёким гордецом и всего лишь мальчишкой, желающим добиться славы за счёт чужих побед и имени своего отца. К сожалению, только приближённые люди знали, что на самом деле Мехмед не горел страcтью к войне. Он пришёл в Константинополь с оружием лишь потому, что Халил-паше удалось натравить на него византийцев, поначалу внушив им, что новый султан слаб и ребячлив, а затем, когда Константинополь внезапно потребовал увеличить дань за содержание Орхана, возможного претендента на престол, вдвое — поставив его в безвыходное положение. Халил-паша считал, что Мехмед выберет одно из двух очевидных зол: передаст правление более сговорчивому Орхану, либо разорит Османскую империю, отдав огромную плату за содержание Орхана. Оба пути привели бы его к неизбежному падению. Вот только Халил-паша не предположил, что Мехмед восстанет против Константинополя напрямую, и не отступит, даже когда византийцы осознают свою ошибку. Войну развязал Мехмед. Однако вина за это лежала на Халил-паше, хоть и далеко не все об этом знали. Визирь его отца понимал, что его возможности стремительно сокращаются по мере того, как Мехмед расправляется с его шпионами, высылая их на окраины империи. Время этого "мудрого старца" было сочтено, и он вот-вот должен был совершить ошибку. Мехмед перевёл взгляд на юного чужеземного принца, который не отступал от проклятого визиря ни на шаг. Этого юношу звали Раду, и с первого взгляда было ясно, чей он брат — Мехмед хорошо помнил горячного Влада, с которым провёл немало времени в походах. Но, если черты Влада были жёсткими, словно у варвара, а характер его — резким, будто кнут, то Раду оказался неожиданно изящен и по-юношески красив. Несмотря на свой простой наряд и блестящую выправку воина, внешне он оставил бы далеко позади холеных евнухов его тайного гарема. Что связывало его и Халил-пашу? Мехмед решил не торопить события. Он всегда предпочитал наблюдать за людьми, прежде чем приходить к каким-либо выводам. Сейчас же, посреди банкета, ему представлялась отличная возможность присмотреться к человеку, о котором он толком ничего не знал. Распивая вино, он следил за тем, чтобы оно было разбавленным, и, переговариваясь с визирями, время от времени бросал мимолётные взгляды в сторону, где на подушках за резным низким столом расположились его загнанный в угол враг и едва знакомый ему принц, сумевший одолеть его в шутливом поединке накануне. По другую сторону от Раду сидел Заганос-паша, наставник и близкий друг Мехмеда — соседство это было вполне ожидаемым, поскольку Мехмед чётко дал ему понять, что желает, чтоб с Раду не спускали глаз. Он не был уверен, чего ему стоит ожидать от юноши, находившегося под влиянием Халил-паши — но был твёрдо намерен это выяснить. Дело это было важным, поскольку речь шла о принце чужой страны — а вовсе не потому, что Мехмед вчера до рассвета вспоминал о том, каким крепким оказалось тело Раду, когда тот рухнул на него в саду, оказавшись верхом на его бёдрах. — ...Прошу простить меня, но настало время уделить внимание и другим моим гостям, — сообщил Мехмед вельможам, поднимаясь с рашитых шёлком подушек и прогоняя непрошенные мысли. Он не собирался подходить к Халил-паше сразу — вместо этого обошёл зал, а затем вышел провериться к янычарам. После кампании в Константинополе в большинстве они были преданы ему, однако это не означало, что Халил-паша не подтачивал их веру своей клеветой. Мехмед, едва вернувшись, поднял им жалование — он собирался заручиться их поддержкой и защитой в случае возможного переворота. Однако ему всё ещё следовало придумать, как удержать их в долгосрочной перспективе. Раду... он ведь был одним из них? Обойдя несколько залов, Мехмед снова прошёл в атриум — на этот раз со стороны, где обычно выступали музыканты. Внимание его гостей занимали танцовщицы в центре, а потому никому не пришло бы в голову искать султана в тени. Ещё несколько шагов — и вот он в дальнем краю атриума, в тени колонн. Звуки мандолины плывут в воздухе тёплми переливами, а в многоголосье ему слышен мягкий говор Халил-паши: — ...мне хотелось бы покинуть Эдирне. После ухода султана Мурада здесь всё иначе, а я уже стар. Жаль, что не выйдет взять с собой Раду. — Вы не обязаны уезжать, — напомнил ему вполголоса Заганос-паша. — Даже если ваши взгляды с султаном расходятся, никто не гонит вас прочь. Мехмед нахмурился. Прислонясь к колонне спиной, он имел возможность не только слушать, но и наблюдать происходящее. Он заметил, что в какой-то момент Халил-паша достал собственный кувшин, из которого наполнил кубок Раду — притом делал он это намеренно сам, не дожидаясь, пока кто-нибудь из слуг обновит им чаши дворцовым вином. Мехмед не мог не задать себе вопрос, что именно задумал Халил-паша теперь. Хотел ли он убедить Заганос-пашу отпустить Раду с ним, и таким образом увезти его из Эдирне? Раду наверняка был для него картой, которую он собирался разыграть теперь, лишившись поддержки византийских купцов. — Раду, ты ведь с шести лет жил в Эдирне, правда? — участливо поинтересовался Заганос-паша. — Наверняка этот город стал для тебя родным... — Я благодарен Эдирне и Халил-паше за возможность здесь жить, — ровно ответил юный принц, вежливо улыбаясь. Мехмед знал эту улыбку — он сам улыбался точно так же, когда не хотел отвечать на вопрос. — Я албанец, — внезапно усмехнулся Заганос-паша, кивая. — До того, как попасть на службу, был католиком. Я понимаю это чувство, когда, что бы ты ни делал, на тебя всегда будут смотреть сверху вниз, потому что ты иной веры. Он не высказал этого напрямую, однако его замечание распространялось на Халил-пашу, который получил титул по наследству и был против чужеземцев в окружении султана — хотя сам с ними не брезговал вести дела, если это сулило ему выгоду. Между тем, Раду, чтобы не отвечать, решил выпить вина — и что-то подсказывало Мехмеду, что позволять ему это делать не стоит. — Дорогие мои Заганос-паша и Халил-паша! Юный принц Валахии!.. — он вышел вперёд, привлекая к себе внимание. Раду отставил кубок в сторону, поспешно кланяясь, как и оба паши. — Султан Мехмед Хан! — Заганос-паша развёл руками. — Хотите присоединиться к нашей скромной беседе? — Хочу, — Мехмед сел по правую руку от прица Раду, особенно не церемонясь, так что Заганос-паше оставалось только занять другое свободное место. На столике были расставлены нарезанная ягнятина в баклажанном остром соусе и изобиловали сладости, в свободных кубках всё ещё плескалось вино — так что было вовсе неясно, почему Халил-паша наливал что-то другое из кувшина, очевидно, принесённого им самим. — Я хотел бы попробовать ваше вино, дорогой Халил-паша, — решил Мехмед отбросить долгие вступления. — Неужели оно превосходит выдержкой запасы дворца султана? — Ни в коем случае, Мехмед Хан, — Халил-паша осторожно приподнял кувшин, принесённый им на праздник, ставя его на стол, — но это всего лишь виноградный сок. Ни я, ни принц Раду не принимали напрямую участие в битве, а потому Аллах едва ли простит нам возлияния. — Однако принц Раду ведь не принял Ислам? — Мехмед расплылся в улыбке. — От одного кубка вина с ним ничего не произойдёт, а я тем временем с удовольствием опробую сок заморских виноградников... Он в точности уловил момент, когда Раду смущённо стушевался. Находясь совсем рядом с ним, Мехмед чувствовал его тщательно скрытое волнение, от которого его самого неожиданно бросило в жар. Он сам не понял, почему сказанное им вдруг обрело совсем иной подтекст — он ведь всего лишь хотел, чтобы Халил-паша знал, что он догадался о его попытках искать помощи вне Османской империи. Он знал, что Халил-паша понял, к чему он клонит — но как же вышло, что своими иносказаниями он заставил Раду глядеть в пол?.. — Это действительно всего лишь сок, — пробормотал Халил-паша снова. Он хотел налить содержимое своего кувшина в чистый кубок, но Мехмед остановил его. — Принц Раду ведь ещё ничего не пил? Он перехватил кубок заморского принца, продолжая невозмутимо наблюдать за тем, как меняется цвет лица Халил-паши. Вероятнее всего, там было снотворное, и визирь таким образом готовил почву для слухов об исчезновении юноши — он ведь намеренно затеял разговор об отъезде. Мехмед готов был поспорить, что визирь собирался выкрасть Раду из Эдирне. В то же время, Раду, казалось, вовсе готов провалиться под землю. Похоже, за этим столом он единственный не понимал, что происходит, и счёл поведение Мехмеда попыткой оказать ему нежелательное внимание. — Позвольте, я тоже отведаю, — подключился Заганос-паша. Он, видимо, тоже уловил, что принц Раду всё неправильно понял. — Ах!.. — Халил-паша, бледный, как полотно, схватился за грудь, надрывно кашляя. — Пить... воды..! Мехмед передал ему кубок Раду, с любопытством наблюдая за разворачивающейся сценой. Неужто Халил-паша решил выпить собственное зелье, а затем сказать, что он ни в чём не виноват?.. Халил-паша пил виноградный сок так жадно, что тот проливался ему подбородок. — Заганос-паша, позовите лекаря, — Мехмед уже понял, что поймать Халил-пашу ему сегодня не удастся. Сейчас тот начнёт сетовать на головокружение и слабость, а затем подействует снотворное, и лекарь наверняка сообщит о том, что в соке был сонный эликсир, однако никто не заподозрит, что Халил-паша сам же его подлил себе, и выпил его только потому, что иначе его выпил бы Мехмед, что дало бы ему все основания призвать его к ответу. За столом остались трое, поскольку Заганос-паша поспешил исполнить его приказ. Халил-паша, выпив все содержимое кубка, пытался отдышаться, тяжело облокотившись на низкий столик и низко опустив голову. Принц Раду обеспокоенно спрашивал своего наставника, что с ним, и как он может ему помочь. Мехмед — скучающе наблюдал за спектаклем, который устроил перед ним визирь, чтобы выкрутиться. Его взгляд снова и снова возвращался к наивному принцу. Был ли Раду тоже предателем? Знал ли он о планах Халил-паши? Всё свидетельствовало о том, что он понятия не имел, что Халил-паша хотел его вывезти, однако... поддерживал ли он его в целом? — Лекарь здесь! — Заганос-паша вырвал Мехмеда из размышлений. — Принц Раду, помогите нам отвести лала в уединение. — Я хотел бы лучше узнать Раду, — мягко оборвал своего визиря Мехмед, и, поймав на себе полный ужаса взгляд принца, поспешно добавил, — он так долго пробыл в Эдирне, что наверняка знает дворец лучше меня. Почему бы нам не прогуляться вместе, пока Халил-паше не станет лучше? — Я... — Раду поднялся из-за стола вслед за Мехмедом, кланяясь. — Разумеется. Выглядел он при этом обречённо. Был ли этот страх вызван тем, что он одолел своего султана прошлой ночью, не зная, кто перед ним — или причина крылась в том, что от слов Мехмеда о заморском вине он теперь подозревал своего султана в худших намерениях? — С Халил-пашой всё будет хорошо, — Мехмед кивнул в сторону выхода. — Обещаю, что не стану больше приставать к тебе... с просьбами себя избить. Идём. Он знал, что его слова наверняка дошли до ушей его визирей, но ему было всё равно. Тем более, если кто-то из них замышлял использовать Раду, после его ремарки они наверняка задумаются, когда же Мехмед успел пообщаться с принцем, и что их связывало. Раду кивнул, отправляясь с Мехмедом. Он даже не спросил, куда именно они держат путь — а султан решил, что не станет ничего говорить назло. С одной стороны, он собирался узнать о том, насколько Раду связан с интригами Халил-паши. С другой — его действительно забавляло наблюдать за тем, как лицо принца нещадно краснеет, и как он тревожно оглядывается. Вчера ему показалось, что у Раду весьма крутой нрав — пусть и скрытый выдержкой. Сегодня... Раду казался ему готовым броситься в бегство, стоит только подразнить его, сказав нечто непристойное. — Как давно Халил-паша стал твоим лалой? — завёл он разговор, чтобы снизить градус напряжения. — С шести лет, — Раду отвечал сдержанно и не вдавался в подробности. Опасался сказать лишнее? — А тебе сейчас пятнадцать? Шестнадцать?.. — поинтересовался Мехмед. Они как раз добрались до крыла, где располагались султанские покои. Мехмед не считал их своими, поскольку прежде там жил его отец, но теперь, находясь в Эдирне, он вынужден был их занимать. — На этой неделе исполнилось восемнадцать, — Раду вошёл в личный кабинет султана, и тут же остановился, осматриваясь. Вокруг было темно — лишь в узкие окна проникал свет луны, оставляя на вымощенном мозаикой полу яркие блики в форме кривого полумесяца. — С этого дня можешь не называть Халил-пашу своим лалой, — Мехмед зажёг несколько свечей. — Тебе больше не нужен наставник. — ...... — молчание Раду, вероятно, означало согласие. Однако отчего-то Мехмеду стало не по себе. Он понимал, что всё это время Халил-паша настраивал юного принца Валахии против него. Наверняка он намеревался использовать его в своих целях, как когда-то это произошло с Орханом. Что, если план Халил-паши заключался в том, чтобы заменить Влада на Раду? Он развернулся к принцу, вглядываясь в смущённое светлокожее лицо, плотно поджатые губы и мягкие завитки волос, ниспадающие на лоб. Раду смотрел на него безо всякого выражения — так, словно бы его толком даже не видел перед собой. Казалось, он только и ждёт, когда Мехмед его отпустит, так ничего от него и не добившись. Однако даже в тусклом освещении было видно, как часто бьётся жилка на его горле, и как алый румянец заливает его щёки. — Моего кузена ослепили в Константинополе, — сменил тему Мехмед. — Он был немногим старше тебя. И так же, как тебя, его удерживали, получая выплаты на его содержание. Когда Константинополь пал, он сражался на стороне византийцев. Молчание Раду сделалось ещё более глубоким и тревожным. В тёмном взгляде его промелькнуло секундное выражение ужаса, сменившееся очередной стеной безразличия. Он всё ещё молчал, не выражая сочувствия, равно как и не осуждая. Но, по крайней мере, перестал краснеть. Учитывая, что он и так был на грани паники, самообладание у него было отменным. — Его звали Орхан. Он твой единоверец, христианин. Мой двоюродный брат стал отступником, — добавил Мехмед тихо. — Знаешь, кто принял решение так поступить с ним? — Не могу этого знать, мой султан, — Раду прикрыл глаза, и Мехмед на секунду забыл, о чём говорил. Лицо юного принца привлекало своей внешней отрешённостью. Тонкий профиль в отблесках свечей казался выточенным из слоновой кости. Раду знал, что такое страх, но умел его искусно скрыть. В том, как Раду держался, была своя непостижимая красота, от которой перехватывало дух. — Его ослепил твой лала, Халил-паша, — заключил Мехмед, вздыхая. Кадык Раду нервно дёрнулся, однако юноша продолжал держать лицо. — Ты ведь знаешь Халил-пашу давно. И наверняка тебе известно, что он никогда не гнушался византийским золотом, — Мехмед усмехнулся, качая головой. — Прикрываясь миротворчеством, он наживался и развязывал войны. — Халил-паша всегда относился к людям иной веры с уважением, — Раду нахмурился. — Мне, как его подопечному, не на что нарекать. — Однако он был готов ослепить иноверца, которого в прошлом прочил на моё место, как только его план оказался под угрозой, — Мехмед повёл плечами. — Я не собираюсь тебя переубеждать. Просто знай, что у Халил-паши нет союзников и дорогих ему людей. Бежать с ним из Эдирне небезопасно. — Не думаю, что мой лала сможет бежать в ближайшее время, — Раду говорил без лишних эмоций, однако Мехмед заметил, как сильно он зажал кулаки. Под ледяным покровом показного спокойствия юный принц был, словно предельно натянутая струна. — Ты знаешь, куда направлялся Халил-паша? — Мехмед вздохнул, понимая, как глупо ожидать от ученика своего врага правдивого ответа. — Знаешь, что он собирался увезти тебя с собой? — Это не так, — Раду неожиданно распахнул глаза, глядя на Мехмеда со всей прямотой. — Мой лала действительно собирался покинуть Эдирне, но без меня. Он всего лишь хотел, чтобы его оставили в покое. — Однако никто не нарушал его покоя, — Мехмед скрестил руки на груди. — Знаешь, что было в кувшине с соком? — ...... — Раду снова замолчал. Казалось, он проглотил язык. — Я обещаю, что не стану преследовать тебя. Ты — брат Влада, — Мехмед решил воззвать к здравому смыслу. — Ты ведь знаешь, что было в кувшине. Молчание затянулось и, чем дольше длилась повисшая между ними тишина, тем громче потрескивали свечи. — Я не знаю, — Раду неожиданно помрачнел. — Там могло быть что угодно, но долгие годы я делил с Халил-пашой пищу, и никогда бы в нём не усомнился. Сегодня в Эдирне много гостей — возможно, кто-то из них мог желать мне или Халил-паше зла. Кто-то мог подменить кувшин, или даже отравить сам кубок. Мехмед кивнул. Он знал, что к этому придет, и, хоть Раду ни в чём его не обвинял, продолжая обходиться нейтральными фразами, он услышал в его голосе то, о чём принц думал на самом деле. — Ты считаешь, я решил избавиться от твоего наставника таким образом? — задал он вопрос напрямую, и, когда Раду снова отвёл взгляд, продолжил, — С какой стати мне так ухищряться, если я могу прямо сейчас отдать приказ и отправить вас обоих под стражу? Принц Раду, возможно, считает, что я привык расправляться с людьми, не разобравшись в ситуации? — Халил-паша не стал бы пить из отравленного кубка. — упрямо повторил Раду. — Я не настолько легковерен, чтобы подозревать человека, которого знаю много лет, после... — он осёкся, прикусывая губу. — После чего же? — Мехмед заинтересованно подался вперёд. — Ну же, скажи это. Раду побледнел, отворачиваясь. — Раду, — повторил Мехмед, — ты веришь, что я бы стал тобой манипулировать? Зачем мне это нужно? — Не знаю, — принц, всё это время стоявший на месте, шагнул назад, — вам виднее. Его маска безразличия наконец дала трещину, и теперь Мехмед отчётливо видел, насколько сильно Раду испуган. В этот момент ему действительно искренне стало жаль принца. — Я не собираюсь тебе вредить, — решил успокоить он Раду, хоть и понимал, что это были всего лишь слова. — Ты — брат Влада. — Я — ваш заложник, — сорвался вдруг Раду, — я — ваша гарантия, что мой брат будет подчиняться вам, не так ли? Я живу в Османской империи с шести лет и отлично осведомлён о своей роли! Если меня убьют, вы больше не сможете контролировать Валахию, и вы пытаетесь избежать именно этого! — Османской империи не нужна Валахия, — пробормотал Мехмед, понимая, насколько же глупо звучит его отговорка. Его отец и Халил-паша вели свою политику много лет, и нажили себе врагов там, где могли бы обрести союзников. — Правда в том, что все знают, что на кону. Если кто-то и хотел меня отравить, вероятно, это не Халил-паша, — Раду неожиданно резко достал кинжал из ножен, приставляя его к своему горлу. — Если это были вы, просто убейте меня. Этим вы освободите моего брата от обязательств. Я предпочту умереть, как мужчина, а не от яда. — Раду, успокойся, — Мехмед теперь уже в самом деле понимал, насколько сильной была вера принца в его наставника. В полумраке кабинета тёмные глаза Раду сверкали решимостью. — Не думаю, что в том кувшине был смертельный яд. В любом случае, в скором времени всё прояснится. Ясно одно — твой лала наверняка знал, что в твоем кубке. Именно потому он решил выпить его содержимое. Я неправ? Поскольку Раду не двинулся с места, продолжая прижимать кинжал к своей шее, он осторожно шагнул вперёд, приподнимая руки в жесте примирения. Принц не шелохнулся. Стоя неподвижно, словно мраморная статуя, он лишь глядел на Мехмеда взглядом, в котором мешались презрение, страх, и бунт. — Ты ведь христианин — разве ты способен убить себя? — догадался Мехмед наконец об истинной причине страха. Его заморский принц действительно был храбрецом — неужели с самого начала их разговора он собирался предложить Мехмеду сделать это вместо него?.. Он вдруг подумал, что, вероятно, Раду мог даже попытаться сейчас выторговать у него жизнь для Халил-паши. На что этот принц вообще надеялся?.. — Я ведь говорил, я не собираюсь тебя убивать, — добавил он уверенно, но мягко. — Прошу, отдай мне кинжал. Я тебя не трону. Между тем, из коридора раздались чьи-то шаги — похоже, кто-то из визирей отправился на их поиски. Дела их были плохи: если кто-то увидел бы принца с оружием в руках, его могли бы убить на месте за то, что он посмел обнажить клинок в присутствии султана. — Я не хочу быть заложником, — упрямо повторил Раду. Вероятно, он тоже понимал всю опасность ситуации, но уже принял решение. — Ты не заложник, — Мехмед решительно шагнул к юноше, понимая, что должен действовать прямо сейчас. Он перехватил руку Раду за запястье, пытаясь отвести её в сторону так, чтобы люди, которые в любой момент могли к ним войти, ничего не заподозрили. — Раду, я пригласил тебя, чтобы ты был моим гостем. Я не мой отец. Разве ты ещё не понял?.. Вчера в том саду я не сводил с тебя глаз... — он решил идти ва-банк, надеясь, что ему удастся настолько потрясти принца, что тот допустит оплошность и ослабит хватку. — Раду... — Мехмед понизил голос до шепота, вглядываясь в тёмные распахнутые от шока глаза, намеренно переводя взгляд на сжатые губы и предательский румянец, расползающийся от шеи к лицу. — Мы ведь здесь одни. Позволишь ли ты мне... — он не стал договаривать, накрывая побледневшие от напряжения губы своими. Первые несколько секунд Раду, казалось, всё ещё не понимал, что происходит. Неподатливый, застывший, он ожидал, что Мехмед попытается вырвать у него кинжал. Его рука всё ещё была предельно напряжена, а сам он словно окаменел на месте, в то время как рот его расслабился от шока, позволяя Мехмеду проникнуть внутрь языком. Вопреки серьёзности ситуации, поцелуй внезапно отозвался в Мехмеде волной возбуждения. Сладость чужого дыхания, приглушённый вкус сахарной пудры и неожиданной дынной тёрпкости смешивался с ароматом чистой кожи и древесными нотами. Сады Эдирне могли удушливо благоухать розами, вызывая головную боль — но самим Раду Мехмед отчего-то не мог надышаться. Он пьянел от его тёрпкой сладости. Едва помнил, что поцелуй был вынужденной мерой. Кончик его языка дразнил губы Раду, в то время как он сам вжимался в его стройное тело, притягивая его бёдра ближе. Тонкий муслин скользил под пальцами, не позволяя коснуться, холодя и без того разгорячённую ладонь. Раду снова дёрнулся, пытаясь вывернуться — однако всё это слишком уж напоминало гаремные игры, в которых юноши порой напускали на себя неприступный вид. Мехмед не счёл его сопротивление действительно веским поводом, чтобы остановиться. Он желал Раду. Он чувствовал, что желание это взаимно, поскольку что-то твёрдое весьма красноречиво упиралось ему в бедро. Мехмед не нашёл бы в себе силы отступить сейчас, даже если бы во дворце начался переворот. Он шарил ладонью по гибкой спине, спускаясь ниже, пока губы его глушили тихие протесты. Но этого было слишком мало. Он жаждал большего. Он... ...впился зубами в Раду, когда внезапная боль пронзила его ногу?!. Боль распространялась жаркой вспышкой, глуша вожделение. Мехмед, привычный к частым падениям и травмам, сейчас вдруг оказался не готов к тому, что у него перехватит дыхание. На секунду он потерял контроль, а перед глазами потемнело. — Убери от меня свои руки!.. — Раду наконец сумел высвободиться. Он отшатнулся от Мехмеда, словно тот был прокажённым. — Ты... омерзителен!!! — лицо его было пунцовым, словно угли на жаровне, а тёмные глаза слезились. Прокушенная влажная губа кровоточила так сильно, что кровь успела попасть на одежду. Мехмед смутно понимал, что произошло: Раду только что вонзил свой кинжал ему в бедро, пытаясь защититься. Вероятно, всё это время то, что Мехмед принимал за возбуждение принца, было рукоятью оружия, которое Раду никак не решался применить. Что же... по крайней мере, теперь Раду не угрожал убить себя. Похоже, чувство самосохранения все-таки взяло верх. Мехмед, морщась, зажал глубокую рану ладонью, надеясь, что не истечёт кровью. Умереть, потому что пытался спасти кого-то, да ещё и так глупо, после возвращения из Константинополя, было бы насмешкой судьбы. — Раду... — Мехмед попытался остановить принца, когда тот, наконец отойдя от шока, бросился к дверям. — Стой!.. Однако Раду бежал так быстро, словно за ним гнался сам шайтан. Он едва не сбил с ног замершего в дверях Заганос-пашу, пронёсшись мимо него. — Султан Мехмед?!.. — Заганос-паша бросился к Мехмеду, бледный от ужаса. — Стража!!! Лекаря к султану Мехмеду!!! — Отпустите Раду, — Мехмед, сквозь головокружение от потери крови, с трудом понимал, что говорит, потому что язык его неожиданно показался ему невероятно сухим и неповоротливым. — Я сам себя ранил. Его слова были последним, что ему удалось сказать перед тем, как его настиг обморок.