Сердце его в Эдирне

…Лекари велели Мехмеду не покидать покои в течение нескольких дней. Разумеется, он ослушался их, стоило им оставить его наедине со слугами: поиски Раду нельзя было отлагать. Принц Валахии редко покидал Эдирне, а если и отправлялся куда-то, то был окружён янычарами. В то же время, Османская империя никогда не отличалась безопасностью для привлекательных молодых людей благородных кровей. Мехмед отлично понимал, что, если Раду окажется за воротами города, вероятно, след его затеряется, и он более не будет в силах отыскать его, даже назначив за него немалую награду. Но поиски Раду оказались тщетными, а усиление патруля ни к чему не привело. Ситуация также осложнялась тем, что Мехмед не мог напрямую рассказать о том, что именно произошло между ним и принцем. Ему и без того приписывали казнь Луки Нотараса и его сыновей за то, что полководец не пожелал отдавать ему своего сына. На самом деле, всё произошло иначе, и Нотарас сам велел казнить своих сыновей прежде себя, поскольку опасался, что тех взрастят предателями — но кого это волновало теперь, когда слухи уже распространились? К тому же, Мехмед игнорировал свой роскошный гарем, и действительно в юные годы был отослан отцом в Манису, где ему навязали политический брак. Он не знал, что именно тогда произошло с его возлюбленным — до сих пор не нашёл ни одного упоминания о случившемся, а свидетелей более не было. Казалось, человека, которому Мехмед впервые отдал своё сердце, стёрли из истории, словно его вовсе никогда не существовало. С тех самых пор Мехмед оставался один, хотя правители-иноземцы продолжали зачем-то присылать ему изящных рабов, пытаясь его умилостивить. Юноши эти мастерски играли на лютне, обладали изысканными манерами и великолепно танцевали с саблей. Мехмеду нравилось проводить время в их обществе, и он не собирался отправлять их назад только потому, что уже успел похоронить своё сердце. Иногда он проводил с кем-то из них ночь, но наутро едва мог вспомнить имя того, с кем был. Возможно, всё дело было в том, что теперь он стал султаном, и в жизни его не оставалось места чувствам, а толковые полководцы и визири требовали от него не меньше внимания, чем самый капризный возлюбленный. — Чего желает мой султан сегодня? — Левент, белокурый стройный юноша, по-кошачьи сощурил густо подведённые сурьмой глаза. От него пахло фиалками и розовым маслом, а сам он напоминал бледный весенний цветок на склонах Эрджияса. Тонкие унизанные золотом пальцы плавно перебрали струны лютни, и Мехмед невольно поморщился. У него всё ещё кружилась голова от выпитых эликсиров, которые не следовало мешать с алкоголем — но он, разумеется, всё равно смешал. В конце концов, рана на бедре не могла быть такой уж серьезной, и ничто так не помогало перетерпеть боль, как бокал хорошего красного вина. — Султан желает, чтобы дорогой Левент принёс ему пергамент и чернила, — Мехмед вздохнул. — Будет сделано, мой султан, — юноша наконец покинул султана, забирая с собой удушающий запах роз. Новостей о том, нашёлся ли Раду, не было второй день, но зато проведать Мехмеда приходили все, кто прежде недополучал его внимание. Всё это порядком раздражало. Попытка разыскать принца в саду не увенчалась успехом, а еда, которую Мехмед лично принёс в надежде выманить принца, осталась нетронутой. К утру, к тому же, пошёл сильный дождь, так что поднос вовсе пришлось унести. Следовало ли Мехмеду поставить янычар в известность о том, что Раду — беглец? Но к беглецам и предателям всегда было особое отношение — а он не хотел пугать принца ещё сильнее. Не то, чтобы Раду был о Мехмеде высокого мнения, и он боялся его испортить — но усугублять ситуацию было явно ни к чему. — Письменные принадлежности султана Мехмеда, — тихо проговорил Левент, успевший вернуться с подносом, на котором всё было готово для письма. — Позволит ли султан остаться с ним этой ночью? Мехмед, потерявшийся в своих мыслях, удивлённо вскинул голову, словно впервые видя перед собой светловолосого юнца в муслиновом женском одеянии, которое, на удивление, было тому к лицу. — Благодарю, Левент, — он чуть помолчал. — Есть ли новости о поисках принца Раду? — К сожалению, новостей нет, — Левент опустил глаза, и Мехмед с удивлением заметил, что чёрная краска осыпалась с кончиков его ресниц, обнажая их светлые края. — Могу ли я быть вам полезен как-либо ещё? — Передай Силахдару Ага, командиру янычар, что я хочу видеть принца Раду, как только его найдут, — Мехмед сдался, понимая, что держать произошедшее в тайне от янычар спустя два дня уже нет никакого смысла. — Передай ему, что… принца Раду нужно доставить в целости и сохранности прямо в мои покои немедленно, как только его найдут. Дело это не терпит отлагательств, и связано со свидетельствами против Халил-паши. — Вы просите привести принца Раду в ваши покои? — зачем-то переспросил Левент, подбираясь. — Да, прошу, — Мехмед скрыл раздражение за улыбкой. — И… да, тебе к лицу это платье, Левент, — решил добавить он, чувствуя, что по какой-то причине юноша был без настроения. Неужто ревновал? Левент зашёлся румянцем, кивая, а затем кланяясь. — Будет исполнено. Он скрылся снова, оставляя после себя странное ощущение пустоты. Мехмед откинулся на шелковые подушки. Перед глазами всё ещё стояли совсем другие черты — в них не было ни тёплой деликатности, ни золотистой утончённости, присущей Левенту. Раду был красив совсем иначе: резкое лицо его обрамляли гиацинтово-тёмные кудри, а краски смущения лишь оттеняли холодную белизну шеи и лба. Среди всех роз дворцового сада редко можно было встретить такой глубокий пунцовый оттенок, каким покрылись его губы после поцелуев — разве что в период цветения шиповника. Мехмеду в который раз пришлось себе напомнить, что ему вообще не стоит думать о принце Раду. Принц был политическим пленником его отца — и учеником его врага. Более того, он так и не принял ислам спустя двенадцать лет, что говорило лишь о его неприятии османских традиций и обычаев. Он был чужаком и, вероятно, мог быть опасен. Возможно, он даже был в сговоре с Халил-пашой, и его попытка убить себя была лишь провокацией, нацеленной на то, чтобы обезопасить своего учителя, и дать ему уйти. Мехмед склонился над пергаментом, вздыхая. Принц Раду мог быть предателем — но до сих пор приказ закрыть полностью Эдирне не был отдан, и награды за голову принца Мехмед не установил. Более того, он сознательно скрыл, кто его ранил, опасаясь за жизнь Раду. Дело было вовсе не в том, что Раду мог быть настолько полезен Мехмеду — принц, скорее, представлял бы угрозу в случае, если бы попался в руки кого-то из его врагов, или Халил-паше удалось бы его выкрасть. Мёртвым Раду был куда более выгоден Османской империи, нежели живым. Но Мехмед не желал для Раду такой судьбы. В саду Аллаха находилось место для всех цветов — почему же для Раду могло не найтись места в этом мире?.. *** …Через полдня Мехмеду доложили весть, что принца Раду наконец нашли на берегу реки Мерич, где он готовился к побегу. К тому моменту султан уже уснул под действием обезболивающих снадобий, и его не стали будить до вечера. Когда же Мехмед наконец проснулся, то обнаружил, что чернила разлились в постель, рана его разболелась ещё пуще прежнего — а Раду в его покои так и не привели. Мехмед встал и кое-как оделся, попутно проклиная глупого Левента, который не различал “как только султан проспится” и “не терпит отлагательств”. Слуги споро сменили постель, но миндальный запах краски и пергамента пропитывал всё вокруг, а потому пришлось перейти в покои, где прежде султан Мурад принимал своих любимых жён. Мехмед, морщась от боли, проковылял к окну, надеясь, что глоток свежего воздуха поможет ему прийти в себя, раз глоток воды не помог. Он уже не помнил, сколько выпил накануне, но ощущения были такими, словно он осушил несколько кувшинов. В висках гудело. — Султан Мехмед Хан, — раздалось за дверью, — Раду здесь. Мехмед хмуро обернулся к двери, понимая, что ничего хорошего от новой встречи с чужеземным принцем ждать ему не стоит. В следующий миг резные двери распахнулись, и в салон неспешным шагом вошёл… незнакомец. *** …Раду знал, что ему не стоит сопротивляться, если он собирается чего-либо добиться в сложившейся ситуации. Это ведь, в конце концов, Султан Мехмед искал его в саду целый час, пока не выбился из сил — он попросту не мог быть таким ужасным, как о нём говорили. Или… всё-таки мог? Стоя посреди щедро убранной золотом и шелками комнаты в женском облачении, с неубранными волосами, Раду чувствовал себя оскорблённым. Даже женщины в Эдирне носили закрытые одежды, прячась за пёстрыми чадрами — на нём же было платье из полупрозрачной изумрудной органзы, поверх которого накинули лёгкий муслиновый плащ. Мягкая ткань струилась по спине и бёдрам, вызывая отвращение. Тонкий золотой пояс-цепочка обхватывал талию, позвякивая в такт шагам. Раду даже не дали обуви — он вынужден был идти по мозаике, отчего ему было отвратительно холодно. Глаза щипало от сурьмы. Остановившись в шаге от мягкого ковра, Раду застыл, не решаясь поднять глаза. Он готов был провалиться сквозь землю от того, в каком виде его привели к султану. Если бы кто-то из янычар узнал, что во дворце его переодели в женское тряпьё, его бы убили той же ночью. Сердце продолжало колотиться так сильно, что он едва слышал, как за его спиной закрылась дверь. Неужели таким будет его конец?.. — Раду?.. — спустя целую вечность молчания раздалось неуверенное приветствие. Раду, в свою очередь, не знал, что ответить. Казалось, горло его сдавленно плотной петлёй, так что невозможно в принципе говорить. Он едва понимал, что султан, должно быть, подошёл к нему — он слышал его шаги и шелест одежд, но по-прежнему глядел в пол. — К… кто тебя так нарядил? — помолчав, снова спросил Мехмед, и на этот раз принц наконец сумел кое-как собраться, чтобы ответить. — Левент. Он наконец осознал, что его привели к Мехмеду, однако сам султан не знал, что всё будет именно так. Впрочем, мысль эта совсем не принесла облегчения, потому что он всё ещё был наряжен в женское платье и накрашен — какая разница, желал ли этого Мехмед, или не желал, если это уже произошло? — И ты не воспротивился? — в голосе Мехмеда теперь звучало открытое любопытство. Раду было нечего на это ответить. Он чувствовал, что ещё немного, и сгорит со стыда. Перед глазами заплясали чёрные точки. Он не сопротивлялся, когда за ним явились янычары, поскольку многих из них знал с детства. Добровольно явился во дворец Эдирне, куда его отправил его командир Силахдар. Всё ещё было неясно, известно ли хоть кому-то, что произошло между ним и султаном той ночью — однако ни стража, ни кто-либо ещё не пытались его схватить, продолжая лишь сопровождать его, словно он был гостем. Казалось, не происходит ничего не обычного… а затем он оказался в купальне, его буквально раздели, вымыли, и нарядили в женщину. Как именно он должен был сопротивляться, если он понятия не имел, что происходит? — Я пришёл по своей воле, — заставил себя проговорить Раду, надеясь, что это хоть немного прояснит ситуацию. — Я вижу, — султан Мехмед подошёл к нему вплотную, — но в прошлую нашу встречу ты был настроен иначе. Сейчас ты пришёл просить за Халил-пашу, не так ли? Раду снова растерялся. Он понимал, что султан наверняка будет говорить с ним о его наставнике, но не представлял, что их разговор будет проходить именно так. — Я понимаю, что вы его не отпустите из-под стражи, что бы я сейчас ни ответил, — он наконец рискнул поднять на Мехмеда глаза, и тут же наткнулся на откровенно голодный взгляд. Светло-голубые глаза султана бесстыдно скользили по нему так, словно желали его проглотить заживо. В то же время, голос Мехмеда всё это время оставался бесстрастным, почти безразличным. — Зачем тогда пришёл ко мне? Ты ведь собирался бежать, и даже покинул городские стены. Я видел тебя в ближнем бою — ты мог бы бороться, но не стал. Раду ошеломлённо продолжал глядеть на Мехмеда, не понимая, к чему тот клонит. — Но… султан Мехмед ведь тоже никому не сказал о произошедшем? — он позволил себе наконец выдохнуть. — Я бежал, опасаясь, что меня обвинят в покушении и заговоре. — Обвинить тебя в покушении — и разорвать дипломатические отношения с твоим братом? — Мехмед усмехнулся. — Возможно, я позволил себе тем вечером лишнее, но я не настолько безумен. Я не ищу повод развязать войну — если бы хотел, давно бы нашёл. Куда больше меня беспокоит, что этот повод могут использовать другие. Он наконец отступил, прекращая пожирать Раду глазами. — Ты правильно поступил, вернувшись, Раду — твои мотивы не так важны, как то, что ты в безопасности в этом дворце. И я уверен, что, если бы ты действительно хотел меня убить, сделал бы это ещё в саду. Ты весьма искусный воин, а красота твоя обманчива, словно лунный свет. Раду удивлённо вскинул голову, вглядываясь в лицо Мехмеда, пытаясь понять, насколько тот искренен с ним. — Но вы послали за мной, потому что хотели допросить… — Я передумал, — Мехмед неожиданно тепло улыбнулся. — В любом случае, допрашивать мужчин в дамском платье я не привык. Халил-пашу я всё равно не отпущу из-под стражи, пока не разберусь во всём сам, а ты, принц Раду, если бы знал что-то полезное, явно не рядился бы покорно в юбки и шелка. Похоже, тебе совсем нечего предложить мне. — …… — Раду не знал, чувствует ли он себя от этих слов униженно, или всё-таки рад, что султан понял его правильно и не стал делать поспешных выводов. Похоже, разговоры о его горячности действительно были беспочвенными. — Забудь всё, что произошло той ночью, юный принц, — продолжил Мехмед, не получив никакого ответа снова. Впрочем, вероятно, он в нём и не нуждался, — Мне не нужно ни твоё доверие, ни твоя помощь. Теперь мы оба знаем, что это не я пытался тебя отравить. Но я до сих пор не могу с уверенностью сказать, был ли это Халил-паша. В твоём кубке было вовсе не снотворное, и лекарь божится, что обнаружил яд, так что Халил-паша остался жив лишь потому что ему вовремя оказали помощь. Он сейчас в сносном состоянии, в заключении. Пока что неясно кому верить, а потому тебе лучше оставаться во дворце и больше не возвращаться в казармы. — Халил-паша не стал бы пить яд, если бы знал, что он там, — повторил Раду в который раз. — Если это и есть причина, по которой его удерживают в Эдикуле… — Нет, — Мехмед покачал головой. Однако более он не стал распространяться. Похоже, сказал уже всё, что хотел. — Мой командир знает о том, что я теперь живу вне казармы? — уточнил Раду, меняя тему. — Разумеется, — султан Мехмед пожал плечами. — Тем более, в таком виде, как сейчас, тебе явно не стоит навещать своих товарищей, юный принц. В ответ на очередное поражённое молчание, он вздохнул: — Пусть Левент обустроит твои покои — у нас есть много гостевых комнат. И одежду пусть тебе нормальную раздобудет. В следующий раз, если увижу тебя в таком облачении — за себя не ручаюсь. На этих словах султан покинул комнату — казалось, он куда-то действительно торопится. Лишь когда дверь за ним закрылась, Раду позволил себе наконец испытать весь ужас пережитого разговора. Его трясло от ощущения бесконечного унижения, от холода мозаики под ступнями — и даже от одного лишь факта, как близко он подошёл к краю. По некой причине султан Мехмед показался ему уравновешенным, и даже доброжелательным — таким мог бы быть учёный муж, а не завоеватель, о котором все только и говорили. Но разве не о нём предупреждал его брат перед отъездом? Разве не о Мехмеде говорил ему Халил-паша? Даже Халкокондил, не решаясь сказать напрямую, косвенно упомянул, что Мехмед едва ли в чём-либо лучше его наставника. Что такого они знали о султане Мехмеде? И почему сейчас, отбросив эмоции, Раду попросту не понимал, чего именно ему стоит остерегаться?..