Сердце его в Эдирне

…О том, что Раду был среди тех немногочисленных ста двадцати янычар, которым удалось заставить силы Влада отступить на другой берег Дуная, Мехмед узнал спустя неделю. Мог бы вообще не узнать, если бы о Раду не заговорил Константин, возглавлявший ту миссию. По его словам, именно Раду принадлежала идея подготовить окопы, чтобы противостоять превосходящим силам кавалерии валахов. Поначалу Мехмед даже не понял, что речь о принце — думал, обознался — однако позже, ближе к вечеру, заметил его в компании янычар у общего костра. — Что он здесь делает?.. — поинтересовался он у Махмуда-паши, который в этот момент готовил карты для предстоящего им утром собрания. — Кто? — визирь обернулся, а затем, видимо, осознав, в чём дело, вздохнул. — Ах, он… я взял на себя смелость вызвать его на случай, если нам потребуется вести переговоры с вельможами. — Сколько раз его могли убить по пути в Дробета-Турну? — Мехмед, казалось, на секунду перестал понимать, что ему говорят. В ушах шумело от злости. Он едва держал себя в руках. — Обстрел вблизи Видина, нападение кавалерии… хммм… — Махмуд-паша стушевался, очевидно, осознав, что говорит что-то не то. — Если бы не он, мы не смогли бы заставить кавалерию Влада отступить, — вмешался Константин, ставший свидетелем перепалки. — Раду — искусный тактик. Можно подумать, Мехмед сам об этом не знал. Он продолжал сверлить спину Раду тяжёлым взглядом сквозь приспущенный полог палатки, не зная, что ещё сказать. Отправить принца обратно он не мог — они разбили лагерь в тылу врага, и отправиться в обратный путь было бы ещё опасней, чем остаться. Впрочем, опасно теперь было в любой точке соприкосновения Валахии и Османской империи, учитывая тактику Влада. — Я могу позвать его к нам, — предложил Константин, но Мехмед лишь покачал головой. — Не нужно. В этот момент Раду, до этого увлечённо беседовавший с янычарами, вскинул голову, оборачиваясь, как если бы что-то почувствовал. В полумраке его лицо казалось отблеском полумесяца, ярким и светлым. Сам он был облачён в простой незаправленный тёмный кафтан-доламу и бязевые штаны-чагшир, так что запросто сливался с побратимами. Мехмед знал, что Раду едва ли может видеть его сквозь небольшой просвет в пологе палатки, однако в полумраке отсветы костра делали его взгляд практически осязаемым. В груди от него становилось жарко. — …Мы не сможем взять Бухарест раньше осени, а о взятии Снагова до холодов и речи идти не может, — продолжал вещать Махмуд-паша, но Мехмед едва его слушал. Всё его внимание поглотил принц. Юноша снова беспечно шутил в компании Халкокондила и других собратьев по оружию — Мехмед и забыл, что Раду многие годы жил среди янычар. — Нам нужно сосредоточить силы на Тырговиште, — наконец, сказал он, опомнившись, потому что присутствующие, похоже, ждали от него хоть какой-то реакции. — Столица Валахии слабо защищена, и мы будем глупцами, если не воспользуемся этой возможностью. Тырговиште совсем рядом, а наше войско превосходит противника в два раза при открытом столкновении, и при всём желании Влад не сможет использовать политику “выжженной земли” в самом сердце своей страны. Уверен, он способен жечь и травить лишь приграничные деревни — когда дело коснётся столицы, он отступит. Его слова были встречены напряжённым молчанием. — В чём дело? — Мехмед приподнял брови. — Вы хотите сказать, что не думали об этом? — Будет много жертв, — осторожно заметил Махмуд-паша, — мы ведь намеревались избежать этого? — Жертв и так уже стало слишком много, — Мехмед покачал головой. — У нас есть принц Раду. При возможности, мы попробуем заключить мир, но для этого нам следует убрать Влада. Он ненавидел себя за свои же слова, однако не мог не признать, что сейчас, когда так много жизней было на кону, присутствие Раду в лагере было словно послано самим провидением. То, что с принцем ничего не произошло в пути, и он по случайности оказался среди горстки янычар, пробившихся через Дунай, было невероятной удачей. Вот только почему же, думая об этом, Мехмед тонул в горечи и ненависти к себе? Последние полгода он провёл вдали от дома — ему хотелось быть где угодно, лишь бы не рядом с принцем. То, как Раду перечеркнул всё, что между ними было, как только представилась такая возможность, было ударом, от которого Мехмед так и не смог оправиться. Неужели для Раду его любовь так мало значила?.. Мехмед не задавал вопросов — он решил просто уйти, поскольку держаться за человека, которому он не важен, было глупо. Когда-то он готов был верить, что Раду любит его, и чувства его взаимны — но в одно мгновение его мир пошатнулся, и более он не знал, может ли доверять себе. Что, если Раду был с ним лишь потому, что у него не было иного выбора? Что, если Раду не предпринял попыток бороться за эти отношения, потому что не считал их чем-то важным? Сколько раз он говорил Мехмеду, что симпатии не имеют значения, если на кону жизни людей… Сколько раз он спрашивал у Мехмеда, чего тот желает, но при этом никогда не говорил, чего хочет сам? Мехмед закрыл глаза, качая головой: — Прошу прощения, но я слишком устал. Давайте перенесём обсуждение планов на завтра. Если Махмуд-паша и Константин и заподозрили что-то, они промолчали. — Пойду, передам всё Исхак-паше, — Махмуд поклонился. — Что до вашего решения о запрете покидать палатки до рассвета, дабы избежать возможной паники при нападении… я озвучил ваш приказ, с этим проблем быть не должно. — Благодарю, — Мехмед кивнул. Лишь на мгновение он выпустил из поля зрения Раду, и теперь не мог найти его среди янычар. Неужели он ушёл к себе так рано?.. Мехмед задёрнул полог, чувствуя, что ещё немного, и потеряет самообладание, отправившись на поиски принца. Это было бы совершенно унизительно, учитывая, сколько времени он потратил, чтобы изгнать его из своих мыслей. Все эти полгода он избегал Раду, насколько это было возможно — неужели теперь так легко сдастся и войдёт в этот порочный круг? “Всё, что в сердце моём, раскрывал не таясь пред тобою… Не рубины, а слёзы и кровь — подношенья мои. Как теперь свои чувства и боль от тебя я сокрою? Как солгать, что всё прошлое кануло в море тоски? Как в агонии смерти приходят минуты покоя, Так и боль стала мне безразлична — так, словно и нет. Обещала любовь, что меня от страданий укроет… Но судьбе безразличен любви принесённый обет.” Мехмед закрыл лицо руками, пытаясь прогнать наваждение. Можно было сколько угодно отрицать свои чувства, но строки, написанные им за эти полгода, были куда красноречивей любых попыток заставить себя поверить, что всё в прошлом. Он обманывался. Любовь по-прежнему отравляла его душу, и он ничего не мог с этим сделать. Он собирался оставить принца в покое, дав ему то единственное, что Раду было нужно — даже если это означало отказаться от своих чувств. Он собирался отпустить Раду, позволив ему занять законное место, принадлежавшее ему по праву рождения. “Пришло время мне оставить вас, султан Мехмед,” — до сих пор звучало в его голове, накрывая тёмной пеленой отчаяния и решимости. Как же вышло, что, осуществляя то единственное, о чём Раду его просил, Мехмед буквально погибал от боли? Неужели это и называли люди… счастьем любить? Где в этом всём было счастье? В сердце его была лишь непроглядная тьма. Позже, ближе к полуночи, Мехмед вышел из палатки несмотря на то, что стояла уже глухая ночь. У костра больше никого не было, кроме караульных. В отсветах тлеющих углей сквозь ветви деревьев пикировали неосторожные летучие мыши, а небо было затянуто густыми облаками, сквозь которые не проглядывало ни звёзд, ни луны. Мехмед направился в сторону края лагеря, не зная, куда податься. Ему не хотелось оставаться, но и идти было, по сути, некуда. Он был словно в каком-то бреду — будто желал убежать от самого себя, в то же время, понимая, что это невозможно. Дойдя до последнего караульного, он выскользнул в лес, надеясь, что хотя бы там найдёт временный покой. Бесшумно бредя в высокой траве, остановился, лишь когда перед ним оказался ручей. Странно, но здесь помимо плеска воды не было слышно ни привычных цикад, ни ночных птиц. Ощущение было, словно он был здесь не один — и в то же время вокруг было слишком темно, чтобы понять, не обманывали ли его чувства. С другой стороны, он ведь запретил янычарам покидать палатки ночью — значило ли это, что в темноте он по случайности столкнулся с врагом?.. Мехмед инстинктивно коснулся рукояти меча, понимая, что, если чужак действительно скрывается поблизости, он наверняка находится в более выгодной позиции для нападения. Противостоять такому противнику было бы крайне сложно вслепую. — Султан Мехмед, — неожиданно окликнул его знакомый голос, — до сих пор я считал, что слишком красив, чтобы меня бить… Мехмед выдохнул, опуская руку. Фраза о том, что Раду слишком красив, была первым, что он сказал принцу, повстречав его в саду Эдирне пять лет назад. Тогда это оказалось первой связной мыслью, которая пришла ему на ум — но ночь тогда была ясной, а теперь он Раду вовсе не мог рассмотреть. Всё казалось сплошной чернотой. — Что ты здесь делаешь? — поинтересовался Мехмед, не до конца понимая, в какую сторону повернуться, чтобы говорить. Было странно слышать лишь голос, но при этом не понимать, где источник звука. — Вышел пройтись. — Я запретил покидать палатки ночью, — Мехмед нахмурился, — разве нет? — Сами-то вы что здесь делаете, султан? — парировал Раду. Мехмед вздохнул, приваливаясь к дереву, чувствуя себя совершенно беспомощным. Что он мог ответить? Что мысли о принце всё ещё занимали его так сильно, что он был не в состоянии уснуть, а потому отправился в лес, чтобы просто отвлечься — но по иронии там же наткнулся на человека, за которым наблюдал весь вечер, но видеть которого хотел сейчас менее всего? Что же… технически, Раду он действительно не видел. — Я просто не могу уснуть. — Понимаю, — с другой стороны ручья послышался шорох травы, а затем Мехмеду наконец удалось выхватить тёмный силуэт, опустившийся к воде. Летние ночи веяли прохладой и сыростью, но Раду, похоже, холод был нипочём. — Завтра мы отправимся к Тырговиште, — добавил Мехмед тихо. — Если нам удастся заручиться поддержкой вельмож, нам не придётся осаждать город. Всё обойдётся без жертв. — Обойдётся ли? — вздохнул Раду. — Вы ведь знаете, что происходило в эти полгода в приграничье Валахии? Мехмед замолчал снова. Раду был прав — это была его вина. Он действительно бросил всё на Хамза-пашу и отправился куда подальше, лишь бы больше не иметь дела с принцем. Это было невероятно глупо с его стороны — в своей боли он, словно раненное животное, так фанатично желал остаться один, что ему не было дела ни до происходящего в Валахии, ни до чьих-либо ещё страданий. Теперь он понимал, какую ошибку совершил, не дав принцу Раду пресечь кровопролитие сразу — однако в тот момент он надеялся, что Хамза-паше удастся решить вопрос без чьего-либо участия. Мехмед верил, что к моменту, когда он вернётся в Эдирне, Раду уже там не будет, и ему не придётся снова мучиться, желая человека, сердце которого ему никогда не принадлежало — и не могло принадлежать. Он допустил чудовищную ошибку. Страшно было даже представить, что теперь о нём думал Раду, и в каких грехах обвинял. Возможно, он проклинал Мехмеда каждый день все эти полгода, пока тот сходил с ума, скрываясь от своей боли где-то у берегов Коринфа. — Я обещаю, Валахия будет жить в мире до тех пор, пока Османская империя будет принадлежать мне и моим потомкам, — Мехмед более не знал, что ещё сказать, но хотя бы это он мог дать Раду. — Я сделаю, всё, чтобы… — Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, — оборвал его принц неожиданно резко. — Что, если меня убьют завтра? Захочешь ли ты отомстить тому, кто это сделал? Что будет тогда с твоими обещаниями и людьми, которые на них понадеялись? Что, если спустя десять лет я сойду с ума, как мой брат, и стану творить зло? Ты не станешь меня останавливать? Позволишь мне творить что угодно? — Раду… — Мехмед замолчал. — Прости, — принц вздохнул. — Я не собирался уличать тебя во лжи, но такими словами не стоит разбрасываться легко. Я не стану тем, кто свяжет тебе руки. — А я не стану тем, кто подведёт тебя снова, — Мехмед продолжал тщательно подбирать слова. — Надеюсь, однажды ты тоже простишь меня. Его тихий голос сливался с шумом ветра в тёмной листве, а потому он не был уверен, что Раду его услышал — слишком уж долгой была тишина между ними. И, всё же, Мехмед должен был это сказать, даже если словами не смог бы ничего изменить. — Тебя мне не за что прощать, — после долгого молчания Раду наконец поднялся на ноги совершенно бесшумно, но в то же время всё ещё оставаясь по ту сторону ручья. — Я никогда не держал на тебя зла. В том, что сейчас происходит, виноват не ты. В следующее мгновение тень принца растворилась в темноте, и Мехмед с оборвавшимся сердцем шагнул вперёд, оказавшись по щиколотки в ледяной воде. — Раду, стой!.. Но голос его растворился в плеске. Казалось, ночь застыла, словно тёмная капля смолы, в которой невозможно было ни вернуть всё вспять, ни попытаться вырваться на свет. Раду ушёл. Это было понятно по тому, как вскоре снова застрекотали сверчки в траве. Мехмед просидел у ручья до рассвета — а затем поднялся ветер, и ему пришлось возвращаться в лагерь. Ноги его почти онемели от холода, и всё, о чём он мог думать — как окажется в своём шатре и наконец согреется. Возвращение его, впрочем, оказалось неспокойным — именно эту ночь Влад Цепеш выбрал, чтобы совершить налёт. Среди всеобщего хаоса и разрушения никто не знал, что произошло с султаном Мехмедом, потому что палатка его была изрезана в лоскуты, а самого его никто не мог найти. Говорили, его могли похитить — или убили, а тело забрали, дабы выставить на всеобщее обозрение. Когда же Мехмед явился, поначалу его не признали, поскольку одет он был в простую бязевую рубаху и чагширы, и, к тому же, был безоружен. — Где принц Раду? — было первым, о чём спросил султан, и Исхак-паша, запинаясь через слово, принялся рассказывать о том, как под утро валахи перебили часть гарнизона вместе с верблюдами и лошадьми — однако им не удалось забраться слишком глубоко. Кто-то всё-таки нарушил приказ не покидать палатку ночью и, осознав, что караул мёртв, отправился будить оставшуюся часть войска. Вскоре группе янычар во главе с Константином и Раду удалось дать отпор валахам, и те вынуждены были бежать. — Раду сейчас преследует Влада, — пояснил Махмуд-паша, обрывая пространные спутанные объяснения Исхак-паши. — К нему присоединились и другие вельможи. Султан, с вами… всё в порядке? — Да… думаю, что да, — оправился Мехмед, осознавая, что был на волосок от гибели этой ночью. — Сколько у нас осталось людей? — Человеческие потери минимальны, но проблема с конницей, — Махмуд-паша вздохнул, указывая на группу осман, занятых рытьём могильника. — Почти всех уцелевших лошадей пришлось задействовать для погони. Похоже, этой ночью нас хранил сам Аллах… но выберемся ли мы отсюда живыми? — Аллах милостив, — Мехмед задумчиво склонил голову. Помолчав, он добавил, — Поскольку лошадей у нас теперь нет, нам остаётся, как я и говорил, брать Тырговиште. Столица находится совсем рядом, так что нет никакой нужды в коннице, чтобы осадить её. Если Раду удастся договориться с вельможами о мире, мы обойдёмся без кровопролития и справимся до середины лета. Если же нет… нам всё равно больше не на чем отступать. Махмуд-паша и Исхак-паша кивнули в знак согласия. Мехмед и сам знал, что был прав — для отступления нужны были лошади. Их армия забралась в самое сердце чужой страны, и теперь они были отрезаны от ресурсов. Только взяв столицу они бы вышли из этого поединка победителями. Однако всё ещё оставалась надежда на то, что Раду сможет найти возможность решить этот конфликт мирно, и ему не придётся вести армию против нескольких тысяч женщин и детей-ромов, которых насильно набрал и вооружил Влад Цепеш. Что же теперь им обоим оставалось? Мехмед понимал, почему Раду выбрал не его. Что значили чувства, клятвы и обещания Мехмеда, если в этом мире более не оставалось места для любви?