Укушенные уткой

      Мемфис предстал перед нами во всей красоте чисто восточного города: и по запаху, и по густонаселённости он практически не отличался от арабского базара в Израиле, на который как-то попали мы с мамой. Удивительно, откуда в древнем мире взялось столько людей! У них сегодня базарный день, и на рыночной площади собрался в прямом смысле весь Мемфис?       И почему я об этом думаю? Нужно ведь составлять план спасения. Ох уж эти защитные реакции психики.       Хм, а ведь любое сравнение истинного египтянина с арабом в моей голове становилось оскорблением, арабов я стала недолюбливать со времён универской практики, из-за них столько памятников пострадало… Они в Абу-Роаш, в некрополе аж IV династии каменоломню устроили! И вообще они оккупанты. Каменоломню…       Так, стоп! Не думать!       Справедливости ради — древние памятники пострадали не только из-за арабов… Но ведь не из-за персов с ассирийцами куратор предупреждал девушек из нашей группы, чтобы не гуляли по некоторым районам Египта в футболках и шортах…       Ох… Пока я обо всём этом думала, нас провели мимо прилавков со всяким нужным скарбом (от мяса до тканей) и доставили к огромному навесу, под которым уже собралось две кучки людей, возглавляемых коллегами Мешвеша. Как мило, что они позаботились об укрытии для рабов! Хотя, с другой стороны, если мы подохнем от теплового удара, некого будет продавать. Мешвеш и его утырки загнали нас под навес, подождали, пока рыночный писец оценит нас и напялит нам на шеи таблички с ценой… Маль-Никаль разрыдалась. Так, будто только поняла, где и в каком статусе мы очутились… Если честно, я испытывала что-то подобное.       — Ну-ну, всё будет нормально, — сказала я только для того, чтобы что-то сказать.       — Меня продадут, будто скот; меня — госпожу хеттскую, наследницу богатого дома. Горе мне, скиталице в чужой, бесприютной земле; горе мне, похищенной, лишённой силы, имени, рода; оставившей всё, что знала, несчастной, обездоленной…       Я слушала, и мне становилось всё хуже. Эта табличка на моей шее, словно открыла мне глаза, доказала, что всё это не сон, не бред, не последствия комы, что я реально в древнем Египте, а ещё в полной жопе, потому что меня изучают, ощупывают (к счастью, только взглядами), оценивают все эти странные, незнакомые люди, почти инопланетяне. Странно, но чем дольше я смотрела на них, тем больше они казались мне стаей диких зверей. Эти мужчины, искавшие себе кусок мяса для еды в мясной лавке и кусок мяса для веселья под нашим навесом; эти женщины… Женщины! Может быть, меня купит какая-нибудь дама, которой просто нужно, чтобы кто-нибудь укладывал по утрам её причёску? Пожалуйста, Боже, если Ты есть! Но чёрт возьми, мужчин было больше! А моя проклятая внешность постоянно привлекала внимание, потому что на всём базаре, кроме меня, не было светловолосых! Моя самая заурядная славянская внешность…       Публика возле нашего навеса прохаживалась небедная. Ну как прохаживалась… В основном каталась в носилках, так что с мясной лавкой я погорячилась — ею все эти богачи не интересовались. Ах, почему я кусок мяса только в переносном смысле! Несколько раз эти люди, экипажи которых простые покупатели либо огибали по широкой траектории, либо падали перед ними в пыль, делали звук рукой, и тогда Мешвеш подводил меня к ним, а я умирала от ужаса, сама не зная почему. Наверное, от своей тотальной зависимости, осознание которой пришло только сейчас. Не знаю, чувствовала ли я унижение… Животным эта часть эмоционального спектра недоступна.       Этот вельможа, видимо, был особенно важен — от взгляда на его носилки становилось больно глазам, потому что золото и электрум сияли, словно не отражали солнечный свет, а сами были из него отлиты. От росписей, покрытых красной, зелёной и синей краской, на короткий миг проснулось моё археологическое сердце. Сам вельможа, одетый в белоснежный калазирис и немес цвета лазури, оглядывал окрестности высокомерно и как-то скучающе… Пока его взгляд не остановился на мне.       Мешвеш едва не распялся морской звездой перед носилками этого человека.       — Да пребудет с тобой милость всех богов, мой господин, да увижу я, как над твоей головой вьются соколы, возвещающие о солнцеподобной судьбе твоей на обеих берегах Нила.       Вельможа подождал, пока Мешвеш допоёт свои дифирамбы, а потом велел встать и указал на меня. Работорговец подорвался, клещами вцепился в мои связанные руки и подтащил к носилкам.       До этого момента ни один из потенциальных покупателей руками меня не трогал, все смотрели сначала на меня, потом на ценник, и благополучно отваливались, но не этот. Этот подцепил пальцами мой подбородок, отодвинул нижнюю губу, прошёлся ладонью по груди… От этого последнего я подпрыгнула на месте, и… Перестала чувствовать себя животным. Чувство оскорблённого женского достоинства накрыло прямо с головой, и я поняла, что надо бежать. Драпать надо, делать ноги, разложиться на молекулы и собраться в другом месте! Эвакуироваться! Да, идти мне некуда! Да, если сбегу, жрать будет вот вообще нечего, но если останусь… Я умру от стыда. От того, что попросту перестану себя уважать.       Вельможа, тем временем, не сводил глаз с моего лица. И чего он там интересного высмотрел?       — До чего худосочна, — наконец, выдал он своё ценное мнение, — разве это женщина? Она словно едва держится на земле.       Да! Да, всё правильно, я тощая и не похожа на женщину! Ни рожи, ни кожи, ни сисек!       — Вы правы, господин, но взгляните на её чистую белую, словно молоко матери Исиды, кожу; взгляните на глаза, подаренные ей не иначе как самой Хатхор, и вы увидите, что она сделает честь вашему гарему. Пусть она родня больше духам Запада, чем женщинам этого берега, разве кто другой может похвалиться такой рабыней?       Боже, какой кринж! Убейте меня пожалуйста!       Зараза, а реклама доисторического маркетолога явно произвела нужное впечатление! Глаза вельможи аж помутнели от похоти.       — Что ж, пожалуй. Минувшего дня мне была принесена в дар ваза, расписанная усиками моллюсков. Среди других редкостей эта дивная водяная лилия займёт положенное ей место. Из каких краёв ты привёз её, Мешвеш?       — Из далёкой северной страны, мой господин, о которой мне ведомо лишь то, что всё там выглядит таким же удивительным, как и она.       — Брехня. Он… Найти меня посреди пустыни. Не знать, откуда я!       Едри-и-ить… И зачем я это сказала? Не знаю, честное слово, просто унижение породило гнев, и захотелось хоть как-то поднасрать Мешвешу.       Драпатьдрапатьдрапать! Аннигилировать!       Хм, а ведь сейчас самое время! И Мешвеш, и ясновельможный пан выпали в такой осадок от моего неожиданного перфоманса, что ждать более подходящего момента было бы с моей стороны крайне глупо. Я резко дёрнулась, вырвала верёвку из рук работорговца и включила первую космическую. Ох и давно я так не бегала! Кажется, с марафона на школьной физ-ре.