Укушенные уткой

      Оттолкнул он меня как-то лениво, равнодушно оттолкнул. Я бы так камушек пнула, если б мне с какого-то ляду захотелось пнуть его со скуки. Ну окей, в принципе уже не было никакого резона поливать соплями золочёные ремешки его сандалий, так что, плюхнувшись попой в песок от его ленивого пинка, я попыталась привести себя в порядок. Хотя ничего, что могло бы этому поспособствовать, вокруг не наблюдалось, Господи, на кого я похожа... Пожалуй, оно и к лучшему. В нашем положении, чем хреновей ты выглядишь, тем лучше. Может, из меня просто сделают какого-нибудь шута, что-то типа придворного карлика? Это был бы наилучший вариант.       Наилучший вариант... Если честно, было стыдно. Хотела бы я быть сильным и гордым человеком, тем, кто и под страхом смерти не склонит головы, кто свободен в душе, даже если руки в оковах, кого невозможно сломать. Тем, кто даже, если боится, всё равно поступает по совести... Блин. Было ли это врождённой чертой характера или следствием воспитания в 21 веке, но я даже кровь на анализ боялась сдавать, о каком безропотном четвертовании может идти речь?       Тряпка.       Я подняла на него глаза, и мне стало ещё стыднее. Какого чёрта он выглядит таким сильным и гордым, просто воплощением всего, чем я хотела бы быть? Блистательный молодой бог, глядящий на меня, как на насекомое.       И в этот момент мне понадобилось шмыгнуть носом.       А-а-а-а, позор, позор, позорище! Почему я просто не могу провалиться в ад сквозь весь этот диоксид кремния (да, я знаю, как называется молекула песка, надо же хоть как-то спасать самооценку).       Хм, а молчание что-то подзатянулось...       Мне можно нарушать его первой? Или это посчитают за непростительную дерзость и вломят неиллюзорных? Я где-то слышала, а может, читала, что рабам не стоит открывать рот, если их не спрашивают.       Эм, ладно, надо наверное встать... А мне это можно? Или это тоже посчитают за непростительную дерзость и вломят... Ну вы поняли.       Наверное, надо спросить разрешения. И нарушить молчание первой?       Так, стоп. Спокойно. Это уже нездоро́во. Ничего не случится, если я спрошу. Ничего не случится?       Он смотрел. Как на насекомое, да, но как на насекомое под лупой.       — Мэгэ я встэт?       Он свёл брови к переносице, явно не понимая. Едрить...       — М... М... Могу? Могу я встэт? Встот? Встит? Встат?       Я перебирала гласные в попытке найти нужную, пока на его лице не отразилось понимание.       — Да.       Вот видишь, Кося, а ты боялась. Коммуникация с местной фауной протекает успешно.       Я попыталась воспользоваться разрешением и поднять себя на нижние конечности, но потерпела сокрушительное фиаско. Острый нервяк последних нескольких часов на фоне хронического нервяка последних нескольких дней сразу же свалил меня с копыт, и я плюхнулась задницей обратно в песок.       Он не поддержал. И руки, конечно же, не подал. Глупо было даже надеяться.       Со второй попытки удержаться в вертикальном положении всё-таки получилось. Ура!       — Назови своё имя. И родину.       — Кося...       А дальше у нас проблемки. Стоит ли говорить фамилию, ведь это автоматически вызовет вопросы относительно той самой родины. Не говоря уже о самой родине. Что мне называть? Русь? По-моему, её ещё не существует. Какую-нибудь северную страну? Но какую? За викинга себя выдать? Ага, мне с моей трусостью только в викинги.       Молчание опять подзатянулось. Не смотри на меня так, мой господин, я ничего не скрываю, это всё языковой барьер. Честное слово! Моя твоя не понимать. Руссо туристо...       — Сэвэр... Мой господин.       Последнее словосочетание было добавлено в связи с его резко помрачневшим лицом. Да что я такого сказала?       — Какому из народов моря принадлежишь ты? — он усмехнулся, — Рабов из тех земель в Та-Кемет свезено немало, но не видал ещё ни одного, кто был бы схож с тобой хоть ликом, хоть повадкой.       Да уж, легенда шита белыми нитками, Штирлиц из меня такой же хреновый, как и всё остальное.       — Пэтэму я здесь. Я с рэждэния была... Изгой. Нэ прэнэмать. Семья думэть, я... Чужая. Отэц убэл маму от гнэва, думэл, я не его дочь. Тэрпэл в своём доме, пока не вырэстэть. Потом выгнал. Скитэлэсь. Пэрэплыла море, в пустыне рэбэторговцы нэшли.       Господи, что я несу? Мамочка, папочка, простите! И как же тяжело говорить...       — Язык, которым ты кричала в гневе, не слышал я из уст прибывших из-за моря.       Да тебе детективом надо быть, а не царевичем. А я-таки облажалась по полной. Блин, блин, блин... Ну какое здесь можно придумать объяснение? Выгнали из дому, потому что дала ёбу и начала говорить на несуществующих языках?       С другой стороны, шпионкой тоже не нарекут.       — Это мой рэдной язык!       Возразить на это, видимо, было нечего, и он не стал дальше докапываться. К тому же ему стало не до меня.       — Ссохшаяся развалина! — орал какой-то надсмотрщик на пожилую женщину с миской в руках, — Узнаешь ты сейчас, что значит капать жиром мне на ноги!       Бессовестный вертухай выхватил кнут и сразу же пустил его в ход; женщина в страшных криках повалилась на землю. Господи Боже... Я вся сжалась от ужаса — к таким зрелищам жизнь меня не готовила. Перестань, пожалуйста, перестань! Почему нельзя отвернуться? Заткнуть уши? Не хочу ничего видеть, не хочу ничего знать! Прекратите, прекратите это...       Хорошо бы, если бы именно это отвлекло Рамсеса, заставило его выполнить моё неозвученное желание, но увы. Он не обратил ни капли внимания на эту сцену, от меня его отвлекло другое.       — Прекратить! Остановись немедленно!       Надзер тут же угомонился и неудивительно.       — Царевич Моисей, царевич Моисей, — благоговейно пронеслось по толпе рабов, а Рамсес скривился так, будто съел дольку лимона, но при этом попытался сделать вид, что это кусок сахара.       Моисей? Серьёзно? Та-а-ак, у меня передоз охреневания в организме! Причём настолько, что мозг начал вырабатывать антитела пофигизма. Ну Моисей и Моисей, чего дёргаться-то. Подумаешь, персонаж из Библии. То же мне странность!       — Что она сделала? — потребовал объяснений второй молодой бог на горизонте моей жалкой жизни.       — Мой повелитель, леность евреев известна, они скорей умрут, чем станут достаточно усердны.       — И ты решил добиться подтверждения сему, убив их?       А дальше произошло то, что не произошло между мной и Рамсесом и что повергло всех в полнейший шок — Моисей наклонился, подхватил могучей рукой женщину подмышки и поставил её на ноги.       — Эта тяжкая ноша не для твоих плеч, почтенная.       Женщина взглянула в лицо царевича с улыбкой и надеждой.       — Господь дал мне сил и облегчил мою ношу.       — Лучше бы Он совсем снял её с тебя.       Я пялилась, как загипнотизированная. Одно дело слышать что-то там про то, что Моисей — положительный персонаж, а значит добрый, и другое дело — видеть это после того, как уже успела насмотреться на отношение к рабам, принятое по умолчанию.       — Моисей!       — Рамсес.       Между братьями не хватало только молнии и надписи «версус».       — Что ты творишь здесь?       — Ничего, чему бы до́лжно потревожить тебя, брат мой.       — Вот, как ты говоришь о том позоре, что устроил.       — Позоре, брат? Но разве милость к слабым позором стоит называть?       Губы Рамсеса скривились в более явнои презрении и отвращении.       — То лишь рабы, и их удел известен. Кто слово доброе им скажет, тот мерзкий льстец, не более. А может и иные цели преследует, ища восторгов средь еврейской черни.       — Чёрными думами ты омрачаешь ум свой, брат, и понапрасну.       К нам подъехала ещё одна колесница, принадлежащая, очевидно, Моисею, потому что он забрался в неё и укатил, оставив Рамсеса в едва сдерживаемом бешенстве. Я вся сжалась в комок нервов — только бы ему не пришдо в голову сорвать на мне эмоции!       — Иди за мной, рабыня, — велел царевич и тоже забрался в свою колесницу.       А мне что? За ним? В колесницу?       Да, впечатление от сцены с насилием, а потом с перебранкой братьев, было сильным, но... Колесница! Господи, да в другой жизни я бы сочла страшно непрофессиональным, а то и кощунственным, прикасаться к ней без перчаток. Я бы в её присутствии и дышала только через маску! Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем я привыкну, что живу среди музейных экспонатов?       — И что это с тобой?       — А?       Блин, он точно заметил, что я смотрю на его колесницу, как маньяк-завоеватель.       — Прэстэтэ, повелитель!       Я залезла вслед за Рамсесом и, с трудом преодолевая трепет, положила руки на бесценный край. А потом почувствовала чужую ладонь на своей макушке. Давящую ладонь.       — Вниз.       Я уселась, поджав под себя ноги. Ну ещё бы мне разрешили так просто кататься и стоять рядом, будто мы на равных. Хм, а если бы я стояла, оно могло бы выглядеть так, будто Рамсес катает меня, как парень мог бы катать на мотоцикле... Забавно.       Я усмехнулась, и Рамсес это заметил. Даже представлять не хочу, что он там себе подумал!       Ну что? Как говорил Гагарин, пое-э-эхали!